– Саш, привет, это ты, что ли?
Боже, вот только тебя здесь и не хватало.
– Ой, Олежа, это что, Бобров?
Под руку Олег держал женщину немного ниже и сильно старше себя, в красивом синем пальто в пол и очках; через них она теперь внимательно рассматривала Боброва, которого раньше видела только по телевизору – пока он оттуда не пропал лет пять назад.
– Э, да. Здравствуйте. Мам, можешь пока заказать что-нибудь…
– Да-да, Олеж, конечно, я сейчас. – Маленькая женщина убежала к очереди в буфет, пока Олег с потерянным видом смотрел на Сашу. Саша нацепила улыбку и показала рукой на Олега:
– Простите, это Олег Руцкой, мы дружим. Он – адвокат по театральному делу.
– О, очень приятно с вами познакомиться, молодой человек, – протянул ему руку Бобров. – Занимаетесь правильным делом.
– Это защитник Матвеева, что ли? – угрюмо спросил Леонов.
Олег оторопел.
– Э… Ну… Да…
– Зря вы отстаиваете этого проходимца, – Леонов нахмурился. – Если человек – вор, он должен сидеть в тюрьме. А еще лучше – исповедоваться, как всякий честный христианин.
Улыбка Саши стала натянутой. Первым молчание неожиданно прервал Роман, разведя руки в извиняющемся жесте:
– Отец просто шутит. Он очень строго относится к традициям и…
– Я сказал не это, – оборвал его Леонов. – Я сказал, что враги Веры, враги Культуры должны получать по заслугам. И…
– О, Фома Владиленович, каким вы стали догматиком, – проворковал Бобров и ткнул Леонова в пуговицу фрака. – Мы же с вами сами пришли на балет Цитрина, который тоже сидит сейчас под арестом. Несправедливый поворот вещей – приговаривать творческого человека к такой несвободе…
– Ну, зато такой поворот вещей открывает немало возможностей, – усмехнулся Леонов и откусил бутерброд с большим красным ломтем лосося. – Кто знает, может, отправят Цитрина в колонию, и театру потребуется новый худрук. Вот, например, такой, как вы, Юрий Абрамыч. Человек творческий и… с амбициями в области художественного, не правда ли?
– Я не знал о такой возможности, – обернулся к начальнику Стригоев.
– Ой, полно вам, Стригоев, не всё же вам обязательно знать, – отмахнулся Бобров. По лицу Стригоева было заметно, что он чем-то стал резко недоволен. Но он попытался это скрыть, глубже надвинул на глаза очки и повернулся к Олегу.
– И как идет процесс защиты, молодой человек?
– О, всё просто замечательно! Конечно, небольшие трудности были с содержанием Матвеева под стражей, – запальчиво начал Олег. – Но сейчас начали допрашивать, конечно, и человек не просто так сидит. Там есть проблема с тем, что бухгалтер дала показания, но там самооговор явный, при этом вещдоков нет ни у нас, ни у следствия. Мы решили заказать экспертизу у Вениамина… Ой, Саш, что?..
Саша попыталась спрятаться под маской невинности. Кажется, никто из присутствующих не заметил, как она пихнула его в бок, – кроме Стригоева, который с ухмылкой переводил взгляд с Саши на Олега.
Потом разошлись, пожелав друг другу приятного вечера, а Саша задержалась, подхватила Олега за рукав и потащила в сторону лестницы, крикнув Роману через плечо: «Мы скоро!».
Саша втолкнула Олега в ближайший женский туалет и закрыла дверь кабинки.
– О, вау, а чем мы…
– Олег, помнишь, ты говорил, что твоя бывшая называла тебя долбоебом?
– Э, ну, не совсем в таких выражениях, но…
– Так вот, она была права! – Саша обхватила Олега за плечи и перегнулась через стены кабинки. Никто, кажется, не подслушивал.
– Я что-то не понимаю, что ты…
Саша шумно выдохнула.
– Заткнись, или сейчас врежу, серьезно. Ты знаешь, кто этот человек в черном?
– Который был с Бобровым? Ну, я подумал, охрана…
– Охрана, угу, – фыркнула Саша. – Он был в театре, когда там проходили обыски.
Олег вытаращил глаза.
– Более того, он запалил меня, но не стал ничего делать. Знаешь, что я думаю? Я думаю, он работает на Боброва и делает всё, чтобы Цитрина с Матвеевым посадили.
Олег на мгновение лишился дара речи.
– А я ему про экспертизу…
– Да, Олег, а ты большой молодец, и все планы ему выложил. Хорошо, что я вовремя тебя остановила, и ему хотя бы потребуется какое-то время, чтобы узнать, кто именно из театралов согласился сделать экспертизу. Что, впрочем, лишь отчасти исправляет проблему твоей пустой головы и болтливого языка, защитник хренов… Всё, разбегаемся, пока они меня там не хватились.
– А как ты вообще в этой компании оказалась?
– Да так, замутила случайно тут с одним… А он сыном олигарха оказался. Зато, прикинь, у меня теперь выйдет на «Медиазоне» материал о бизнесе Леонова. Они, видишь ли, вместе с сыночком перехватили контроль над одной криптовалютной биржей – и перекачивали оттуда деньги в нужные карманы, а бывших владельцев стращали уголовкой. Одного вроде бы даже держали под охраной, чтобы не съебал никуда, – ну, так, по крайней мере, мой источник утверждает. И я точно знаю, что Роман был в курсе, потому что он помогал отмывать деньги через финансирование «Старскрима».
