Было еще больше восхищений, ударов, хлопков, объятий со стороны Бонхэма и Орлоффски, и Дуг, почти столь же крупный, как и они, вынес их по меньшей мере так же хорошо, как и Грант. Лицо Лаки выражало презрение к столь грубым физическим приветствиям, отметил Грант. Затем Лаки, сидевшая на старой скамье с нью-йоркскими женщинами, вскочила, подбежала к Дугу и показала свой способ встречать, а именно — обняла его и крепко поцеловала, как будто он — давно потерявшийся брат. Грант ощутил, как иррациональный, но тем не менее мощный укол ревности медленно проник во все клеточки и затем истек через кончики пальцев. К тому времени, когда он сжал руку Дуга, все признаки приступа ревности исчезли.
Позднее вечером, а точнее — ночью, когда все они сидели с сигаретами, огоньки которых перекликались с отблесками угасающего в плите огня, когда они уже достаточно выпили, Дуг присоединился к Гранту в почти стройном пении старых ковбойских песен типа «Улицы Ларедо», бытового фольклора типа «Вниз по долине» и песен, под которые они маршировали на войне, типа «Я работал на железной дороге» и «Для меня и моей подружки». К удивлению Гранта, Лаки не только не рассердилась на этот раз, но и сама подпевала. Все песни она знала. И у нее было чистое, очень высокое, не очень сильное сопрано, которое очень трогало благодаря каким-то своим свойствам, присущим маленькой беззащитной девочке. Но до того, как началось это приятное иллюзорное бессмертие, Грант уже переговорил с Дугом и решил, что завтра он будет делать с Кэрол Эбернати.
Он подошел к Дугу, когда тот разговаривал с Лаки. Лаки оставила нью-йоркских женщин, отошла с Дугом и села на старую разбитую кушетку, и когда он подходил, то услышал, что Дуг печально и сбивчиво рассказывал ей о Терри Септембер. Когда он встал перед ними, оба они глянули на него и улыбнулись.
— Какого хера вы тут делаете? — громыхнул он с отчасти шутливым гневом. Но в глубине души он по-детски ревновал.
Дуг проницательно глянул на него.
— Я просто рассказывал твоей старушке, что я думаю, что влюбился в старушку Терри Септембер. Хочу повидаться с ней, когда приеду в Нью-Йорк.
— Если это личное, я уйду, если хотите, — предложил Грант, и им неожиданно овладела меланхолия.
— Дерьмо собачье! — сказал Дуг.
— Ты шутишь? — спросила Лаки.
— Зачем я подошел, так это спросить, как вы думаете, что мне нужно делать с маманей. Нашей «маманей», — он исказил слово. — Не пойдешь ли ты завтра со мной, я скажу, что улетаю в Кингстон с моей любимой.
— Почему же нет, конечно, — через секунду ответил Дуг. — Конечно, пойду. Полагаю, что так. Думаю, мое сердце выдержит напряжение. А две цели всегда лучше одной. Если вы на той стороне, в которую стреляют. Один может выжить.
— Что в этой роковой женщине? — спросила Лаки. — Вы ее так ужасно боитесь?
Дуг ухмыльнулся:
— Мы не боимся.
— Ну, тогда что же? — сказала Лаки. — Чем она вас удерживает? В чем ее сила?
— Никто не отрицает, что в ней что-то есть, — сказал Дуг. — Хотел бы я знать, что это. — На его большой роже появилась ухмылка. Сегодня он с нажимом играл вшивого англичанина. — Полагаю, это потому, что она верит, верила в тебя, когда никто больше не верил, и думала, что ты затрахаешься в доску от желания стать драматургом. — Он пожал плечами.
— Что ты сказал? — Лаки повернулась к Гранту.
— Ты обо всем знаешь, — сказал он. — Они на деле меня поддерживали. По-настоящему. У меня ощущение, что я ими усыновлен.
Дуг ухмыльнулся.
— К несчастью, у нее всегда так с ее мальчиками. Это фиксация. Она верит, что всякая женщина охотится за замужеством на их деньгах — после того, как она помогла им стать преуспевающими драматургами.
— Ну, может быть, так оно и есть, — сказала Лаки. — Ну и? Что в этом плохого? Мужчинам не следует жениться?
«Ну и» неожиданно перенесло Гранта в Нью-Йорк, к Лесли, в квартиру, во все те дни, которые он так счастливо провел там, и он ощутил болезненный и приятный укол.
— Это, действительно, странно, — сказала Лаки. — Два взрослых мужчины бегают, как собаки, зажав хвост между ногами, при мысли о необходимости пойти и поговорить с этой роковой женщиной. — Она фыркнула.
Дуг ухмыльнулся и пожал плечами, а Грант перебил:
— Так ты пойдешь со мной?
— Конечно, — Дуг глянул на него с выражением такой невинности на лице, какое бывает у крайне наивного человека, который ни разу в жизни не солгал и наполовину. — Я помогу тебе справиться с «маманей». — Он тоже исказил слово.
Итак, решено. Они пойдут завтра.
— Пусть наступит ад или потоп, — ухмыльнулся Дуг.
А Лаки уже не была мудрее их, была обманута, полностью приняла их ложную оценку. Она подождет их у Бонхэма. Но до похода они сначала утром поныряют. Это был последний день отдыха нью-йоркских нар, вечерним самолетом они улетят, а встреча и ныряние с Грантом и Дугом было «Экстрой» всего их отпуска, они хотели понырять вместе на прощание. Кроме того, Дуг хотел еще раз выйти с Бонхэмом, потому что после отъезда Гранта и Лаки в Кингстон он возвратится в Корал Гейблз, а потом в Нью-Йорк. По делам. Но и для того, чтобы увидеться с Терри.
