Она сказала «Грьи-инов». Они любят Гринов.
Так вот, Грины, как чуть позже пояснил Бонхэм, это семья багамских негров, которая как-то проникла на острова Нельсона. А кроме двух-трех закрытых домов охотников за марлинами из Майами и одного большого роскошного отеля, который как раз сейчас достраивают спекулянты из Флориды, Грины владеют практически всем Северным Нельсоном, включая сам город, крошечный и населенный, главным образом, другими Гринами, все больше братьями, сыновьями, двоюродными братьями и племянниками. Они владели пристанью, они владели единственным действующим отелем, и они же владели одним-единственным рестораном. Некоторые из них содержали оркестрики с самодельными гитарами и жестяными барабанами, которые играли на пристани за определенную плату. И прием на «Леди Сьюзен» отчасти обслуживался Гринами.
— Оньи ужьясно умние ниггеры, — улыбнулась Сьюзен. — И оньи нас льюбьят. — И ясно было — невероятно, но так, — что любят. — Коньечно, Ферд хорошо платьит йим. И он платьит двойную цену оркестру, — улыбалась Сьюзен. — Коньечно, когда новий отель построят, у них дела немного останется. Очьен плехо. Жалько их.
Один из гостей Ферда (по имени Берт), услышав упоминание об оркестре, сказал:
— Оркестр? С жестью?! Сейчас! — и шагнул к поручням, прижавшись к ним жирным брюхом (хотя и не таким большим, как у Ферда). — Эй, парень! — крикнул он негритенку, сидевшему у домика на берегу, задрав коленки, и смотревшему на «вечеринку» большими белыми глазами. — Парень! Эй, нигга! — Борт не затруднял себя даже словом «ниггер». — Вот моньетка! — И швырнул ее на берег. — Беги и скажьи, чтобы оркестр ниггеров припер сьюда свои чьерные задницы и поиграл немного.
Мальчик побежал.
— Вы называете их ниггерами? — с любопытством спросил Грант.
— Что? Коньечно! А что? Оньи же ниггеры, не так ли?
— Они не возражают?
— Почьему ниггер должьен возражать, если его зовут ниггером? — захотел узнать Берт.
Это задало тон. Довольно быстро группа Гринов прибрела к доку, притащив нелепо выглядящие инструменты, и заиграла, довольно паршиво, нечто вроде калипсо.
— Эй! — крикнул Берт. — Ниггеры! Подоидьите поближе. Ми дажье не слишим вас из-за нашьего шума! — Группа Гринов подбрела ближе и забарабанила, так же паршиво, то же калипсо.
— Ето хватьит, — сказал наконец Гарри, еще один гость Ферда. — Низзя услишать свои мысли, а, Ферд? — Ферд со значительным выражением лица осыпал оркестрик деньгами, и они удалились со счастливыми лицами.
Грант с трудом поверил своим глазам.
— Оньи правда любьят нас! — сказала рядом с ним Сьюзен и тепло положила руку ему на колени. — А ти не любьишь нас ньемного, а? — добавила она игриво.
— Эй! — ухмыльнулся Грант. — Прекрати! Моя старушка меня убьет!
— Ета точно!» — промурлыкала Сьюзен.
— А ты не боишься своего старика? — спросил Грант.
— Оу! Оньи все напьються и будут спать очьень долга, — улыбнулась Сьюзен и призывно глянула на него.
Так оно и было, все напились. И довольно быстро. Грант тоже. Последние несколько дней, после прощального ужина Рене, да и до него, он много пил, а после того вечера — первого вечера в море, когда он стоял в открытом проходе, смотрел на звезды и решил, что Лаки все-таки сделала это с Джимом Гройнтоном, действительно трахалась с ним, — после этой сумасшедшей ночи он пил еще больше, пил днем и ночью. И сейчас тоже. Да и почему нет, если ему хочется надраться? Большую часть времени — под парусами или под водой — он не мог думать обо всем этом, но сейчас невеселые мысли закружили его. Черт их подери. Черт их всех подери. Всех их. И черт подери это ничтожное вшивое путешествие. И от него толку не будет, как и от всего остального. Он осторожно снял с колена руку Сьюзен и пошел за выпивкой. Кто-то решил, что они должны, они должны все вместе поесть в единственном ресторане Джорджтауна. В ресторане Гринов.
