Возможно, это все было тем, чем и было: они теперь «Гранты». Просто обычная инерция жизни поддерживала теперь брак, когда они были в браке, как и та же самая инерция поддерживала их неженатое состояние, когда они не были в браке. Как бы там ни было, они решили завтракать в гостиной комнате номера, а не спускаться вниз и быть у всех на виду, и именно когда они завтракали, Лаки произнесла явно продуманную и заготовленную заранее речь.
— Фасад мы будем поддерживать, — сказала она через стол, покрытый белоснежной скатертью, играя половинкой грейпфрута. — Для меня это очень важно. Я не люблю разыгрывать перед посторонними сцены из своей личной жизни, или чтобы они вообще что-то знали о моей личной жизни. Нет никаких причин, чтобы все эти проклятые люди знали, что происходит между нами. Как ты на это смотришь? И ты можешь иметь меня, когда захочешь. Поскольку ты оплачиваешь счета. Это справедливо. Когда захочешь, скажи.
— О'кей, — сухо ответил Грант, — но ты не будешь возражать, если я не стану делать это сейчас, а? Поскольку я уже одет и все такое.
Ирония явно не задела ее, и она, широко раскрыв глаза, мрачно смотрела на него из-за стола.
— Я не знаю, как тебе объяснить, даже если бы тебя это интересовало. Но когда я узнала, что ты мне лгал — об этом, — что-то во мне произошло.
— Я не обязан был говорить тебе, — спокойно перебил Грант.
— Знаю. Возможно, и не следовало бы. Я бы вполне нормально жила, если бы ты не сказал. Но теперь появилось нечто, с чем я ничего не могу поделать. Это выше меня. Я думала, все это чистое, чистое и прямое. Но если ты мне так можешь лгать, ты можешь лгать мне во всем и в любое время. Ты всегда сумеешь солгать мне, в любое время, когда тебе понадобится. Не думаю, что сейчас я люблю тебя. Я хочу попросить Бена и Ирму обедать с нами, если тебя устраивает.
— Устраивает, — ответил Грант. — Но я бы хотел кое-что сказать. Я думаю, что так смотреть на дело может только подросток. Ты не принимаешь в расчет ничего из того, что на меня тогда давило, то прошлое, которое у меня было до тех пор, пока я тебя вообще просто увидел. И не только это, некоторое время после того, как я тебя встретил, потому что откуда же мне тогда было знать, что даже тогда я уже влюбился в тебя, что я настолько влюблюсь, что женюсь на тебе. Кроме того, нет оснований полагать, что ты, которая обожает флиртовать и похваляться всеми своими четырьмястами любовных связей…
— Четырьмястами мужчин, — перебила Лаки. — Не четырьмястами любовных связей.
— Извини меня, — вежливо сказал Грант. — Четырьмястами мужчин. Нет оснований предполагать, что при этом ты подумаешь, что я поступил ужасно. Тебе следовало бы быть умнее. В твоей реакции на мои слова нет ничего, за что я мог бы ухватиться и удержать. Черт, я думал, ты посмеешься. Это просто бессмысленно, и я не могу понять. — Он помолчал. — Вот мое мнение.
Лаки спокойно сидела, как будто вежливо ждала, когда он закончит.
— Я ничего не могу с собой сделать, — проговорила она, когда он замолчал. — И я не тупица. У моей семьи было больше денег, она жила богаче и выше по культурному уровню, чем твоя семья даже до того, как твой старый Староамериканский Дедушка разорился во время Краха. Не забывай этого. Насчет Бена и Ирмы договорились?
— Да, — сказал Грант, вставая. — Час дня подойдет? А теперь я собираюсь на долгую прогулку по побережью.
— Встретимся на террасе у бассейна, — хладнокровно ответила Лаки. — Пожалуйста, постарайся не опаздывать.
Аналитик Бен заговорил с ним, когда он проходил по отелю, и даже предложил пойти вместе, как будто знал, что что-то не так (он разговаривал с Рене?), но Грант отшил его. Море было плоско-спокойным, как блин, солнце жгло и пекло, но еще сохранялась утренняя свежесть, бодрящая все тело. Только не сознание. Ха-ха. Вода чуть плескалась, потом затихала и тут же возникали едва слышные звуки мокрого поцелуя, образующие трехтактный четкий ритм под неподвижным солнцем. Он шел босиком по утрамбованному приливом влажному песку, направляясь на восток, в сторону аэропорта, к острову, а не на запад, в Порт-Ройал. Далеко вперед простирались долгие мили чистого песка. Это была не одна из скорых, пылких, бешеных ссор или скандалов, какие случались у них раньше. Потом он все-таки посидел немного в тени одинокой королевской пальмы, прислонившись спиной к шершавому стволу и глядя в море. На юг и на восток оно тянулось в бесконечность, спокойное, как пастбище под солнцем. В относительной прохладе тени кожа под глазами и на висках горела, как будто он ел мексиканскую кукурузу с мясом и перцем. Посидев, он отправился обратно. Он не пришел ни к какому решению. А к какому решению можно прийти? Если бы вообще пришло какое-то решение, то только одно — выжидать. Если его чему-то и научили четырнадцать лет связи с Кэрол Эбернати (и масса временных связей), то это тому, что неважно, насколько горька и длительна ссора, но если только одна или другая из сторон выходит за рамки и заводит связи, действительный сексуальный контакт на стороне, тогда все по-настоящему кончилось. Именно это нарушает контакт. И контракт. Он настроился на то, что никогда снова не сделает этого первым. Когда он вернулся в отель и подошел к бассейну, то все они были там, смеялись и пили «Кампари» с содовой, и среди остальных он заметил Джима Гройнтона, который сидел на краю бассейна, задрав вверх колени, и улыбался. Они тепло пожали друг другу руки, но Грант вовсе не был счастлив видеть его здесь в данное время.
