Фомин нахмурился.
– Так это он кашу с театром заварил?
– Думаю, нет. Скорее, хотел воспользоваться. Пропихнул в дело «своего» следователя, договорился с нашей конторой – чтобы от нас человечек тоже наблюдал за ходом следствия… Ну, а дальше ты в курсе. Сам подумай: ну кто теперь захочет работать с человеком, от которого столько гонора – смотрите на меня, я то и се, спаситель русской цивилизации, нихуя себе, – а в итоге мы такие риски несем?
– Никто, – согласился Фомин.
– О чем и речь. А по твоему вопросу – давай я тебе сейчас список озвучу, а ты сам решай, с кем на суде заявиться.
Пока обсуждали список, Фомина не покидала одна мысль. Он наконец докрутил ее, как раз когда последний контакт был записан в память телефона.
– Я все-таки не понимаю. Вот ты работаешь звукарем в театре. И зачем ты помогаешь своих же топить?
– Ну, если честно, мне наш современный театр просто до пизды, – Рубцевич хмыкнул. – Видишь ли, они до сих пор думают, что Кастелуччи, Вырыпаев, Терзопулос, Цитрин, Уилсон – это охуеть какой авангард, что-то супер-инновационное. Пластика, мол, хуястика, мизансцены, театр как супер-зрелище, спектакли по тридцать шесть часов – смотрите, вот как надо, в эпоху быстрых медиа-хуедиа и так далее. А что по факту? А по факту как сидел зал перед сценой, так и сидит. Бля, это смешно, даже писатели уже поняли, что никому не интересно пассивно потреблять, тебе там и мультимедиа докручивают, и чаты прямо в тексте книги, чтобы обсудить. А эти всё еще делают вид, что всем интересно смотреть, как где-то на далекой сцене актеры дрыгают ногами, и за это дерут со зрителя десять тысяч рублей.
– А надо как-то по-другому?
– Конечно! – Рубцевич подался вперед. – Театр должен быть в постоянном контакте со зрителем! Театр должен быть перформансом! Когда идешь по улице – и актеры взаимодействуют с тобой, вторгаются в твое пространство, заполняют собой всё. И ты уже не понимаешь, где – театр, а где – не театр. Был один режиссер – он ставил спектакль: он сидит на ступеньках, ты протягиваешь ему билет на представление, а он тебя нахуй посылает! – Рубцевич засмеялся. – Вот это я называю нормальный театр.
– Кажется, мне не понять такого, – с вежливой улыбкой ответил Фомин.
– Правильно, старик. Потому что ты нормальный мужик и своим делом занят. А не эти, – Рубцевич поднялся, неопределенно махнув рукой. – По мне так гори они все огнем, эти академические театры, пусть искусство выходит на улицу.
– Но тогда ты останешься без работы, – заметил Фомин.
– Да и ебись она конем! У меня еще одна есть! – ухмыльнулся Рубцевич. Потом кивнул на лежащую на столе «орлом» вверх монетку. – Тебе третий раз осталось кинуть.
Рубцевич направился к выходу, а Фомин, посомневавшись, поднял монетку и подбросил. Она приземлилась прямо на грань, повращалась по деревянной столешнице и упала. Фомин удовлетворенно кивнул и вышел из буфета. Лампочки с датчиками движения потухли за его спиной.
Проблемы возникли на стадии гардероба. Что надеть, когда идешь в театр с православным магнатом и его сыном? В итоге остановилась на черном шифоновом платье с мелким звездным принтом, которое купила весной за две тысячи, чтобы сходить со Светой на концерт. Вроде две тысячи, а всё равно платье.
На крупном Романе пошитый под заказ костюм смотрелся великолепно; впрочем, было бы странно, если бы было наоборот.
– Мы поедем на твоей или?..
– Не-не, – отмахнулся Роман. – Отец не любит, когда я вожу «Смарт». Говорит, пидорство, – Роман посмотрел на часы. – Поедем на такси. Я сейчас вызову «бизнес».
Саша с сомнением смотрела, как экран телефона Романа рассекают красные и желтые линии. Это была карта Москвы.
– А может, на метро? Всё быстрее получится, чем по пробкам…
Роман расхохотался, запрокинув голову.
– Прости, я от неожиданности… – Он вернулся к экрану смартфона и серьезно сказал: – Леоновы на метро не ездят.
На сей раз фыркнула Саша.
Потом они ползли по Садовому, в красном блеске стоп-сигналов, и Саша смотрела, как по пешеходным переходам бегут девушки с каре, и думала, что она вполне могла бы быть среди них сейчас и, возможно, кто знает, была бы намного более счастливой.
Расстегнув пиджак на нарастающем хозяйском брюшке, Роман рассказывал о том, как на последних отборочных соревнованиях их обошла команда из Украины, точнее, из Украины и Татарстана (капитан команды был татарином), и что история повторяется: как раньше империю терзали казаки и татары, так и теперь они мешают русским добиваться своего. Саша слушала его рассеянно и ничего не отвечала, рассматривая велосипедистов, которые один за другим обгоняли их пробку.
За низким желтым домом виднелась мрачная трехэтажка из красного кирпича – место, где отца приговорили к сроку.
Отец жил отнюдь не в комфортабельных условиях, знала Саша, но лекарства ему выдавали. Так он писал в письмах. Еще он писал, что его пожалели и пристроили в колонии библиотекарем – очень редкая возможность, повезло. Теперь он мог коротать часы, читая скудный набор из классики с вырванными страницами («А кто такая эта Мерседес?») и любовных романов («Эта Анжелика ну прямо вылитая ты!»).