Олег, судя по его обалдевшему виду, ничего не понимал.
– Через финансирование че…
– Киберспорт. Неважно. Так что так, – Саша поджала губы и вздохнула. – Я в жопе.
Олег, разумеется, засуетился:
– Может, я помогу тебе чем, что-то сделать, ну там…
Саша схватила его запястья и заглянула в глаза.
– Пообещай мне сейчас, что ничего не будешь делать, ладно? Мне ты помочь не сможешь, а себя поставишь под угрозу. Я справлюсь. – Она обняла его. – Всё будет в порядке, Робин Гуд. Всё будет в полном порядке.
Потом они вышли из кабинки, удостоверившись, что никого в туалете нет, и направились к выходу, но из-за поворота появился Стригоев.
Саша дернулась в сторону, и Стригоев почти успел схватить ее, но лишь дернул за рукав и порвал платье. Саша выбежала и бросилась сразу к лестнице. Стригоев набрал воздуха в легкие, плотно закрыл дверь, развернулся и сложил руки на груди.
– Если что, я под защитой закона об адвокатском самоуправлении, – сказал Олег. – Так что вы не имеете права…
– Ну, вообще-то, еще нет, – улыбнулся Стригоев. – Не под защитой. Но разве я вам чем-то угрожал? Это вообще не в моем стиле. Просто хотел поговорить.
– Не думаю, что нам есть, о чем разговаривать.
– О, вот тут вы ошибаетесь. Я очень хорошо знаю такой тип людей, как вы. Вы жаждете справедливости, не так ли? Печетесь о правах и свободах человека, да? Смею заверить: в этом мы похожи.
– Сомневаюсь.
Стригоев усмехнулся.
– Внешность обманчива, знаете ли. Мне столь же дороги человеческие ценности, как и вам. Разве что понимаем мы их с вами, может, слегка по-разному… Но, увы, так устроена жизнь, что не все люди ценят данные им права и возможности. Вот вы, например, используете их так, как надо. А ваши, скажем, подзащитные – ну, сомнительно.
– А, теперь вы судите, кому сидеть в тюрьме, а кому нет?
– О, я думаю, из меня вышел бы лучший судья, чем какая-нибудь Марина Костюченко, – хмыкнул Стригоев больше не своей остроте, а тому, как изменилось лицо Олега. – Судья, которая не умеет пуговицы застегивать и у которой мужа судят за мошенничество, – так себе образец справедливости, не правда ли? Но речь не об этом. Вы – перспективный молодой человек. С большим потенциалом. А защищаете – мошенников…
– Невиновных, – возразил Олег.
– Невиновные, полагаю, не сжигают бухгалтерскую отчетность, – усмехнулся Стригоев. – А главное – невиновные не пилят выделенные на культуру гранты, понимаете? Вы в курсе, что Цитрин себе квартиру в Вене купил? И давно у нас доходы режиссеров так выросли?
Олег молчал.
– Вы же не глупый парень, и видите, что происходит вокруг. Что они делают с нашей страной. Вам самому не противно работать на такую дрянь?
Олег смотрел в свое отражение в очках Стригоева. Стекло. Башня из стекла. Пустующая, с разбитыми стеклами, сквозь которые сияет закат. Там гуляет ветер, шурша брошенными коробками и упаковками из-под чипсов, которые не убрали за собой рабочие. А всего в полукилометре от нее – простой могильный крестик и улыбающаяся Оксана Игоревна на выцветшей фотографии. И свежий букет гвоздик и хризантем лежит на выровненной могиле, и ветер качает ржавой оградкой, от которой отваливается краска. И запах жимолости идет по земле.
– Нет. Я знаю, за что борюсь, – сказал Олег. – А вот разделяет ли ваш начальник Бобров те же ценности, которые вы сами исповедуете?
Улыбка спала с лица Стригоева.
– Вы слишком хорошо осведомлены для начинающего журналиста, – прищурился Стригоев. – Смотрите, как бы это не принесло вам неприятностей. Многие знания – многие печали.
– Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное, – Олег выдержал его взгляд.
Стригоев хмыкнул, открыл дверь и медленно двинулся по коридору.
Олег выдохнул с облегчением.
Алиса любила приходить в зал суда первой. Когда здесь еще пусто, когда секретарь вывел предыдущих участников, а судья вышел пить кофе. Раскрыты форточки, шторы осторожно шевелятся, словно боясь коснуться воздуха. Так тихо, что, кажется, выгляни в окно – и не увидишь ни одного человека. Только улочки, переулочки, квартальчики, многоэтажки – и ничего кроме, никого во всём городе больше не осталось, и Алиса осталась одна. Наконец-то одна.
Ну хорошо, не совсем одна, а…
Но она не знала, как сказать Андрею об этом. О том, что твоя главная фантазия – как вы остаетесь вдвоем в гигантском городе, и можете быть где угодно и делать что угодно…
Алисе всегда было трудно говорить о чувствах. Считалось, что первый шаг должен делать мужчина, а женщина – неизвестно, кто и зачем это придумал, – обязана ограничиваться намеками и яркой косметикой. Смешно, что у животных было наоборот: яркая раскраска всегда у самцов, самые громкие и намекающие – самцы. Да даже в школе намекать было привилегией мальчиков: Алиса была еще из того поколения, которое жаловалось маме на то, как их дергают за косички и шарахают портфелем по голове, а мамы советовали спокойно принимать это за ухаживания. Как будто насилие всегда было частью обязательного ритуала, который нужно терпеть.