- А куда отправят? - я сразу насторожился. Как-то не хотелось мне оказаться где-нибудь на ледяных ветрах Колымы или в жарких казахстанских степях.
- Не волнуйтесь, - Павел Петрович усмехнулся. - Как я вам и обещал, поедете очень недалеко от Москвы. Владимирская область. Места там - почти курортные. Зона, конечно, но вы будете совершенно на особом положении. Жить и работать вам предстоит в библиотеке войсковой части, которая охраняет заключенных. Режим передвижения у вас будет свободным, но в границах зоны, естественно. Как мы с вами и договаривались, годик подышите свежим воздухом, а там и амнистия подоспеет.
- Амнистия точно будет? - Мне страшно не хотелось оказаться лохом. За чистосердечное признание и все свои заслуги перед следствием трубить потом полный срок – это, знаете ли, не входило в мои планы...
- Будет, будет, - Павел Петрович уверенно закивал. - Какой бы был смысл затевать нашу с вами игру, если бы вы тянули зэковскую лямку на всю катушку? Вы мне уже сейчас нужны, Николай Львович. Ну, в крайнем случае, через годик. Писатель, вернувшийся из зоны... Непримиримый борец с коммунистическим режимом... Ореол мученика и большие тиражи ваших книг на Западе будут обеспечены.
- Ну, книги еще написать нужно, - осторожно напомнил я. - Хотя, конечно, и некоторые прежние мои работы подойдут...
- И прежние работы пойдут в дело, и будущие, - в голосе Павла Петровича сквозила железная уверенность. - В течение ближайшего года вы столько напишите! Куда там Александру Сергеевичу с его Болдинской осенью! Книги, рожденные в советских застенках, тайно вывезенные с риском разоблачения на границе... Разве это не то, что будет воспринято там, на Западе, на «ура»? Пойдет, Николай Львович, пойдет. Даже и не пытайтесь спорить. Можете полностью довериться моему опыту и знанию психологии западных политиков и обывателей! Они будут глотать ваши книги так, как голодные рыбки в пруду глотают жирненьких червячков!
Да, психолог Петрович действительно неплохой... Знаток человеческих душ… Тут перед ним нужно снять шляпу. Меня, например, он перетащил в свои союзники в течение всего лишь одной беседы. Полутора часов обычного разговора наедине с ним хватило, чтобы подающий надежды молодой писатель-диссидент сделался преданным сторонником существующего строя. Более того - глубоко внедренным агентом госбезопасности. Так сказать, тайным столпом коммунистического режима.
Появился Петрович на моем горизонте внезапно. Выпрыгнул откуда-то из недр ПГБ, как чертик из коробочки. В тот день шел обычный, рутинный допрос, к которым я уже за три месяца после ареста успел привыкнуть. Следователь, старший лейтенант госбезопасности Свиридов, из кожи вон лез, чтобы выведать у меня адреса каких-то несуществующих явочных квартир, на которых якобы происходила передача моих рукописей эмиссарам зарубежных подрывных центров. В обмен на толстые пачки советских рублей, естественно. Я ничем товарищу Свиридову помочь не мог, поскольку все эти явочные квартиры существовали только в его богатом, но, увы, больном воображении.
Вспотевший от усердия бедняга старлей что-то бубнил себе под нос о моей гражданской ответственности, о чувстве советского патриотизма и прочей белиберде, когда входная дверь чуть скрипнула и в кабинет вошел стройный, высокий мужчина среднего возраста.
- Товарищ полковник, разрешите доложить... - Свиридов вскочил на ноги, собираясь отрапортовать, но вошедший отмахнулся от него, как от назойливого насекомого, и распорядился:
- Оставьте нас вдвоем, товарищ старший лейтенант.
Свиридова словно корова языком слизала. Мухой вылетел в коридор и даже не пикнул.
Мужчина присел на краешек письменного стола прямо напротив моего стула и воззрился на меня своими темно-карими глазами. Взгляд у него был пронзительный, острый и чуть ироничный. Честное слово, у меня даже побежали мурашки по спине от этого его взгляда. Наверное, именно так чувствует себя кролик, на которого в упор смотрит удав. Я беспокойно заерзал на стуле.
- Не волнуйтесь, Николай Львович, - голос незнакомца прозвучал мягко и успокаивающе. Он явно заметил мои телодвижения. - Нам с вами предстоит еще множество бесед. Надеюсь, что очень приятных бесед. И на интересные нам обоим темы.
- А я и не волнуюсь, - я пожал плечами с деланным безразличием, хотя у самого мурашки строем замаршировали вдоль позвоночника. По сравнению с кутенком Свиридовым в моем новом собеседнике чувствовался матерый волкодав. Просто гигантских размеров волкодавище с огромными стальными челюстями. - Что же касается бесед, то я все, что знал уже рассказал следователю старшему лейтенанту Свиридову...
- Знаю, знаю, - закивал он. - Я читал ваши показания. Вы очень подробно все изложили. И честно. Будь я судьей, я бы освободил вас прямо в зале суда. Вы абсолютно невиновны с точки зрения буквы закона.
Я навострил уши. Это было что-то новое в скрипучем и неторопливом механизме следствия по моему делу. Следователь Свиридов, напротив, изо всех сил пытался уверить меня в том, что я конченый прожженный антисоветчик и отщепенец.
- Простите, а вы кто? - поинтересовался я. После тупого и ограниченного Свиридова новый собеседник – хоть и волкодав по своей сути - явно располагал к себе. Даже внешне.
- Ах, да! Я забыл представиться, - он поднялся с краешка стола, прошелся по комнате и остановился у зашторенного окна. - Я - полковник ПГБ Синицкий. Но для вас я - Павел Петрович.
Костюм на нем был темно-синий, дорогой. Брюки отглажены, без единой складочки. Безукоризненно белая рубашка. Модный галстук в широкую полоску с золотой заколкой.
- Очень приятно, - фыркнул в ответ я. Представил, каким убожеством выгляжу сейчас я в засаленном свитере и мятых спортивных штанах по сравнению с этим джентльменом из органов. - Не считаете ли, гражданин полковник, что заявление о моей невиновности из ваших уст звучит, мягко говоря, странно? Хотя бы на фоне того дела, которое упорно шьет мне ваш подчиненный Свиридов?
- Не считаю. - Он уселся на один из стоявших в ряд около окна стульев и вытянул ноги. Туфли у него были тоже не из дешевых, да еще и начищены до зеркального блеска. - Повторяю еще раз: с точки зрения советского законодательства, Николай Львович, вы абсолютно невиновны.
Синицкий сделал паузу и продолжал:
- Но есть еще то, что выше закона. Партийная целесообразность. Государственная необходимость. Политические реалии. Слыхали о таких зверях?
Я горько усмехнулся в ответ и кивнул. Виновен человек или не виновен, в нашей стране давно уже решали не судьи, а партийные органы. Точнее, высшая партийная номенклатура – аппарат ЦК партии и Политбюро.
- А посему свой срок тюремного заключения вы неминуемо получите. Моя же задача - сделать так, чтобы этот срок оказался минимальным. И почти для вас неощутимым.
- Понятно, - я поморщился. Да, товарищ полковник мягко стелет, да жестко спать. - И за эту услугу с вашей стороны я, конечно, должен сдать все наши пароли и явки...
- Какая чепуха! - он расхохотался. - Мне совершенно не нужны ваши пароли и явки, Николай Львович! Тем более, что никаких паролей и явок в вашем писательском кругу вовсе и не было!
- Ваш подчиненный Свиридов придерживается иного мнения, - осторожно заметил я.
- Свиридов туп от рождения, - на лице Павла Петровича обозначилась брезгливая гримаса. - Мне не нужны ваши пароли и явки. Ни настоящие, ни выдуманные. Мне нужны лично вы, Николай Львович. Точнее говоря, мне нужны ваши книги, ваши романы, рассказы и повести.
- Никогда не думал, что в ПГБ найдутся почитатели моего творчества. – Я скептически хмыкнул и покачал головой.
- Тем не менее, таковые нашлись. - Он снова устремил на меня свой пронзительный взгляд. - Я полагаю, что ваше творчество, ваши книги очень полезны для нашей страны, Николай Львович.
«Играет, сукин сын, - подумал я. – Решил со мной поиграть, как кот с пойманной мышкой! Только зачем? Не мытьем так катаньем заставить меня развязать язык? Гм, а что мне ему сказать, если я ничего не могу сказать? Если я ничего не знаю? Я просто пишу книги… А если попробовать ему чуть-чуть подыграть? Потянуть время?»
- Опомнитесь, Павел Петрович! - Я впервые решился назвать его по имени и отчеству. - Если руководство ПГБ узнает о ваших литературных вкусах, не сносить вам головы! Боюсь, что ваша служба на Лубянке окончится очень быстро!
- Поверьте, мне увольнение не грозит, - Синицкий пренебрежительно взмахнул рукой. – И карьерному росту увлечение вашими книгами тоже нисколько не помешает. Я готов доказать любому замшелому партийному чиновнику, что ваше литературное творчество работает на общее дело. На построение коммунистического общества в нашей стране.
- Вот как? Интересно... – Я изобразил на лице заинтересованность. - Ну, а мне самому вы не могли бы это доказать? А то после бесед с вашим младшим коллегой Свиридовым я уже как-то привык относить себя к тем, кто стоит по другую сторону идеологических баррикад...
- И совершенно напрасно. - Он откинулся на спинку стула, явно готовясь к длительному разговору, и проникновенно начал:
- Ваше творчество очень ценно для нашей идеологической партийной работы в массах, Николай Львович. И особенно, в молодежной среде. Нет, ваши повести и рассказы, конечно, не являются переложением на литературный язык материалов съездов и пленумов ЦК КПСС, - как у некоторых ваших обласканных Советской властью коллег. Да, ваши произведения достаточно ершисты. Да, многие из них даже остро критичны по отношению к нашим нынешним реалиям. Но...
Он сделал паузу, словно мысленно пытался тщательно подобрать и выстроить слова, а потом продолжил:
- Знаете, а ведь вас совершенно напрасно причисляют к литературной школе братьев Строгановых, Николай Львович. Нет, формально вы, конечно, с ними. Участник литературных семинаров. Всех этих подпольных «Аэлит» и «Звездных мостов», семинаров и конкурсов. Ученик, одним словом. И даже очень талантливый ученик. Но если копнуть глубже... Если взглянуть на вас с другой стороны… Вы ведь совсем другой, Николай Львович. Вы наш. Вы глубоко советский человек.