Только Люда не бесила Руслана. И именно Люда была причиной того, что жизнь Руслана изменилась.
Во-первых, Люда приготовила чай. Не то чтобы огромное достижение на ниве отношений, но чай был вкусный, это раз, а еще необычный, это два: впервые в жизни Руслан попробовал матчу – попробовал, чтобы никогда больше не пить чего-то другого в обед. Даже когда стипухи на матчу не хватало, Руслан занимал денег у соседа и шел к метро, потому что… Потому что ничего не было вкуснее этой матчи в тот августовский день, когда Люда в респираторе колдовала с шейкером, а он всё равно видел по-над маской, по ее глазам, что она улыбается.
Во-вторых, Руслан посмотрел «Семнадцать мгновений весны» в цвете. Тоже не то чтобы великое достижение на постсоветском пространстве, да и Руслан уже однажды смотрел фильм по телеку – но в детстве, в том возрасте, когда в призраков и Деда Мороза уже не веришь, но всё равно по воскресеньям утром включаешь мультики. А иногда вместо мультиков крутили сериал про Штирлица, но черный и белый цвета смотрелись так скучно, что Руслана всё время клонило в сон. Запомнилась только сцена, где Мюллер со сметанной улыбкой Броневого (тогда Руслан думал, что «Броневой» – это характеристика актерской игры) говорил: «Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе, – и добавлял: – Но мне – можно».
Что верить нельзя никому, Руслан усвоил еще в три года, когда брат играл с ним в солдатиков, а потом уронил Руслана с лестницы: так и неясно, случайно или нет, хотя у Руслана были на этот счет определенные предположения. Что запомнилось в той сцене из фильма, так это не сама цитата, но то, как Мюллер это произносил: с уверенностью и харизмой человека, который носит красивую форму и у которого всё схвачено.
Тем мглистым летом Руслан заболел Штирлицем. Он скачал себе в телефон и цитировал все анекдоты. Он сыпал цитатами из Штирлица: на вопрос мамы, почему он перестал ходить к русичке, Руслан неизменно отшучивался: «Опа, мы все под колпаком у Мюллера!» В конце концов это утомило и Люду, и однажды, когда они гуляли в парке имени 50-летия Октября, где Люда любила кормить уток, она обернулась к Руслану вполоборота и спросила, знает ли он, что́ находится в двух серых башнях позади них: бетонных сталагмитах, доставшихся проспекту Вернадского от восьмидесятых. Руслан не знал. Тогда Люда прыснула и сказала:
– Ну, я могла бы рассказать, но тогда ты опять начнешь про своего Штирлица.
Руслан снял бутафорскую тигриную голову, взял плюшевый хвост в руки и опустился на колено:
– Клянусь хвостом, не буду!
Люда поржала, а потом рассказала, что в башнях размещаются офисы двух главных спецслужб. И пока одна спецслужба собирает информацию и осуществляет непосредственную охрану чиновников, другая чем только не занимается – но завидует первой по части технической оснащенности.
Прямо как Штирлиц и радистка, подумал тогда Руслан, – а потом сказал вслух, начисто позабыв о своем только что данном обещании.
Он продолжал работать аниматором, но по вечерам вместо дома отправлялся в качалку: ему говорили, что в Академии ФСБ особое внимание на приеме уделяют физической подготовке. Он стал бриться налысо, потом, правда, ближе к выпуску отрастил челку, как у молодого Путина (хотел хоть в чем-то на него походить). Научился бегло говорить по-английски, смотрел «Доктора Хауса» и «Как я встретил вашу маму» в оригинале и пытался освоить немецкий – не из-за того, что в академию принимали с немецким, а по внутренней интуиции, которая подсказывала, что спецслужбисту совершенно необходимо знать немецкий. Словно между строчек, пробелов и маленьких просветов на стыке одной буквы с другой можно было уловить код, присвоив который, Руслан стал бы таким же, как Штирлиц. Человеком, который под носом у врагов провозит важную информацию, а потом улыбается сам себе в зеркало заднего вида и вкрадчиво произносит: «Ай да Штирлиц».
Испытания оказались легче, чем казалось Руслану, и поступил он с большим отрывом от детей полицейских и отпрысков спецслужбистских династий. Первый курс шел так, будто только Руслана и ждали в академии всё время ее существования.
А Люда уехала в Штаты. Поступила куда-то в Балтимор на искусствоведа, словно в России мало программ, выпускающих гуманитариев с подвешенным языком. Но Руслан на нее почти не обиделся: всё наше поколение – граждане мира, хочешь – уезжаешь, хочешь – остаешься и пускаешь корни. Так, по крайней мере, казалось тогда. Руслан с Людой переписывались по электронке, в основном вечерами, когда Руслан мог пользоваться собственной почтой, но еще с большей охотой они созванивались: сначала каждый вечер, потом раз в три дня, потом раз в неделю.
А потом случилась Болотная, и стало понятно, что радистка Кэт могла быть каких угодно взглядов – но не могла быть убежденной нацисткой. Сюжет распался бы, сериал бы потерял понятные координаты, появились бы опять размышления в духе Достоевского, и из окна задумчиво смотрел бы уже не профессор Плейшнер, а Штирлиц.