– Ты меня слушаешь вообще?
– А? Да-да. Татары и казаки.
– Какие еще татары, – нахмурился Роман и шмыгнул носом. – Нет, я тебе про отца и крипту рассказываю. Ты заснула, что ли?
Вот идиотка, могла же потом материал дополнить, когда всё закончится. Причем словами прямо из первых рук!
– Нет, просто задумалась. Так… о чем ты говорил?
Впрочем, ничего интересного Роман ей не рассказал. Даже наоборот: она видела, какие фрагменты истории он затушевывал, а какие выпячивал, чтобы показаться более важным, чем был на самом деле. В варианте Романа именно он помог отцу выйти на связь с криптовалютной биржей и прекратить мошеннические сделки и отмывание денег под угрозой взлома, который сделали бы «надежные ребята» (Саша знала, что «надежными ребятами» были «Новалайн» со связями в ФСБ, но вслух это произносить, понятно, не стала). И якобы именно Роман координировал операцию по поимке преступников и суду над ними.
– Так ты Супермен, оказывается? – Саша отстранилась от его ладони и ткнула его в бок, стараясь скрыть, как дрожат у нее пальцы.
– Ну, Супермен не Супермен, – усмехнулся Роман. – Но на какого-нибудь Сорвиголову уже тяну, а?
И положил руку ей на коленку. Ладони были потные; спасибо, Саша, что колготки надела. Она постаралась мило улыбнуться ему и отвернулась к окну.
Естественно, в театр чуть не опоздали. Леонов-Юлианов уже весь извелся и названивал им каждую минуту.
– А вот и вы! Наконец-то, – проревел бородатый магнат во фраке, с пошло торчащей из переднего кармана платком и раскрасневшейся шеей под накрахмаленным воротником. Леонов придирчиво оглядел Сашу и проворчал: – Роман, а почему твоя пассия носит такое дерьмо?
Саша замерла, как в детской игре, не зная, как ей реагировать. Леонов, кажется, был этому даже рад, потому что он подхватил двумя пальцами ее рукав и тыкнул в лицо сыну.
– Вот это что за дешевая хренотень? – Леонов, кажется, уже успел посетить буфет. В бороде качался кусок капусты, который при каждом выкрике приближался к Сашиному лицу, так что она боялась, что рано или поздно они встретятся. – Че тебе, денег не хватает бабу свою одеть?
– Надеть, – заметил Роман.
– Не дури, балбес, я знаю, как правильно произносится! – рявкнул Леонов. – В данном случае правильно «одеть»! И правильно не носить эту, – он посмотрел прямо в лицо Саше, – хрень.
«Только не порви сраное платье, пожалуйста, не порви платье», – мысленно молилась Саша – и молитва, кажется, помогла, потому что Леонов от них отстал и, качая головой, направился к официанту, который разносил на подносе шампанское.
Шампанского Леонову не хватило, и отец с сыном направились в большой буфет, чтобы усиленно подкрепиться. Там он заказал себе водки, сыну и его партнерше – вина, вдобавок взял салат, крабовые котлеты со спаржей, тарелку пельменей, несколько бутербродов и рюмку коньяка.
Пока трапезничали, к ним подошли двое – так незаметно, что Саша сначала даже подумала, что их пришли задерживать. Образ дополняло то, что оба были в черном. У первого было бледное лицо с большой родинкой на подбородке, белые лайковые перчатки и трость со страшным черепом на набалдашнике, – лишь после его приветствия Саша признала в нем бывшего замглавы президентской администрации Боброва и проглотила ком в горле. Зато сопровождавшего его человека в черном она узнала мгновенно – и едва не вскрикнула. К ее ужасу, человек в черном тоже улыбнулся и кивнул. Он ее помнил. Тогда, в театре, на обыске.
– А вот позвольте представить, – Бобров хлопнул своего рыжеволосого сопровождающего по плечу. – Стригоев, мой доблестный сотрудник.
– Ну, с юной леди мы уже знакомы, – сказал Стригоев и подмигнул ей, приспустив очки. Один глаз был голубой, другой ореховый.
– Ого, это откуда? – поинтересовался Роман.
– Ну, мы занимались вместе кое-какими театральными делами. Александра, я же правильно помню?
Саша замерла, словно статуя.
– О, это прекрасно, мы с Юрием Абрамычем тоже любим театр! – воскликнул красный Леонов и обменялся взглядами с Бобровым. – И большие поклонники Цитрина, не так ли?
– О да, – любезно улыбнулся Бобров. – Один из моих любимых режиссеров. Мы работали с ним вместе какое-то время назад.
– Очень жаль, что не получилось поработать втроем.
– Очень жаль, да.
– Погодите, так вы работали вместе? – вмешался Роман, глядя то на отца, то на Боброва.
– О да, – натянуто улыбнулся Леонов. – У нас был кое-какой общий бизнес в четырнадцатом году…
– Общий проект, – уточнил Бобров, поднося к губам шампанское. – Мы были чем-то вроде двух крепостей, не так ли, Фома Владиленович?
– Да, – покивал Леонов, отправляя в рот оливку и шумно чавкая. – Очень жаль, что всё закончилось.
Стригоев не сводил глаз с Саши. Она чувствовала себя неловко, сбежать хотелось прямо сейчас, и чувство это усилилось еще больше, когда она услышала знакомый голос у себя за спиной: