Будь на месте моей сестренки любая другая девица, я бы плюнул. Закрыл бы глаза на ее капризы и позволил убраться на все четыре стороны. Если бы она выглядела иначе. Если бы имела другой запах и волновала бы меня хоть немного меньше.
Но смотрю на ее блестящие от гнева глаза, на подрагивающие губы, с которых то и дело срываются возмущенные реплики, и понимаю: не отпущу. Никуда ты не уедешь, девочка, а будешь сопротивляться, запру в комнате, пока не научишься слушаться.
В голове тут же отчетливо вырисовывается картинка, как именно я хотел бы ее учить. И чему. И если бы она стала сопротивляться… кажется, и от такого расклада я бы не отказался. От этой малышки бурлит кровь, удары сердца шкалят, как при запущенной тахикардии. Вот только больным я себя не чувствую, как раз наоборот, давно не ощущал такого прилива сил.
Ополоумел, не иначе, но даже осознание этого не останавливает. Особенно когда вижу Машкины расширенные глаза. И нет, в них не испуг, уже не возмущение даже. Она тоже полна желания, такого же безумного и не поддающегося контролю. Дыхание участилось, как после бега. И что бы ни сказала сейчас, сам вижу, что тянет ее ко мне. Со страшной силой тянет.
– Уедешь, значит? – ухмыляюсь, шагая вперед и сокращая расстояние между нами. – Прямо сейчас? Да кто же тебя отпустит, а?
Еще один шаг – и мы оказываемся вплотную друг ко другу. И я больше не думаю ни минуты. Тяну девушку на себя, впечатываясь ртом в ее губы.
Маша застывает, упирается ладонями мне в грудь, и я уже собираюсь бороться дальше, преодолеть любой ценой ее сопротивление, потому что не намерен отпускать. Но она вдруг обмякает, тянется ко мне, прижимаясь всем телом, а после обвивает руками шею. Сначала едва ощутимо, но уже мгновенье спустя впивается так, будто поцарапать, разодрать кожу хочет. И отвечает на поцелуй.
И я дурею от ее губ, мягких, сладких, таких вкусных, что так бы и сожрал всю. Прямо сейчас. Содрал бы это дурацкое полотенце и вылизал бы каждую клеточку. Вбиваюсь языком глубже, исследую ее рот, тороплюсь, как неопытный пацан на первом свидании. Словно помешать нам могут, или сам не выдержу, спущу в штаны, не успев насладиться, напробоваться сполна.
Она больше не отталкивает, льнет ко мне, перебирает пальцами волосы, гладит шею. Трется бедрами о мой пах, уже и без того каменный. А нежный, сладкий язычок переплетается с моим, и это сумасшедший танец будит во мне какое-то звериное рычание. Ничего не соображаю уже, тяну вверх край полотенца, добираясь до упругих ягодиц. Горячая. Влажная. Моя. Так близко…
Я уже нащупываю пряжку ремня, предвкушая неземной кайф, который наверняка ждет внутри этой сладкой девочки. Кусаю ее губы и тут же облизываю, подталкиваю к стене, наваливаюсь сильнее… Перед глазами искрит, а в ушах какой-то нереальный звон. И это мы только начали… У нас столько всего впереди. Вечер и долгая-долгая, бесконечная, безумная ночь…
А звон становится сильнее, и я не сразу понимаю, что Маша перестает отвечать на мои поцелуи. Дергается, вырываясь, напрягается, опуская глаза куда-то вниз.
– Телефон, Глеб. У тебя телефон разрывается.
Матерюсь, запуская руку в карман и собираясь послать того, кто вмешивается в мою жизнь так невовремя. Но на экране высвечивается имя врача отца. Единственный звонок, на который я не могу не ответить. Заглатываю воздух, пытаясь выровнять дыхание, и только после этого принимаю звонок. И чувствую, будто мне на голову выливают ведро ледяной воды, когда слышу усталый и ровный голос.
– Глеб Александрович, вы не могли бы приехать? Ваш отец пришел в сознание и хочет вас видеть.
Глава 15
Маша
У меня определенно переизбыток нереально бомбических ощущений. Начиная с того самого момента, как я привела Антона в дом Медведевых. О чем только думала? Неужели не понимала, чем подобное чревато? Или, может, на то и рассчитывала?
С самого начала где-то далеко в подсознании хотела, чтобы Глеб приревновал и сделал, наконец, хоть что-то. И он сделал!
Попробовав потрясающий вкус его губ, я понимаю, что это крах: все мои барьеры, выставленные ранее, пали. Невозможно оторваться от горячего сильного тела. Губы, полные страсти и напора, приносят немыслимое наслаждение.
Потерявшись в собственных ощущениях, я желаю лишь одного: чтобы это безумие никогда не кончалось, чтобы сильные руки продолжали сжимать мои ягодицы, припечатывая спиной к стене. И мне абсолютно плевать, что где-то в доме находится эта противная Ирка и в любой момент может зайти. Или Антон вдруг одумается и вернется. Тогда все мои сказки, все, что я выдумала, чтобы привести его с целью мести, рухнет, как карточный домик, построенный неумелыми детскими ручонками. Именно так я себя сейчас и чувствую: маленькой девочкой, у которой отняли леденец. Что теперь будет с нами, как дальше вести себя, что говорить, что делать?
