Возможно, ей просто кажется. Трудная неделя выдалась, вот и всё.
Марина собралась с мыслями и рассказала ему о поездке в Мосгорсуд, избитом Егоре и неких наблюдателях, которые передавали приказы Константинычу и надзирали за ходом дела. Когда Марина жаловалась, как пришлось отправлять человека с больным сердцем в СИЗО, Дима остановил ее жестом.
– Погоди. Это понятно. Из какого управления дело курируют?
– Я не знаю, – пожала плечами Марина. – Я еще удивилась, потому что Константиныч сказал просто: Управление. Без подробностей.
Тут она заметила, что Дима как-то посерел лицом и как будто даже отодвинулся от нее подальше, будто у нее изо рта пахло.
– Что-то не так?
– Нет-нет, – заверил ее Дима, но сам на мгновение зажмурился, а потом вдруг начал разминать пальцы. – Просто… Голова болит. Да, непростые ребята, – он прокашлялся, отставил в сторону бокал пива и, приметив официантку, махнул ей рукой: – Закажу-ка я себе кофе, может, поможет.
– Так можно что-то сделать? – спросила Марина. – Потому что… Я не знаю. – Она пожевала губами. – Вроде ничего особенного, обычная работа, написали, я принимаю, но как-то… – Она закрыла глаза и представила себе вечно кислую мину прокурора Грызловой. – Они там такой бред понаписали, что принимать такое… Я могу служить государству, но вот так… Егор без работы теперь, да и мы еще ребенка планировали, так что я хочу быть председателем, но это… – В горле стоял ком. – Это же халтура какая-то. Мне за диплом свой стыдно.
Дима вслед за ней вздохнул.
– Понимаю. Я кое-что тебе расскажу. Я ведь не говорил, почему меня в итоге из Сочи уволили?
Марина покачала головой.
– В общем, было дело одно. Приватизировали портовый склад. По документам всё было окей, а на деле… Если без подробностей – один чувак просто подставил другого; а потом выяснилось, что первый связан с местным авторитетом, который вроде как держит несколько точек по городу и дружит с ментами… Я как это осиное гнездо увидел, так сразу глаза на лоб, вот как у тебя, и такой – сейчас вам как дам пи… прикурить. Все-таки не забыл следачье прошлое, – он подмигнул. – Ну и, короче, всё по маслу шло, уже и прокурор стушевался, готов было дело забрать, и тут… – Дима снова вздохнул. – И тут выяснилось, что связи у того дядьки не только с ментами.
– ФСБ?
Дима кивнул.
– В принципе, я и так это чувствовал. То есть… Бывает, идешь по улице – и точно знаешь, что за тобой следят. Когда ты заходишь на работу. Когда идешь домой. Когда идешь в магазин. Даже когда выходишь на набережную погулять. И это правда – ты потом начинаешь их узнавать и выделять из толпы. Они не то что бы не умеют хорошо прятаться – скорее не хотят, наверное. А потом… – Он усмехнулся. – А потом тебе уже кажется, что они повсюду. И ты уже не можешь. Выбегаешь из такси, чуть что. Бежишь от официанта в кафе. Я хочу сказать…
– Ты же никогда не был параноиком.
– Я и сейчас не параноик. Но они делают из тебя параноика, понимаешь? Чтобы ты начал неадекватить и… В общем, к звонку я уже был готов.
– И ты сделал то, о чем тебя попросили, – кивнула Марина.
– Нет. Нет, в том и дело, что нет. Мы задержали этого мужика и отправили в изолятор. Плюс, я так понимаю, у следаков свои были терки с госбезопасностью, так что дело шло быстро, но… – Он поиграл бровями. – Но потом меня вызвали в местное управление ФСБ, да.
Тут у Марины зазвонил телефон. Саша. Она о чем-то опять забыла?
Да, она о чем-то опять забыла. Планировали сегодня сходить на супергеройский боевик. Собственно, они еще успеют, если…
– Я скоро, Саш. Не забудь муравьям насыпать корм, хорошо?
Саша пообещал и отключился. На фоновой фотографии они с сыном держались в обнимку, стоя на пирсе. Таиланд пару лет назад. Егору тогда на Тае не понравилось – то ли потому, что было слишком жарко и много туристов, то ли потому, что его делового партнера только что посадили в местную тюрьму, но, в любом случае, потом Егор плевался и говорил, что больше в Тай – ни ногой, особенно на Пхукет. А вот у Марины с Сашей был тайный план: однажды, когда у мамы не будет так много дел…
– Всё в порядке?
– Да, да, – опомнилась Марина, отложив телефон в сторону. – Так что было дальше?
– А дальше я оказался у замначальника управления в кабинете. Он угостил меня кофе, мы мило поговорили. А затем он подошел к двери, закрыл ее на замок, достал объемную такую папку с делом толщиной с кулак и как давай меня по лицу хреначить.
Марина вытаращила глаза.
– Неужели они будут…
– Будут. – Дима невесело улыбнулся. – Вот он стоял, бил меня и приговаривал: «Тебя не учили разве, что нельзя идти против воли господствующего класса». Так, знаешь, с оттяжечкой – «клас-са». Чтобы лучше запомнилось, наверно.
Марина покачала головой.
– И после этого ты попросил о переводе.
– Ну, не совсем, я еще года полтора отработал, но уже скорее так… Знаешь, чтобы заработать хорошую репутацию и на нормальную должность перевестись.
