– Простите, – Наташа наклонилась к журналистке поближе, чтобы ее было слышно, – в камере всё еще стоял гул получающих и отправляющих груза́. – Простите, а вы не против, если я дочери позвоню?
Та очнулась от полудремы, удивленно моргнула – скорее из-за того, что к ней обратились на «вы» впервые за недели ареста, – и кивнула головой.
– Только недолго. А то разрядится, потом хер у кого выменяешь зарядник.
Наташа в ответ выстучала зубами что-то, сама не поняла, что именно, и стала нажимать пальцами по экрану. Какое, оказывается, странное действие, как она успела от этого отвыкнуть! А ведь сидит в тюрьме всего ничего. Еще и стекло кажется таким холодным, словно на улице не плюс пятнадцать. Скорее рефлекторно, чем сознательно, набрала Даше – считается же, что старшие дети ответственнее младших, хотя в их семье обычно было наоборот: выросшая без отца Даша была настоящей оторвой, тогда как тихая Надя отучилась на пятерки, пошла учиться на экономиста – как и хотела мама. Но право первенства всегда было у рано выпорхнувшей из гнезда Даши, и хотя в два часа ночи субботы будить человека – нехорошо, но Наташа почти уверена была, что старшая не спит и поможет. Хоть как-нибудь. Хоть голосом.
– М-м-м? Ты знаешь, сколько времени?.. – Дети растут быстро. Ошиблась. Спит. И не совсем соображает, что происходит. Наташа почти готова на нее разозлиться. – Ой, мама!
Слава богу, дошло.
– Привет-привет, да, привет. Меня хорошо слышно?
– Да, я просто… м-м-м…
– Я мешаю?
– Нет-нет, что ты, всё нормально! Как ты? Ты была у врача? Тебе шприц-ручки выдали?
Не реветь, только не реветь.
– Нет. Нет, ничего не дают. Я… – Нет, невозможно сдержаться. – Мне ничего не дают, кроме анальгина. У меня голова болит. У меня ноги болят. Я… Ко мне даже адвоката не пускают. Это просто… Я не знаю, я даже не знала, какой день сегодня, пока мне тут не дали телефон позвонить. Если бы вы с Надей могли прийти и как-то проведать, может, было бы полегче как-то…
– А мы приходили.
Наташу словно молнией прошибло. То есть как это – «приходили»? Ее никто не предупреждал о посетителях!
– М-мне говорили, что посетителей нет. Всегда спрашивала и… Даже удивлялась, что пишу-пишу вам с Надей дни посещения, а тут ничего и… Я подумала…
– Мам, слушай. – Слышен стук – кажется, закрылась дверь. Даша заговорила шепотом. – Адвоката к тебе тоже не пускали?
– Нет…
– Да уж. Положение, – Даша тяжело вздохнула. – Слушай, я не хотела говорить, но за нами с Надей слежка по ходу.
Наташа аж подпрыгнула. Ну, или ей так показалось. Слёзы по крайней мере как-то сами собой высохли.
– Как – слежка? Откуда?
– Я не знаю. Одна и та же машина. То за мной на работу, то за Надей. Надьку еще и до дома пасут. Там такой «ситроен» синий… Неважно. И мужик вроде бы один и тот же за нами ходит.
Теперь ладоням стало жарко. Очень жарко.
– С этим надо что-то делать, куда-то жаловаться! Если вам…
– Мам, слушай, тебя просили оговорить себя или что-то в этом роде?
Наташа вспомнила участливую улыбку следователя Сергеева. Как он говорит ей ласковые слова, но одними губами. А глаза – сухие, безэмоциональные, и ручкой всё водит да водит, и вопросы задает то про Матвеева, то про Цитрина.
– Н-нет.
– Ясно. Давай мы попробуем что-то сделать с этим, хорошо? Хотя бы добиться, чтобы к тебе адвоката пускали. И чтобы правозащитники пришли. И свидания. Ладно?
Наташа всхлипнула.
– Подожди, подожди! Скажи, а обо мне пишут хоть что-то в интернете? Ну там, Маславскую судят, Маславская в СИЗО, Маславской плохо… Нет?..
Даша отвечает не сразу, и еще до того, как она вздыхает – тяжело, будто пружину отпускает, как в детстве, когда Наташа спрашивала ее по поводу мальчиков во дворе, – Наташа знает ответ.
– Я попробую, мам, но видишь… Просто как раз в театре же обыски были, и директора посадили, и вот это всё сейчас на слуху. Но ты не переживай! Напишут еще, Надин хороший знакомый работает в РИА, придумаем что-нибудь! Ты только не переживай, слышишь?
– Да-да, – сказала Наташа, уже даже не плача.
Потом повесила трубку, едва попрощавшись, и вернула телефон журналистке. Которая, как оказалось, последние пару минут слушала их разговор.
– Так вы из-за?..
Наташа кивнула. Вопрос отозвался пустотой.
– Да, я читала. Сочувствую. У вас особый порядок?
– В каком смысле?
Критик посмотрела на нее, будто Наташа только что залетела в камеру вместе с очередным грузом.
– Тебе не говорил адвокат про особый порядок, серьезно?..
Наташа разговаривала с адвокатом всего пару раз, причем в первый раз он прибежал, сверкая лысиной, с опозданием на пятнадцать минут, и после небольшого разбора дела, во время которого Наташа в основном отвечала на его вопросы, убежал по каким-то своим делам. Второй раз их общение случилось уже на суде по мере пресечения Наташи. Неудивительно, что она даже забыла, как его зовут.
– У меня адвоката следователь назначил, и, в общем…
Журналистка закатила глаза.
– Понятно. Значит, еще предложат. Скажут: вот ты даешь нам показания, признаёшь вину, говоришь, что надо, – а мы тебе уменьшаем срок.