Телефонная трель обрывает настроенные струны души, и мне словно больше нечем дышать. Глеб отстраняется от меня. Взгляд его потерянный, непонимающий, и где-то в глубине отчётливо видна надежда, которая сменяется чувством вины. Будто бы и не было ни страсти, ни желания, – одно лишь такое неуместное чувство вины! Кто и зачем ему позвонил в такой поздний час, что именно стало препятствием для нашей близости и почему именно сейчас? Вопросы сыпятся из ниоткуда, а я только и могу стоять и хлопать глазами, открывая и закрывая рот. И никак не осмелюсь спросить: что произошло между нами и почему он остановился?!
Глеб ещё раз растерянно смотрит на свой телефон и убирает его в карман. Делает несколько шагов назад и, словно боясь посмотреть мне в глаза, быстро произносит с явным отчуждением:
– Прости. Мне надо идти.
И всё. Эти короткие четыре слова убивают наповал. Наверное, мне бы надо спросить у него: куда, зачем, почему, что случилось?! Да только я продолжаю стоять в безмолвии, находясь в шоке и не в силах пошевелиться.
С моих губ срывается рваное дыхание, когда широкая спина Медведева мелькает в проеме двери и тотчас скрывается в темноте коридора.
– Глеб… – тихо зову охрипшим шепотом, но вокруг – полная тишина. Кажется, он не услышал, как я его окликнула. Или не захотел услышать?
Закусив нижнюю губу до боли, сдерживаю непрошеные слёзы. Что есть силы сжимаю на груди края полотенца, а в мозгу противно стучат молоточки, отбивая одну и ту же фразу: «Как хорошо, что я не успела избавиться от этой махровой преграды!» Стоять вот так, неожиданно покинутой, – не самое приятное чувство, а совершенно голой – и подавно!
Не успеваю переварить произошедшее, как в мою комнату врывается взбешенная Ирина. Волосы растрепаны, глаза безумно горят, а ее красивый рот кривится, готовясь выплюнуть что-то обидное и гадкое. Ведьма.
– Ты! – тычет она своим наманикюренным пальцем в меня, явно подбирая слова пожестче. – Во всем виновата ты! Какого хрена ты вообще появилась в нашей жизни?! Что ты ему такого сказала, а? Почему он унёсся сломя голову, не пойми куда? Доигралась, маленькая шлюха, нефиг в наш дом тягать, кого попало! А знаешь что? Почему бы тебе не собрать свои жалкие вещицы и не свалить к своему ботану?
Зажмурившись, я гулко выдыхаю. Сосчитав до десяти, снова открываю глаза и сквозь зубы, так, чтобы больше не повторять, говорю:
– Не ты меня сюда приглашала и уж точно не тебе выгонять из дома Глеба! А теперь, будь добра, выйди из моей комнаты и закрой с той стороны дверь! И ещё, в следующий раз не забудь постучаться. Больше не смей вламываться ко мне и кричать, словно ошпаренная!
Мой голос звучит уверенно и твердо. Больше ни при каких обстоятельствах не стану опускаться до ее уровня. Ей-богу, ей в руках только метлы не хватает, чтобы походить на настоящую ведьму.
– Да как ты смеешь?! – пытается она вновь поднять на меня голос.
Откинув в сторону полотенце, я делаю уверенный шаг в ее сторону и тихо, голосом, от которой у самой на коже проступают мурашки, шиплю:
– Пошла вон отсюда!
Обалдевшая Ирина сверкает своими глазищами и, пробурчав что-то неразборчивое с явной угрозой, что я обязательно об этом пожалею, наконец, покидает мою спальню.
Оставшись одна, растерянно осматриваюсь и направляюсь в ванную комнату. Встав под горячие струи, вместе с водой заглатываю слёзы. Обида, словно снежный ком, растет до такой степени, что мне просто необходимо выплеснуть все наружу. Но совершенно не с кем поговорить, поделиться переживаниями или спросить совета.
Наревевшись вдоволь, выбираюсь из душа и решаю немного отвлечься. Конечно, глупо срываться посреди ночи непонятно куда, можно далеко и не ехать. Просушивая волосы махровым полотенцем, я выглядываю в окно, завороженно рассматривая подступившую ночь. Высоко в небе огромная луна. Вот оно – мое спасение!
Особо не заморачиваясь с прической, закручиваю все еще влажные волосы в гульку. Натягиваю джинсы и длинный кашемировый свитер, надеясь, что не замерзну в такой одежде.
Выудив чемодан, достаю из него свою старенькую мыльницу. На хороший дорогой фотоаппарат средств пока не накопила, а эта старушка, хоть и видала виды, но пока ни разу не подводила меня, позволяя даже ночью делать изумительные кадры.
Когда необходимо отвлечься, нет ничего лучше любимого занятия! Я закидываю на плечо ремешок с камерой и выглядываю в коридор. Никого. В доме совсем тихо. Ступая осторожно, не желая привлекать к себе внимание той, которую явно забыли сжечь на костре, спускаюсь к парадной двери. Обуваю любимые кеды и наконец-то выхожу на улицу, глубоко вдыхая прохладный свежий воздух.
Делаю несколько снимков, с немалым удовольствием погружаясь в съемку. Раздающиеся щелчок за щелком – сейчас самый приятный звук для моих ушей!
Фотографирую небольшой фонтан, но видимость оставляет желать лучшего. Хотя это все пустяки, главное, найти тот самый ракурс, который поможет компенсировать все остальное.
Я огибаю дом и решаю отправиться во внутренний двор, где в голубой глади бассейна отражается ночная красавица-луна. И почти сразу невольно рождается мысль, как здорово было бы поплавать вот так, ночью под звездами. Почему бы и нет, ведь лето в этом году довольно теплое. Питер, конечно, любит чудить с погодой, но раз уж Медведевы построили бассейн под открытым небом, значит, вода достаточно нагревается, так что и зимой можно искупаться.