И всё же так просто обрывать контакты Руслан тогда еще не научился. Он был всего лишь на втором курсе. Однажды после бурного празднования чьего-то дня рождения, пока изрядно напившиеся друзья наблюдали, как Виталик на «Гелике» снова решил продемонстрировать свое умение дрифтовать, Руслан заперся в туалете и позвонил Люде. Позвонил – просто так… Они проболтали с полчаса, вспоминали башни и «тигриную клятву» Руса, а потом, когда он выходил из сортира, вернувшийся с дрифта пьяный в жопу Виталик сообщил, что уже вызвонил к себе на хату двух отменных шлюх, и предложил другу присоединиться. Рус отказался.
Руслан стал собирать документы на поездку в Штаты, и поначалу всё шло хорошо, даже у декана вопросов не возникло, но загвоздка случилась в канцелярии академии. Если есть какая-то порода женщин, с которыми нельзя договориться, наставлял Руслана отец, так это чиновницы. Батя-то был прав, оказалось. В представлении Руса чиновницей была пожилая дама с дородными формами, которая любит носить яркие платья и зависает в «Одноклассниках» вместо работы, а вечерами плачет над сериалами по второму каналу. Но в канцелярии академии заседала полная противоположность этого типа: сухая блондинка спортивного телосложения, слегка за тридцать. Она приветливо улыбнулась и приняла у Руслана документы, и Рус даже почувствовал к ней что-то вроде симпатии. Но, услышав, куда Рус собирается поехать, она тут же изменилась в лице и сообщила, что курсантам поездка за границу запрещена. Потом Руслану говорили, что Головина – так звали начальницу канцелярии – чуть ли не участвовала каким-то образом в войне с Грузией, симпатий к странам западнее Калининграда не питает и вообще лучше не говорить с ней о чем-то, что хоть как-то касается Америки и внешней политики.
В общем, в Штаты поехать не получилось. Рус с Людой вяло переписывались еще два года, а потом он после случайной перепалки у кого-то в комментах ее забанил.
Еще спустя пару лет, на Новый год, он, просматривая папки со старыми фотографиями, наткнулся на дурацкий снимок из парка: он – в костюме тигра, она, смеясь, отбирает у него сахарную вату… Он разблокировал ее, хотел отправить эту фотографию и предложить возобновить общение, – но увидел фотки Люды с младенцем на руках в плюшевом синем комбинезончике. Плюшевый ребенок сжимал в маленьких белых ладошках плюшевого тигренка. Руслан облизнул губы. Может, брат или племянник? Но скролл по страничке опроверг его предположения. В тот момент у него внутри будто вагон с невидимыми пассажирами сначала ухнул вниз, а потом резко пошел вверх, так, что пришлось принимать таблетку. Чего он ждал, собственно? Что она так и останется улыбчивой правильной Людой, влюбленной в него Людой, бариста с заплетенными косами, которая любит старые фильмы с Хамфри Богартом и гулять по Арбату в белых кедах на босу ногу, и готовит лучший в мире кофе? Нет, конечно. Наверно, он просто думал, что ей там будет не очень. Что она захочет вернуться. Что после того, что между их странами происходит, она поймет, и…
Но она выглядела счастливой. Очень счастливой.
И очень… свободной.
Руслану даже показалось, что он ее до тех фотографий толком и не знал.
Руслан молча закрыл вкладку и больше никогда не заходил на страницы Люды в соцсетях, даже когда алгоритмы сервильно подсовывали ему Люду в «рекомендуемых» – словно издевались.
Потом всё как-то утонуло в рутине, в работе, в разоблачении оппозиционеров и внедрении в нацболовские соцсети, так что чувства Руса притупились. Потом он еще выложил Виталику всё как на духу, когда они провели весь вечер в одном из баров на Китай-городе, и Виталик посоветовал ему номер девчонки, «которая охуенно минетит». В этот раз Руслан не стал отказываться.
Но привычка – вторая натура. На обед Руслан всегда ходил в маленькое уютное кафе через дорогу, в котором пахло свежей выпечкой, играл меланхоличный поп девяностых, а на стене висели часы с мультяшной коровой на циферблате, у которой появлялась дополнительная пара рогов. Так изо дня в день и проходил обед лейтенанта: матча, мамаши-подружки проходят с колясками мимо витрин, а внутри колясок чему-то своему смеются или просто спят младенцы. Дети тех, кто своих Люд не упустил.
Руслан одним глотком проглотил эспрессо, запил стаканчиком воды и принялся неторопливо хлебать борщ из маленькой миски. Торопиться ему теперь было некуда.
А когда добрался до чашки подостывшего матча-латте, зазвенел китайский колокольчик – и в кафе вошел рыжеволосый человек. Отодвинув стул, он присел напротив Руслана – безо всякого приглашения.
Руслан медленно опустил чашку на стол.
– Мы знакомы?
– Я не уверен, что знакомство – это самое ценное, что вы получите от нашей беседы, – улыбнулся человек в черном.
Руслан оценил ситуацию. Рыжий был без сопровождения. Напротив кафе через проспект было видно две серые башни. В одной из них Руслан пару часов назад подписал заявление об увольнении «по собственному желанию».