Было совершенно очевидно, что когда-нибудь Грант и недавно приехавшая кинозвезда столкнутся лицом к лицу. Знаменитый драматург и знаменитый актер проело не могли жить в одном шикарном маленьком уединенном отеле и игнорировать друг друга. С другой стороны, ни один из них не мог просто подойти и поздороваться, показав тем самым, что именно он ищет знакомства. Это уже вопрос протокола. Нужно было как-то это организовать. Грант за обедом с маленькой группой своих приверженцев, в которую теперь входили Бен, психоаналитик, и его жена Ирма, Лаки, Джим Гройнтон и Лиза (Рене не было, он работал), решил, что наилучшим временем для знакомства будет время коктейля, лучше за двадцать минут до ужина, так что оба протагониста не должны будут долго общаться. Это предложение было передано кинозвезде через Лизу (приглашение было от имени Рене), и он с благодарностью передал через Лизу же, что они с женой счастливы принять приглашение хозяина встретиться с драматургом и его женой, но просят, если возможно, сделать это на двадцать минут раньше, поскольку, к сожалению, у них уже назначено свидание за коктейлем перед ужином. На это Грант с равной благодарностью передал через Лизу, что все великолепно. Так все и устроилось. Итак, ровно в 20.10 Драматург с четырьмя друзьями и Кинозвезда с четырьмя друзьями встретились в баре, три четверти которого были зарезервированы и как-то незаметно отгорожены столами, на которых Лиза поставила блюда с канапе, и гости знакомились, улыбались (Рене фотографировал), дружески пожимали друг другу руки, хвалили работы друг друга, немного подшучивали, чтобы показать, какие они, несмотря на всю славу, обычные парни, осторожно и немного поговорили об Искусстве, Художниках и перспективах, выпили по два коктейля и разошлись, чтобы с облегчением пообедать и выпить отдельно. Если у актера и был назначен коктейль, то он забыл о нем. На террасе-столовой оба не забывали улыбаться, кивать друг другу, благодарить за встречу, и все это ровным счетом ничего не значило.
Актер, у которого были великолепные, чудесные мышцы пресса (он делал сто-сто пятьдесят приседаний в день), как узнал Грант на следующий день от Джима Гройнтона, выходил с ним нырять почти каждый день. Он, очевидно, немного нырял на Западном побережье, как с аквалангом, так и без него, и мог погружаться на сорок-сорок пять футов, но, как сказал Джим, ему далеко до Гранта.
— У него просто нет настоящей любви к этому, как у тебя, — ухмыльнулся Джим, — и то, что он делает, делается на две трети ради показухи.
Крайнее эгоистичное раздражение охватило Гранта, и оно странным образом сочеталось с крайним удовлетворением. Особенно от того, что актер минимум на четыре года моложе. Но мало что могло сейчас вызвать у Гранта длительное удовольствие, разве что на несколько секунд, не больше. Трудно было поверить, что он безмерно страдал, пока сидел, разговаривал, ел или пил, притворяясь обычным человеком. Но он не собирался сдаваться.
— Я бы пригласил тебя днем с ним, — продолжал Джим, — но я уверен, что он не захочет идти, если узнает, что и ты будешь. И особенно после того, как увидел, как ты ныряешь. Он будет здесь три недели. А я бы… э… я не терплю, когда теряю бизнес. Я бы мог брать тебя по утрам, — ухмыльнулся он и пожал плечами. Как выяснилось, с актера он брал в два раза больше, и сам признал, что это грабеж.
— Все в порядке, — сказал Грант. — Сейчас мне не очень хочется нырять. Пока не хочется.
И он действительно не хотел. Ему вообще ничего не хотелось. Сама мысль о нырянии была безразлична. Раздражение. Гнев. Ярость. Уныние. Горе. Печаль. Все это было, особенно гнев. И никакого удовольствия. Но он не собирался сдаваться. И не хотел, чтобы что-то было заметно. Он не хотел демонстрировать отсутствие удовольствия. Он ездил с Беном, Ирмой и Лаки в гостиницу «Голубая гора», на Каменную гору, Земляничную гору, в отель «Сосновая роща». Они взяли у Рене машину и поехали по жаркой сухой долине в Спэншитаун и за него, в Биг-Уолк, земля здесь была сухой, как в пустыне, и резко контрастировала с наветренной стороной гор, где выпадали дожди. В другой раз они взяли машину и поехали в глубь острова через горы в Папоротниковый Овраг и в Очо-Риос и остались там на ночь. Они обедали в одном месте, ужинали в другом. Они ездили в отель «Шератон» в городе, где Грант и Бен могли попрыгать с трехметрового трамплина. Обычно они вчетвером ужинали в отеле и шли потом в крошечное нелегальное казино, где Рене давал им карты. Лаки, как выяснилось, была великолепным игроком. Бен тоже неплохо играл в карты.