— Какого черта? Если вы до охренения счастливы, какого хера я не могу?
Он ухмыльнулся.
Ныряние в последний день, как и почти все в последние дни, не взволновало. Взяли несколько рыб, поизучали глубокий риф, нью-йоркцы собрали красивые кусочки кораллов, которые Бонхэм пообещал высушить и отослать им, но ничего необычного или возбуждающего, и Грант впервые ощутил скуку от погружения. Он никогда не скучал, начиная с одевания, предвидения — чего? опасности? чуда? чего-то? — всплеск спиной о воду, первые звенящие пузырьки воздуха из регулятора в неожиданной тишине, первый взгляд вниз на косые лучи солнца, когда пузырьки исчезнут. Но опустившись на дно, он обнаружил, что делать там нечего, больших рыб не было, так что он занялся сбиванием тяжелым подводным ножом, который ему продал Бонхэм, длинных, волнистых рядов огненных кораллов, росших на рифе в изобилии, которые могли серьезно поранить ныряльщика. И когда он наконец поднялся на поверхность, высунул голову под яркое, горячее, всепроникающее Карибское солнце, он не смог удержаться от мысли: какого черта он здесь делает? Потом он вновь нырнул и теперь уже очень квалифицированно расстегнул ремни, снял баллоны через головы, не выпуская нагубника изо рта, еще раз глянул вниз на таинственный поток, который теперь уже не был столь таинственным после того, как ты там побывал, и вручил снаряжение Али.
Он бы удивился, узнав, когда карабкался по лесенке на катер, где уже печально сгрудились нью-йоркцы после последнего погружения, что Лаки и Дуг, пока он, несчастный, болтался внизу, долго и очень серьезно разговаривали между собой. Он бы не так удивился, если бы узнал, что Лаки делает это с Олдейнами и большинством остальных его друзой, но обнаружить пылкого сторонника в Дуге!
Лаки сама немного удивилась этому. Она не верила в чистосердечные беседы о людях с их близкими друзьями. Это всегда делается ради кровопролития. Так что она удивилась своему разговору. Позднее, вспоминая, она смогла понять, что именно Дуг направлял беседу, и смогла точно определить момент в разговоре, когда он это сделал.
Они вдвоем поплавали с трубками неподалеку от катера, как и жены нью-йоркцев. Увидев то, что она видела в глубине моря, Лаки вообще потеряла желание плавать в море и должна была пересиливать себя. Когда рядом был Дуг, Бонхэм или кто-нибудь, она не прочь была немного поплавать, не слишком удаляясь от катера, но Дуг хотел пойти вслед за ныряльщиками, так что она залезла на борт и растянулась под солнцем на слепящей белой крыше кабины и закрыла глаза. Немного позднее она почувствовала, как кто-то сел рядом, на краю расстеленного на горячей крыше полотенца. Это был Дуг.
— Устал плыть за ними, — каким-то удрученным голосом сказал он.
Лаки подвинулась и дала ему место на полотенце. Она всегда ощущала щекотку и неудобство, если ее касались друзья ее приятеля.
— Я бы ни за что этого не делала бы.
— А я очень хотел бы, если б мог, — угрюмо ответил Дуг.
— О, я не имею в виду ныряния, — сказала она. — Я имею в виду плыть за ними в маске с трубкой. Вдаль от лодки.
Дуг рассмеялся:
— Ты девушка.
— Ну, надеюсь. При моей-то фигуре. Я была бы забавным мальчиком.
Дуг снова рассмеялся, на этот раз даже запрокинув голову.
— Это уж точно. — Он нерешительно поерзал по полотенцу. — Но я пришел не для того, чтобы утомлять тебя пустой болтовней. Я хотел поговорить с тобой и кое-что сказать.
Лаки повернула голову под палящим солнцем, чтобы взглянуть на него, но не ответила, а лишь скосила глаза под темными очками. С края полотенца на нее уставилось смуглое и очень серьезное лицо Дуга. Но когда он начал говорить, то отвел взгляд вниз и в сторону.
— Слушай, я давно знаю Рона. Почти четыре года. Думаю, что я уже сформировал о нем довольно точное Мнение, — теперь в его речи не было и следа от намеренно вшивого английского. — Я думаю, ему нужна женщина. Его собственная женщина. Жена. Он не такой, как я; я такой парень, я честно уверен, что никогда ее не найду, и я это принял. — Он выглядел печальным, но Лаки по какой-то причине не могла в это поверить. — Я… э… хочу сказать, я думаю, что тебе следует выйти за него.
— Как ты думаешь, что я здесь пытаюсь сделать? — сказала Лаки чересчур тонким голосом, подумала она.
Но Дуг кивнул.
— Он настоящий парень, Рон. Он вошел в это барахло с нырянием, как утка в воду. Так они говорят. Он храбр, как лев. Я думаю, что, наверное, лучший из мужчин, из всех, кого я встречал. Физически, умственно и… э… морально: духовно. Лучший.
— Ну, ты не ждешь, что я не соглашусь? — спросила она. — Я люблю его. — Большие похвалы кому-либо всегда слегка смущали и стесняли ее.
— Так что стыдно. Если бы только был чуть покрупнее, — заключил Дуг, — он мог бы стать великим атлетом.