– Почти то же самое, что у меня, – покачала головой Марина. – Только ведомство другое.
– Другое, – серьезно кивнул Дима.
– Ты что-то знаешь о них?
Дима посмотрел на подростков, которые бежали по улице. Один из них стащил у другого скейт, второй теперь пытался его догнать. Дима покачал головой.
– Кому-то очень потребовался этот театр, Марин. – Он посмотрел на нее, казалось, с каким-то сочувствием.
– Э… И что ты посоветуешь?
– Зависит от того, чего ты хочешь добиться. Если хочешь стать председателем суда, то – сотрудничай.
– Это я и сама понимаю. Но они избили Егора. И он всё еще под уголовкой! Месяц прошел, а ему всё назначают суды. Правда, тут же переносят… Но одно дело суды, а другое – избивать…
– И меня избили, – пожал плечами Дима. – Хочешь идти против них – пожалуйста. Но ты же видишь, что у меня получилось? Рискуешь лишиться мантии уже насовсем.
– И что, никаких связей у тебя нет?
Дима выдохнул.
– До Сочи, возможно, я мог бы помочь. Сейчас – нет. Тем более, с теми, кого ты упомянула.
Марина задумалась. Мимо по проспекту пролетали желтые и серые авто, к остановке мягко подкатывал автобус, гордо рекламирующий собственную экологическую чистоту, ехал велосипедист в беспроводных наушниках. Интересно, он едет по готовому маршруту или выбирает его на ходу?
– А если я соглашусь…
– Тогда готовься к тому, что просьбы могут быть разные. Самые разные.
– Насколько разные? – насторожилась Марина.
– Ну, сначала ты назначаешь меры пресечения, какие скажут. Потом принимаешь ходатайства, поданные после истечения срока. Потом закрываешь глаза на всякие внезапные вещи, которые обнаруживаются в деле и которые заметила только защита, потому что на этом этапе только защите не плевать, что находится в деле. А потом…
– Всё-всё, я поняла, – махнула рукой Марина. Дима попытался поймать ее ладонь, но промахнулся и сконфуженно опустил свою руку на колено – себе, пока что. – Куда ни кинь, всюду клин. Либо решай по совести, но досиживай до пенсии судьей-судейкой, либо… «господствующий класс».
Дима кивнул.
– Ну, есть еще третий путь. Передать следствию, что на тебя давят. Или защите.
– Ты с ума сошел? Тогда мне точно конец. И потом – просто сменят судью тогда, и всё.
– Нет. Это, конечно, тот еще риск, но, возможно, следователь – если там есть какой-нибудь совестливый – может дойти до тех, кто давит. И что-нибудь сделать. Есть у тебя такой?
«Да, теперь как раз такой и есть», – подумала Марина, вспомнив, что театральное дело передали от Романова к Фомину. Правда, с ним-то – учитывая историю с Егором (то издевательское задержание в квартире она до сих пор забыть не могла), – решить вопрос будет трудно…
Потом говорили о всяком, но перед глазами стояла картина: гэбэшник бьет Диму папкой по лицу и приговаривает свое «гос-под-ству-ю-ще-го клас-са».
Под конец Дима спросил:
– А еще – ты же не против повторить наш маленький ужин?
Скорее всего, если бы они переписывались, Дима бы поставил в конце этого предложения пару-тройку скобочек. Жест цифрового флирта, который в реальной жизни выглядел довольно жутковато. В Москве всё выглядит жутковато, когда западный ветер качает верхушки деревьев и с них ни с того ни с сего падают листья. Лето в этом году выдалось холодным, и всякая справедливость в мире исчезла.
Лежала до самого вечера, слушая тюремные байки.
– Была у нас тут одна мамзель, – говорила старшая по камере Марьиванна, прислонившись к водосточной трубе и делая затяг, – по сто пятой. Типа, убила пацана какого-то, «неприязненные отношения», как менты обычно шьют, хотя они даже знакомы не были. Ну следаки за нее взялись будь здоров, там тыц-тыц – и через два месяца в суд уже дело передали. Ну всё, пизда девке, думаем. И тут хоп – про нее по телеку передачу показывают. Со съемками с видеокамер (не знала, что в метро камеры наблюдения вешают, слышь!), со свидетелями, все дела. Оказалось, пацан к ней приставал, прямо в вагоне лапал и все дела, хотел в уголок зажать и это самое, а время позднее было, кто бы ему чё сделал, ну вот, а у нее с собой перцовый баллончик был, ну она ему в лицо-то и это. А у чувака аллергия была. Ну и всё, привет. Зажмурился еще до того, как в больничку привезли, – Марьиванна сплюнула. – Ну девчонку подержали еще у нас месяцок, а потом, когда и по телеку крутанули еще раз, и в газете написали, – всё, взбрыкнул там не знаю кто, прокурор не прокурор, и пока, Ленка, получай условку. Потом, – она хохотнула, – потом ее вообще на телик звали сниматься, за какое-то серьезное бабло, но она их послала. А всё почему?
Курилка отвечала вежливым молчанием.
– Потому что зазвездилась баба-то! – крякнула Марь-иванна и зашлась хохотом.
Наташа не знала, что о ней думают на воле. Пишут ли. Снимают ли репортажи. Это мучило больше всего. Она себе не признавалась, но вполне догадывалась об этом: