– А кто?
– Сейчас он занимается платоновским фестивалем, хотя из камеры сложно менеджерить целый фестиваль, но… Черт, это неважно всё.
Сейчас опять начнется разговор, которого Олег всякий раз старался избежать, но эти попытки неизменно с треском проваливались. Ну вот, мам, мы опять тут. И снова.
Глубокий вздох по ту сторону трубки. Многозначительный вздох. Как в фильме «Белый шум», когда по ту сторону от радиопомех с тобой пытается общаться кто-то, и не может подобрать слова.
– Ты сейчас на меня рассердишься, но я опять это скажу.
– Да, я знаю. Что с таким образованием я могу работать в нормальной фирме на нормальной должности и хорошо зарабатывать, а вместо этого пашу за копейки и…
– Я просто за тебя очень беспокоюсь. «Общественный защитник» звучит красиво, конечно, но будущее – какое?
Олег прикрыл глаза. Опять одно и то же. Будущее.
– А какое будущее, если никто такой защитой заниматься не будет? А? Тогда сажай кого хочешь, всем будет плевать и никто не придет на помощь. Антиутопия какая-то.
– Есть люди, которые готовы за идею бороться до конца, но не лучше ли им это и оставить? А ты бы работал на хорошей зарплате, сидел бы в офисе…
Олег вспомнил, как на последней офисной работе его заставляли бесконечное количество раз заполнять один и тот же шаблон кредитного соглашения, чтобы потом умный бот научился подставлять данные в основной шаблон, после чего Олег и его коллеги по младшему звену лишились бы работы. А еще начальник в конце каждой недели любил собирать их у себя и нудно рассказывать о достигнутых показателях и конкурентах, которых удалось догнать и перегнать. И всё это – с видом на Сити, точнее, на вечно замызганную дорогу между крайней башней, закрученной спиралью, и торговым центром. Премиум-вид, говорили они. Печенье и кофе в офисе, говорили они. Дружная команда, говорили они. Лицо Олега непроизвольно перекосило от отвращения.
– Ты же прекрасно знаешь, какая там атмосфера была в офисе. Так себе атмосфера.
– А сейчас, в подвешенном состоянии, не так себе? У тебя голос такой уставший…
– Ну нормальный голос, мам.
– У тебя деньги хоть есть? За обед есть, чем платить?
– Есть, представь себе. А в подвешенном состоянии сейчас все живут.
– И сокурсники твои?
– Да. Помнишь Арину? В Штаты переехала.
– Ну в Штатах-то с вашим образованием сам бог велел найти…
– Она художница, мам.
Оглушительная пауза.
– Художница?.. А как… Такая же умная девочка…
– Ну, видимо, поэтому и ушла из юристов.
Длиться это могло бесконечно, поэтому Олег перевел тему на здоровье дедушки и собаки, которую недавно стерилизовал «лучший перепятовский ветеринар», после чего разговор завершили на обещании Олега есть только «нормальную» еду и не злоупотреблять мучным.
– А, Олеж, и еще – может быть, сходим в театр?
В Большом как раз Цитрин поставил новый балет, и мама хотела сходить. Олег решил не отказывать и взял билеты – тем более, мог подтвердить так свою финансовую состоятельность.
…В чем мама была права, так это в том, что нужно было поменьше отвлекаться на ерунду и заняться делом. Олег и занялся – снова стал просматривать папку с отфотографированными документами, пытаясь выстроить позицию для суда по мере пресечения Матвеева. Но потом опять стал прокрастинировать, переключился на папку с почтой, посмотрел спам.
«Новое предложение! Только сегодня: “ДЯДЮШКИН СОН” в театре Твардовского! Студентам и пенсионерам скидки!»
Олег закрыл уже было вкладку, но тут его осенило. Он открыл мессенджер и написал Муравицкой.
21:45 Я тут чего подумал. Есть же театральные эксперты, которые в курсе, как работал театр по президентскому гранту?
22:05 Олеж, я не уверена, что есть эксперты, которые НЕ в курсе☺
22:06 Значит, мы можем заказать у них экспертизу, и они докажут, что средства расходовались правильно? Судебная экспертиза – надежное доказательство.
22:21 Анна Олеговна?
22:25 Да-да. Блин, ты гений. Серьезно. Щас прям серьезно.
22:31 Я сейчас скину пару контактов, можешь с ними поговорить?
22:32 Конечно, Анна Олеговна! Спасибо!
22:35 Хороший мальчик. Только давай с утра уже, а то на ночь глядя не найдем дураков
22:41 О’Кейси!
22:45 Что?
22:46 Ок*! Т9, простите
22:51)))
С чем с чем, а с начальством Олегу повезло больше, чем на предыдущей работе.
До Академического театра на Тверском бульваре Фомин добрался пешком. Летний центр Москвы был пуст, только по обе стороны бульвара ездили поливальные машины. Одна из них чуть не окатила Фомина, но тот вовремя увернулся от струи, и поднялся по широким гранитным ступеням ко входу в театр. Прошел мимо афиши, уже пустой: сезон окончился. В последнем окне вывесили планы на осень: новые Чехов, Островский, Розов.
Навстречу Фомину воскрес охранник. Фомин назвал фамилию Рубцевича, и его пропустили. Мимо гардероба, освещенного зеленоватым светом ламп, и обшитого резными панелями буфета Фомин прошел к залу. Двери в зал, тоже зеленые, были приоткрыты, а изнутри доносился эмбиент.
