В зал вернулся Романов – полковник удовлетворенно тряс каким-то диском в зеленой коробке.
– Нашли мы на вас теперь управу! – кричал он. – Нашли черную кассу всей вашей лавочки! Теперь узнаем, сколько вы у государства награбили.
Кто-то засвистел. Потом откуда-то из партера, спереди и справа, ударили в ладоши. А затем, по нарастающей, от партера к занятой разобравшими телефоны сцене зашумело, загоготало, зааплодировало и нахлынуло на бедного Романова, который одурело смотрел на молодые лица аплодирующих ему актеров и беспомощно оборачивался на омоновцев. Следак вдруг сильно покраснел.
– Ну мы это… Мы еще вас!.. Мы вот это вот! – воскликнул он, и под еще более усилившийся звон аплодисментов выскользнул из зала, сверкая погонами. Саша едва удержалась, чтобы не засмеяться.
Пора было выбираться. Саша поползла к концу ряда, стараясь не поднимать голову над креслами. Выскользнув в коридор, она заметила, что гардероб всё еще охраняют, и нырнула в короткий проход, где располагались туалеты, решив переждать там. Но стоило двери мужского туалета опасно качнуться навстречу, она вжалась в стену и стала наблюдать, как в просвете появился омоновец, а затем еще один. Первый, засучив рукава и ругаясь, пытался стереть что-то с себя бумажным полотенцем, а второй качал головой.
– Нет, ну ты посмотри, какие педики…
– Ну, подумаешь, дотронулся один раз, – усмехнулся второй.
– Нет, бля, ты не понимаешь, – доказывал первый. – Я вот не ожидал, что встречу голого мужика, придя в театр! Но он мало того, что голый, бля, в одной маске, – так он еще и намазанный этим… – он снова провел салфеткой по предплечью, отчего оно стало еще больше блестеть, – маслом, что ли? Я хуй знает, что это такое… Вот так оно и начинается! Сначала масло, потом вот эта вот пидарасня вся…
– У меня в автобусе антисептик остался, могу дать потом.
Голоса затихали – судя по всему, они ушли в сторону зала, где их коллеги уже сворачивались. Когда шаги омоновцев стали глуше, Саша выскользнула из-за двери и метнулась в противоположный выход, туда, где в свете ламп горел Гротовский. У запасного выхода уже никого не было, и Саша бросилась в ту сторону, почти на одних носках перебегая от одного столба к другому, и, когда под руками оказался спасительный рычаг запасной двери, на одном выдохе Саша толкнула его и вырвалась на улицу.
Саша едва не задохнулась от прохладного воздуха, какого-то тягуче-чистого. Она перебежала дорогу и присела на потрескавшуюся ступеньку лестницы, которая вела к дверям одного из полузабытых московских НИИ.
В послеобеденное время на Казачкова обычно бывало тихо – но не сегодня. После сообщения от Саши «Медиазона» разместила новость об обысках в театре – и журналисты многочисленных изданий уже подтянулись к месту событий. На ступеньках театра сидели фотокорреспонденты, операторы с камерами и штативами настраивали объективы. У фабричного цеха рядом, переделанного под офисы, стоял серый автозак – теперь уже практически незаметный, как часть ландшафта.
К театру подошел старичок. На нем была красная шапка, коричневый пиджак, который казался поношенным, зеленые брюки и – стоптанные, едва не разваливающиеся кроссовки. Старик посмотрел на операторов, на черный микроавтобус Следственного комитета с мигалкой с торца здания, на автозак. Он снял шапку и просто стоял несколько минут и смотрел. Никто на него не реагировал: мало ли, какие старики и зачем приходят к театру.
Старик подошел к автозаку и что-то спросил у водителя. Пару секунд спустя из автозака вылез омоновец и подошел к старику вплотную: выше его ростом на целую голову, в руках автомат. Так они смотрели друг на друга несколько мгновений, и Саша уже подумала было, что старика задержат. За что? Так ли уж важно теперь, за что?
Но старика не стали задерживать. Старик что-то спросил, и омоновец выразительно качнул автоматом: рефлекторное движение, которое лишь со стороны казалось угрозой. Старик поник головой, махнул шапкой и отошел от автозака. Потом остановился перед лестницей, ведущей в театр. За остекленными дверьми было видно бойцов ОМОНа, которые застыли там, словно греческие статуи. Словно театр теперь принадлежал им.
Старик покачал головой и пошел вниз по Казачкова: мимо старого и давно закрытого кафе, общежития института геодезии, мимо кустов жимолости, перед которыми выстроилась батарея пустых бутылок и банок. Спустя минуту его уже и след простыл.
Саша набрала полный рот воздуха, достала смартфон из кармана и стала скроллить уведомления, стараясь не зареветь. Между сообщениями из редакционного чатика она увидела облепленные смайликами послания Олега: он спрашивал, в силе ли их сегодняшняя встреча. Чуть, блин, не забыла.
– Кто-нибудь, выключите музыку. Вашу мать, выключите музыку!
– Виноват, товарищ полковник. Это для… настроения.
– Для какого еще нахуй настроения?
– Ну, чтобы… Веселее было, знаете…
– Пусть вас работа веселит, товарищ ефрейтор. А не… Что вы там слушали?
– «Joy Division», товарищ полковник.
– Вот-вот. Не надо нам тут этого… всего. Так, Сергеев, вот это берем и конфисковываем.
