ее никто отмазывать не будет.
И всё же была у нее робкая надежда, что в газете, которую в камеры приносили бесплатно, хотя бы колоночкой, хотя бы сообщением небольшим… Но нет; репортаж из суда по Матвееву, обыски в театре, задержание и домашний арест Цитрина и – всё; а о ней, о бухгалтерше с диабетом, заслуженной бухгалтерше, между прочим, не было ни строчки. Пустота. Но если нет в газетах, то нет и в телевизоре наверняка, да? Такой принцип?
Единственная надежда была на то, что в интернете кто-нибудь писал. На крайний случай можно было бы связаться с каким-нибудь журналистом. Дать короткий комментарий… Так же делается вроде?
И тогда ее, возможно, вытащат.
А пока – нужно держаться. И добыть инсулин.
– Ладно, – сказала наконец Наташа. – Что нужно делать?
Диана заговорщически подмигнула ей.
– Дело очень срочное и важное. Нужно будет… – она выдержала мхатовскую паузу, которая отдалась в голове Наташи приступом мигрени. – Доставить в хату груз чая.
Наташе показалось, что она ослышалась.
– Чая?
– Чая.
И пока Диана объясняла детали, Наташа заметила краем глаза движение в камере: мимо них медленно, чтобы ее никто не задел и чтобы ненароком ее собственная рука не коснулась чьей-нибудь шконки, кралась Лада-детоубийца. Смотрела не перед собой – но на них с Дианой. И категорично качала головой.
Счет времени Наташа все-таки потеряла.
Она думала, что про тюрьму так говорят нарочно, чтобы попадать не хотелось. Мол, угодишь так разок – и всё, пока на воле жизнь, у тебя – существование.
Пробовала делать зарубки на стене – тяжело, пыталась оставлять пометы на спинке шконки, не так давно покрашенной заново, – и в этот раз получилось чуть лучше, но после того, как Наташа с болью в ногах пролежала несколько дней, почти не вставая, следить за временем с помощью зарубок потеряло всякий смысл: она никак не могла вспомнить, сколько раз солнце уже катилось мимо камеры и сколько раз поднимался ночной гвалт, когда с очередным грузом приходили малявы и сигареты. Жизнь перестала быть линией – то взлетающей, то опускающейся, но единой, – и превратилась в череду эпизодов, похожих на сны. Проснулся, поел, погулял – в тесном кирпичном дворе-колодце с видом на солнечное небо, которое почему-то вызывает воспоминания о море, – потом поспал, потом опять поел, а вечером – сокамерницы разбирают почту, которая приходит по «дороге», и раскладывают общак. Наташе, впрочем, никогда ничего не присылали, хотя письма дочерям она продолжала писать с прилежностью непонятого ученика. Спасибо, что хоть Диана обеспечила ей относительно комфортные условия существования – их со Стасей и Соней небольшая семейка заведовала общаком и поэтому могла питаться не только жиденькой кашицей и ухой со странным запахом, но порой перепадали и фрукты.
И всё же тюрьма оставалась тюрьмой. Тюремное начальство в ответ на просьбы о свиданиях с дочерьми и с адвокатом кивало на следствие, а следствие улыбалось и успокаивающим голосом обещало всё обеспечить в срок, – но, конечно, никогда своего обещания не выполняло.
Ко всем прочим напастям добавилось постоянное ощущение усталости. Раз в неделю Наташу возили на допросы, один другого бессмысленнее – ради пары малозначащих вопросов ее могли два часа продержать сначала в предбаннике СИЗО в ожидании конвойных, затем везти через всю Москву в душной коробке автозака, а потом мариновать на проходной следственного управления… Усталость стала ее второй сестрой и лучшей подругой. Наташа могла весь день пролежать на шконке – и всё равно чувствовать себя выжатой, словно лимон.
Наконец, в один из вечеров к Наташе подсела Диана и заговорщически зашептала:
– Ну что, сестра, настал твой звездный час?
Наташа испуганно захлопала глазами. Она никакого звездного часа не хотела, особенно в тюрьме.
– Ха-ха, да не стремайся ты так, – Диана заправила прядку волос за ухо и весело улыбнулась. В глазах у нее стоял какой-то алчный огонек, но Наташа тогда не придала этому значения. – Ты дежуришь сегодня просто.
– Дежурю?
– Будешь дорожницей. Дорогу плести умеешь?
– Твой чай едет, что ли?
Глаза Дианы блестели.
– Ага. И твой инсулин с ним, – она подмигнула.
Наташа сразу оживилась. В тюремной больнице ей только и предлагали, что анальгин. Все жалобы на диабет и на потребность в госпитализации доктор, шевеля желтушными усами курильщика, отметал. С одного взгляда осматривал Наташу, говорил – «выглядите нормально» – и отпускал со своим анальгином.
– В любой нормальной клинике его нахуй пошлют, – говорила бывшая медсестра из их камеры. – Я бы на его месте тоже бы приуныла и нахер бы посылала.
– Мог бы хотя бы нормальное что-то выписать!
– Было бы нормальное, выписал бы, – отвечала та. – Но нормальные лекарства появляются раз в полгода… И уходит всё быстро, а остается только анальгин. Так и живем.
Наташа заступила в настройщицы еще до отбоя, в восемь вечера. Правда, когда выяснилось, что просидеть придется всю ночь, она запротестовала:
– Я старая и больная, и как мне… Нельзя отдохнуть хоть часик, что ли?
Старшая по камере пыталась спорить, но Диана посулила подогнать ей плитку темного шоколада с изюмом и арахисом, так что Наташу пообещали отпустить после того, как она тот самый груз примет.
Начали плести «коня». У Наташи со времен уроков труда в школе с рукоделием было не очень, поэтому задачи, требующие мелкой моторики рук, она обычно кому-нибудь передоверяла. Вот и сейчас крупные, малоподвижные пальцы всё цеплялись за нитки простыней, и простыни валились из рук, косичка разваливалась, и Наташа чувствовала, как в уголках глаз закипают слёзы.
– Ну чего ты? – Диана взяла ее руку в свою и стала помогать, как маленькой. – Смотри, всё правильно получалось, вот тут только узел туже затяни, да, вот так, а теперь вот здесь, ага… А еще рыдать вздумала, ну смотри на нее.
Наташа отерла глаза рукавом и улыбнулась.
Потом к концу веревки привязали чулок с камушком – чтобы груз не оторвался от «дороги», если что. Когда узлы связали, стали налаживать контакт с соседними камерами. Те, что снизу, не спали – и отозвались сразу, а вот камера справа некоторое время хранила молчание.
– Их может начальник пасти, – шепнула Стася. – Хата хорошая, девчонки ровные сидят, но тут в некоторых сменах такие паскуды дежурят, хуже, чем в Бутырке.
«Дорогу» с остальными направлениями налаживали еще битый час, в течение которого Стася-Тодд сверялась с планом ожидаемых грузов и грузов, которые нужно было отправить в разные камеры. Рядом с планом была намалевана ручкой карта СИЗО с условно размеченными камерами. Некоторые из них были жирно заштрихованы красным.
– А с этими что? – поинтересовалась Наташа.
– А, это сучьи камеры, – сказала Стася. – Сами ничего не передают и стучат начальству о груза́х. Поэтому они в «дороге» не участвуют. А вот в этой, – она стукнула ручкой по камере наискосок слева от них, вверху, – сегодня будет шмон.
На удивленный взгляд Наташи Стася усмехнулась:
– В тюрьме всегда можно получить нужную инфу, если знать, кому подмахнуть.
Еще через час «дорогу» окончательно наладили, и груза́ стали ходить с регулярностью электричек. Кто-то получил мандарины, кому-то передали конфеты с запиской. В основном в передачках шли сигареты, прокладки, маникюрные ножницы, лак, парочка телефонов, сим-карты – всякая запрещенка. Кто-то умудрился даже закинуть упаковку рафаэлок с открыткой, в которой после смайлика шло поздравление одной из сокамерниц с днем рождения внука. Все тут же кинулись ее поздравлять, а Наташа тем временем примеряла на себя роль диспетчера приходящих и уходящих грузов. Через какое-то время ей даже показалось, что разница между работой дорожника и работой бухгалтера не такая уж и большая: там приход-расход и тут приход-расход.
Только Лада сидела у себя на шконке и мрачно смотрела на мельтешение в камере. Поймав взгляд Наташи, молча покачала головой, после чего отвернулась. Как бы ее перехватить, чтобы никто не видел, и спросить, чего ей надо?..
Около полуночи в камере сверху загромыхало, и Стася ткнула Наташу вбок:
– Вот и шмон, как по расписанию. Хорошо, что они нам «лопаты» свои скинули.
Наташа удивилась. Она даже не заметила, каким грузом в камеру передали смартфоны.
Один из них предназначался журналистке, которую обвиняли в экстремизме – за репост в фейсбуке кадра из «Великого диктатора» Чарли Чаплина.
– Простите, а можно у вас попросить телефон? На пару минут? – смущенно поинтересовалась Наташа.
Журналистка кашлянула табачным дымом и сухо улыбнулась:
– Да в общем… почему нет.
– Я на пять минут! – пообещала Наташа, чувствуя, как впервые за день биение сердца в груди стало сильнее сковывающей лодыжки боли. Она попросила Стасю посидеть на дороге и подключилась к Сети. Стала забивать в гугл всё, что приходило в голову. «театр маславская», «шевченко театр фигуранты», «шевченко театр аресты», «шевченко»… Ожидания ее не подвели. А ожидания были пессимистические. Да, в новостных заметках ее упоминали – но так, где-то ближе к концу, где одной строкой перечислялась вся цепочка событий. В зависимости от сайта события менялись, но она, Наташа, всегда была частью фона. Главных новостей было две: обыски в театре с фотографией молодого человека в штатском, который не то координирует работу следователей, не то просто так зашел выпить кофе (о чем заявил пресс-секретарь Следственного комитета, после чего мгновенно оскандалился), и арест Цитрина. Даже Матвеев ушел как будто на задний план. Для журналистов бездетный гендиректор и креативный режиссер были важнее бухгалтера…
Наташа перехватила запястье левой руки, вжала ногти в кожу ладони, чтобы стало больно, очень больно, так, чтобы разозлиться хорошенько. Не может быть, чтобы ее просто так забыли. Наверняка есть еще и запреты со стороны администрации, возможно, к ней еще хочет достучаться адвокат… Есть один способ проверить.