Наташа смотрела на нее недоверчиво, теребя в пальцах застежку от спортивного костюма.
– Но зачем им это? Они же видят, что я обычный человек, ничем таким не занимаюсь, а так вообще каждого бухгалтера привлечь можно. Так почему…
– А ты не догадываешься?
Наташа застыла на месте, даже застежку перестала теребить. «Матвеев не признаёт свою вину», «Цитрин называет процесс фарсом», «утверждается, что в ходе обысков в театре и в квартире режиссера были обнаружены…» Ничего они там не обнаружат. Потому что они и не ищут. Точнее, те, кто надо, не ищут. Они просто молча наблюдают. Ждут, пока Наташа не дойдет до нужной кондиции и не оговорит их всех.
Наташа вздохнула и снова села на место дорожницы у окна. Есть ли у нее надежда? Наверно, есть, хотя она ее почти не чувствовала – не чувствовала даже слабого ее дыхания. Зато дыхание загонщиков близко, совсем близко, а она – всего лишь маленький заяц, чьей шкурки не хватает, чтобы пошить хозяйке воротник.
…Дианин мешок чая появился только под утро, когда Диана уже мирно посапывала у себя на шконке, да и сама Наташа зависла где-то между сном и явью и ей уже мерещилось, что защищать ее пришел сам адвокат Борщевский и, смешно шевеля густыми усами, что-то жужжал.
– Эй, на вахте! Не спи, принимай!
Наташа вовремя опомнилась и перехватила груз, после чего подошла к Диане и легонько ткнула ее в бок.
Только там была не Диана. Женщина, почесав бок, повернулась к Наташе и оказалась молодой еще вполне девушкой азиатской внешности, со смуглым лицом и запекшейся кровью на костяшках пальцев.
– Что? – спросила девушка.
– Э-э-э-э… Диана?
Девушка в ответ что-то пробурчала, неопределенно махнула рукой в сторону тюремного коридора и повернулась на другой бок.
– Оставь у себя под шконкой, – раздался за спиной голос Стаси-Тодд – так внезапно, что Наташа вздрогнула. Лица Стаси из-за тени не было видно, только короткий силуэт.
– А где Диана?
– У врача, – сказала Стася. – Ты оставь груз у себя, утром в общак соберем.
– Да как же… Она разве не могла меня предупредить, что…
– Очень срочное дело, – сказала Стася, и Наташе показалось, что она улыбается. – Живот скрутило. Вот и увели. А ты ложись, утром отдашь чай. Не собираешься же ты его весь за ночь выпить?
Наташа не сдержалась и прыснула. Судя по размеру и весу мешка, чая там на всю хату хватило бы, еще и соседей бы пришлось угощать.
На обратном пути произошло еще кое-что странное. Наташа несла мешок с чаем и размышляла о том, кого бы попросить составить очередное ходатайство на имя следователя, чтобы к ней пустили наконец дочерей и адвоката, как вдруг две руки уперлись ей в грудь. Не вполне соображая, что происходит, Наташа инстинктивно перехватила чьи-то запястья, выронив злополучный мешок.
– Ты чего, ты чего это…
– Брось это, – шепнула Лада.
– С чего бы? Да отпусти ты, блин! – рявкнула Наташа, попытавшись выкрутить Ладины запястья, но та ловко вырвала руки, схватила с пола мешок и рванула к окну. Догадавшись, что последует дальше, Наташа бросилась за ней, не обращая внимания на занывшие лодыжки.
– Дай сюда, тварь! Отдай!
Наташа подскочила к Ладе сзади и, плотно обхватив ее за талию, потянула на себя. В это время к ним подскочили и другие девочки во главе со Стасей, стали разжимать захват, и в конце концов Наташе все-таки удалось оттеснить Ладу и отнять у нее мешок. Когда Ладу выпроводили обратно в угол камеры (где, как теперь думала про себя Наташа, ей и было самое место, бешеной), Наташа вернулась наконец на свою койку и, дабы удостовериться, что ничего не пострадало, развязала мешок. В свете луны блеснули шприц-ручки, склянки дружно звякнули, как бы здороваясь. Наташа облегченно вздохнула. Впервые за недели в камере появился хоть какой-то просвет. Она даже не стала копаться в содержимом мешка дальше – нет надобности; Диана свою часть сделки выполнила, а что там было еще у Дианы, Наташу не очень касается.
Наташа нажатием кнопки вытянула шприц-ручку, как следует прицелилась и уколола себя в живот. Теперь надо досчитать до десяти и медленно… Да, вот так. Вот так хорошо.
Теперь будет лучше. Всё будет лучше. Инсулина у нее хватит на время отсидки в СИЗО, а там… Там она еще за себя поборется.
С этой благостной мыслью Наташа и отправилась спать, предвкушая, как ее жизнь после пробуждения сделает резкий крен и пойдет вверх, прочь из самого дна, на которое ее опустила злополучная бухгалтерская работа. А там, может, и журналисты до нее доберутся, и дочерей пустят, и дадут поговорить с адвокатом!.. Наладилась жизнь-то! Будет жизнь-то теперь!
Ночь спикировала на пустырь далеким гулом самолетов и светом окон старых многоэтажек. Путь сюда лежал через съезд на шоссе у большого торгового центра, затем – через небольшой микрорайон и остатки бывшего гаражного кооператива. Асфальт в какой-то момент забормотал, потом превратился в хрусткую гравийку, а в конце концов и вовсе обернулся старой доброй русской грязью. А ведь только недавно машину помыл, подумал Егор. Раньше здесь была нормальная дорога, но ее раскатали дожди и грузовики, которые увозили прочь руины цирка.