Совместный ужин в ресторане был катастрофой. Еще одной катастрофой. Но за ним последовало еще худшее. За ужином Лаки, наконец, взорвалась. За ужином много говорили о Севере и Юге. И все было не так уж плохо. Грант сам жил на Юге, хотя это было до войны, по крови он был наполовину южанином, из Индианы, и у него два двоюродных дядюшки были похоронены в Геттисберге. Он всегда этим гордился, и техасский акцент — любой южный акцент — не раздражал его. Напротив, даже нравился. Впрочем, он любил слушать речь с любым акцентом. Но когда Гарри (как выяснилось, муж Луизы; жену Берта звали Бетти-Лу) счел, что его обслуживают недостаточно быстро, и заорал: «Эй, бой! Эй, нигга! Чиво я жду так дольго? Я голодъен!» — то даже Грант смутился. Грины же абсолютно не смутились. Официант подошел и поклонился. Но Лаки не просто смутилась.
— Вы не могли бы говорить «негр», — резко сказала она. — Или, скажем, цветной? А еще лучше — официант?
— Какого чьерта? — сказал Гарри. — Ну, а есльи я буду говорить «нигра»…
— Не нигра, а негр, — резко оборвала Лаки.
— Я так и говорью, — сказал Гарри. — Но какого черта? Нигра, нигга, всье равно, радьи Бога!
— Гарри, не поминай Бога, — велела его жена Луиза.
— Да, льюбимая, — не передыхая, сказал Гарри и продолжал, — нигга есть нигга, миссис Грьант. Он всьегда будьет черным. Бить черным значить бить ниггой.
— Я не стану сидеть и есть с такими людьми, — заявила Лаки и встала.
— Сядь, ради бога, — сказал Грант. Пьяная злость на нее уже овладела им. (Джим Гройнтон!)
Положение спасла леди Сьюзен.
— Ой, ладно, милочка. Сьядьте. Ешьте, ми все льюбьим наших ниггов, нигров. Ми льюбим Грьинов, а Грьины льюбят нас. Всье в порьядке. Война оконьчена. Я просто шучью над етим. Скажем, кто ви? Куча нью-йоркских евреев?
— Да, — сказала Лаки. — И, пожалуйста, не забывайте, что с нами раввин! — Она показала на Бена. Это произвело впечатление на техасцев. Да это и не очень далеко от истины, хихикнул про себя Грант, припомнив учебу Бена на раввина. Только где, черт подери, шлялся этот несчастный раввин, когда он нужен был в Кингстоне? (Джим Гройнтон!)
Ужин возобновился, но нервозность сохранилась. Лаки была нью-йоркской радикальной либералкой, если вообще кем-то была, и она наглухо замолчала. Но Грант не понимал прежде всего Гринов. Они же должны были ненавидеть этих людей до мозга костей, и если принимали это, то только потому, что нуждались в их деньгах, он мог только так это понимать, и тогда черт с ними. Позднее и эта теория рухнула, или наполовину рухнула. Позднее, когда началось «великое состязание» по прыжкам в воду.
Но до этого прошло много времени. Большую часть он не помнил. К тому времени он очень напился. Как и все остальные. Когда они шли из ресторана, Лаки отвела в сторону его, Бена и Ирму и предложила исчезнуть и лечь спать.
— Я ни минуты больше не могу быть с этими людьми, с этими пьяницами! — заявила она.