– Товарищ полковник?..
– Что вы все на меня смотрите? Это вещественное доказательство, это надо забирать.
– Да, но как его забирать? Это ж какая махина… Шо с ним делать?
– Полонез играть, Сергеев! Сказал конфисковывать – значит конфисковывать!
Романов хлопнул рукой по крышке черного рояля, стоявшего в подсобке. Рояль был накрыт брезентом, который теперь чуть откинули, так что выступающая фигурная ножка, прикрытая крышкой клавиатура и золотые буквы «Bohemia» выглядели приглашением к игре. Едва ли кто-то из присутствующих мог бы на него откликнуться.
– Что может доказать рояль, товарищ полковник? – Канабеев сложил руки на груди. – Нельзя просто так конфисковать собственность без должного обоснования.
– Ну, мы же забираем ноутбуки и прочую технику… – пробормотал росгвардеец.
Полковник тяжело вздохнул. Это был трудный день.
– Так, товарищ ефрейтор, подите-ка займитесь охраной свидетелей, – махнул рукой Романов. – И вызовите, пожалуйста, сержанта Максимова.
Когда ефрейтор ушел, полковник выразительно посмотрел на Сергеева. Тот, в свою очередь, с удивлением рассматривал Канабеева: сотрудник второго управления ФСБ с натертыми воском волосами приподнял крышку клавиатуры и перебирал клавишами.
– Вы решили его настроить, товарищ Канабеев? – насмешливо спросил Сергеев.
– Нет, – лейтенант нажал на педаль и вытянул глубокое «фа». – Я пытаюсь понять, зачем нам конфисковать гребаный рояль из театра. – Он посмотрел на Сергеева и улыбнулся. Улыбка у него была неприятная. – Почему бы роялю не стоять в театре, а, товарищ полковник?
Полковник только гневно пробормотал что-то про собственность и аренду. Сергеев закатил глаза. Лейтенант ФСБ внезапно ударил по клавишам и провел пальцами вдоль всей клавиатуры, огласив комнату резким переходом от нижнего к верхнему тону, после чего резко захлопнул крышку.
– Это просто рояль! – воскликнул он, стукнув кулаком по раме. – Это просто рояль, который стоит в театре! Это даже не макбук за двести тысяч! Это, – он еще раз стукнул по крышке, от чего возмущенно громыхнули струны, – просто музыкальный инструмент! Или вы собираетесь декорации тоже конфисковывать, полковник?
– Теоретически рояль можно лехко увезти к себе домой, – не очень уверенно пробормотал Сергеев. – Даже увезти за г’раницу. Если разобрать по частям, не так дорог’о получится…
Лейтенант посмотрел на него дикими глазами.
– Ну, я чисто теоретически рассуждаю.
– Вы вообще представляете себе, как работает театр? – с трудом сдерживаясь, спросил Канабеев. – Или вы что, думаете, что можно просто так погрузить целый чертов рояль в грузовик и увезти домой? Из театра? Да кто вообще в своем уме будет это делать?!
– Никто и не говорил, что Цитрин в своем уме, – безэмоционально сказал Романов. К нему вернулась прежняя твердость духа, которую он было утратил после унижения на сцене театра. – Может быть, его задержанием мы как раз прервали преступную операцию по…
– Вот вы точно не в своем уме, полковник, – отрезал молодой человек. Он задернул брезент и двинулся к двери. – Фома Владиленович будет очень недоволен.
– Побежите к нему плакаться? – усмехнулся Романов. Он уже осмелел настолько, что вспомнил вдруг, что вообще-то старше лейтенанта по званию – даже если брать в расчет разницу между их ведомствами.
– Нет, – в дверях Канабеев обернулся и смерил обоих следователей уничижительным взглядом. – Расскажу, как вы превращаете расследование «аморальной деятельности» Цитрина в фарс.
– Не думайте, что вы лучше меня знаете, как делать мою работу! – крикнул Романов в спину Канабееву.
Тот на выходе едва не врезался в рослого сержанта Максимова, который ворвался в подсобку с закатанными рукавами и пачкой влажных салфеток в руке. Канабеев выругался и ушел вниз по коридору.
– Вызывали, товарищ полковник? – Сержант не переставал растирать предплечья салфетками, и поочередно глядел то на Сергеева, то на Романова, то на покрытый брезентом рояль.
– Видите рояль, сержант? – показал Романов. – Его нужно привезти к нам на Петровку.
– Угу, – кивнул Максимов и захлопал глазами. – А зачем?
– Вещдок.
– Рояль? – Максимов замер.
Романов не ответил и прошел вглубь подсобки. В заставленном ящиками, коробками и пакетами углу висело зеркало, завешенное простыней. Романов откинул простыню и провел рукой по пыльному стеклу. Оттуда на него глянул не русский офицер, не дворянин и даже не солдат на посту, а простой старик с мешками под глазами от недосыпа. Пора на пенсию?
– Они думают, что мы, Романовы, закончились в Ипатьевском доме, – проговорил полковник себе под нос, глядя в зеркало. – Что нам пора на покой. Что наше наследие превратилось в фарс, и надо уступить место вот таким вот, – он злобно зыркнул на дверь, словно эфэсбэшник всё еще был тут. – Но мы еще покажем завистникам и наследникам большевиков, как решать вопросы по-имперски!