На сцене, подсвеченные красным, стояли пустые декорации: усадьба, дуб, луна. «Чайка», недавно закончили репетировать. В проходе между партером и амфитеатром над пультом звукорежиссера колдовал бородатый худощавый мужчина в шапке и наушниках, лет на десять младше Фомина. Он курил и сбрасывал пепел в стоявшую рядом пепельницу, и вслед за движением рук по пульту менялась и музыка. Фомину казалось, что, чем ближе он подходит к звукорежиссеру, тем больше в мрачноватый звук вплеталось электроники и металлических запилов.
– Это был бы самый странный саундтрек для Чехова, – заметил Фомин, остановившись в паре шагов от пульта.
– Не, ну а что? – снял наушники Рубцевич и загасил сигарету о пепельницу. – Зато не скучно. Вы бы слышали, как они играют, – просто сдохнуть можно.
Он вытянул из пачки еще одну сигарету, сунул ее в рот и протянул руку:
– Алексей, полагаю?
Фомин кивнул, и Рубцевич, прикурив на ходу, направился в сторону выхода из зала:
– Давайте пообщаемся где-нибудь за пределами этой юдоли скорби.
– А что, есть где?
– Да пойдем в буфет, я тебе кофе налью, – Рубцевич полуобернулся, спросил: – Ничего, если на «ты»?
Фомин не возражал.
В буфете Рубцевич сделал Фомину эспрессо и предложил коньяк, но тот отказался. Себе звукорежиссер организовал кофе с молоком, поставил рядом с собой – и тут же закурил, опустив на стол пепельницу. Потом достал из кармана монетку и стал подбрасывать в воздух, наблюдая, какой стороной она падает.
– Обеденный ритуал? – поинтересовался Фомин.
– Нет. Проверка на адекватность.
– Чью? Свою? Или мою?
– Нет, – улыбнулся Рубцевич. – Реальности.
– Не понял.
Рубцевич подбросил монетку. Она упала орлом вверх.
– Если три раза выпадать будут разные значения, то с реальностью всё в порядке, – сказал Рубцевич, кладя монету на согнутый палец. – А если нет…
– То что, пора вызывать врача? – усмехнулся Фомин.
– Вроде того. Ну, или что-то прогнило в Датском королевстве. – Рубцевич оценивающе оглядел решку, будто удостоверяясь, что она не превратится обратно в орла, и подбросил монету еще раз. Потом глянул на Фомина. – Мне сказали, что ты ищешь специалистов для экспертизы по делу Цитрина?
– Да. Только теперь кое-чего не понимаю, – сказал Фомин, наблюдая, как из-под ладони Рубцевича появляется орел. – Я думал, что поговорить надо будет с директором театра, ну или там… замом…
Рубцевич чему-то улыбнулся и подвинул монетку на сторону Фомина.
– Так зачем тебе разговаривать с каким-то звуковиком?
Фомин кивнул.
– А кинь монетку.
– Зачем?
– Просто кинь.
Рубцевич наблюдал, как небрежно подброшенная Фоминым монета крутит «восьмерку» в воздухе, и сказал:
– Ну, скажем, Матфей и Гольдони были неправы, и слугой двух господ можно быть легко. Особенно если второе управление не так часто дергает. Зато я точно знаю, кто сделает нормальную экспертизу. Кто из театральных пацанов наш человек, а кто нет. Удобно.
– А другие сотрудники театра – они в курсе?
– Конечно. Ну, точнее, предполагают.
– И что, это не мешает?
Рубцевич улыбнулся.
– Ну, а что они скажут? Что у вас звукорежиссер – чекист? Да я последний раз хер знает когда лично отчитывался. Никто им не поверит, ну, или сделают вид, что не поверят. Своих дел по горло, еще вот только разоблачениями заниматься… – Он кивнул на монетку: – Ты кинь еще раз.
– Ты же уже… проверял?
– Никогда не поздно удостовериться еще раз.
Фомин пожал плечами, подбросил монетку, она едва не угодила в чашку, отскочила – второй раз выпал «орел», – и Фомин отпил кофе.
– Так что там с экспертами?
– Ну, смотри, есть две линии – линия Академического театра и линия Леонова. Такая, более консервативная, православная. Первая очень надежная, нормальные ребята сидят, правда, с цифрами вечная у них путаница, и еще… – Он затянулся. – Как бы сказать. На каждом суде к ним вопросы, на каждом. А один из этих стоит, рот разинул, а сказать ничего не может. Нет, наверное, для дел поменьше, не таких, как с этим твоим Шевченко, – оно бы и подошло. А тут… вопросов будет много.
Фомин понимающе кивнул. С экспертами он и сам постоянно мучался.
– А что со второй линией?
– По православной линии эксперты всегда надежные, идеологически правильные, знают, что́ на суде сказать надо, – Рубцевич затушил сигарету и только теперь притронулся к кофе, – но мы с Леоновым больше не работаем.
– Ого? Почему?
– Да нас тут встряхнули маленько, – поморщился Рубцевич. – После того, как одного сотрудника второго управления журналисты запалили на обысках в театре. Перетрясли всю службу, скандал стоял такой, что боялись, сейчас погоны со всех полетят… Обошлось в итоге малой кровью – лишь того паренька попросили на выход, ну, сам виноват, засветился… Но с Леоновым теперь никто из наших работать не будет.