— Согласен, — сказал Бен со своим среднезападным акцентом. — Мы бы с Ирмой с удовольствием придавили бы подушку. — Он был подавлен. Они уже посмотрели комнаты в рахитичном отеле и прихватили с собой нужные для туалета вещи. Им оставалось исчезнуть и воспользоваться ключами.
— Ну, нет! — неожиданно взорвался Грант. Он был в ярости. (Джим Гройнтон!) — Я хочью выпьить, — сказал он с наилучшим южным акцентом. — У нас там дрьюзья, и дружищье Бонхэм. Вы, ребята, как хотите.
Он не помнил, когда они ушли. Кажется, до этого они еще немного поспорили, особенно Лаки. Он врезался, буквально врезался в Бонхэма по пути на пристань. Он не помнил, как туда попал.
— Все пошли спать, — сказал он. Странно, но голова у него сейчас была, как стеклышко.
— И Кэти тоже, — уклончиво сказал Бонхэм. За катастрофическим ужином он произнес только пару слов, предотвращая ссоры. Миротворец весом в триста двадцать фунтов.
— А я возвращаюсь на нашу лодку, — сказал Грант, — и напьюсь. По-настоящему. И плевать я хотел на этих сраных техасцев.
Бонхэм мрачно ухмыльнулся.
— Ну, я всегда могу выпить лишнюю пару глотков. Пойду с тобой. Они, эти техасцы, и в самом деле нечто, а?
— Они богаты, — некстати сказал Грант. — Я их не выношу.
Все произошло иначе. Поскольку они не пошли на борт красавицы-яхты техасцев, техасцы пришли на их развалину. Бедная старушка «Наяда». Он с. трудом припоминал какие-то жуткие вещи, связанные с техасскими женщинами, он не помнил, одна из них, или две, или все три пошли вниз, якобы поблевать, а на самом деле, задрав юбки, приглашали их, незнакомцев, его самого, Бонхэма и Орлоффски, спуститься и посмотреть на них, заделать их. Сначала он онемел, потом ужаснулся. Одна из них сидела на открытом толчке в носу судна и, задрав юбку до пояса, широко расставив ноги, манила рукой. По крайней мере, одна из них точно. А то, что Сьюзен говорила насчет техасцев, что они напьются и заснут, оказалось верным наполовину. Они хоть и были мертвецки пьяны, но не спали. Они стояли на борту «Наяды» и что-то громко обсуждали. Наверное, подводное плавание, подумал он. А снизу какая-то из женщин манила рукой. Грант не пошел. Обет перед самим собой никогда не изменять жене все еще был в силе, несмотря на Джима Гройнтона. Не пошел и Бонхэм. Двинулся Орлоффски. Затем был провал в памяти, а потом голова у него снова абсолютно прояснилась, и он обнаружил, что участвует в «великом состязании».
Берт, который, наверное, был самым агрессивным из техасцев (если можно вообще употребить слово «агрессивный» по отношению к техасцам, не принимая в расчет их женщин), объявил себя прыгуном с трамплина. В молодости он прыгал, сказал он. Он был на год или на два старше Гранта. Заключили пари на лучший прыжок задним оборотом с борта «Наяды». Бонхэм принимал ставки. Они оказались в состоянии поставить восемьдесят долларов наличными, Ферд, владелец «Леди Сьюзен», внес столько же, тоже наличными. Один из Гринов, помоложе, хозяин ресторана, после долгих споров был избран судьей, но Грант этого вообще не помнил. Бонхэм, зная, какой он хороший прыгун, поскольку видел его в Га-Бей, подмигнул Гранту: дело верняк. Конечно, сообразил Грант, техасец считает, что он пьян. Но в эту минуту он был трезв. Голова снова стала чистой, как стеклышко. Позади собравшейся на пристани толпы, состоявшей, главным образом, из Гринов, он заметил Ирму и тут же сообразил, что Лаки послала ее шпионить. Он помахал ей рукой. И началось «великое состязание».