– Ирина, – тихо, но грозно начинает Медведев. – Скажи, с чего ты решила, что я хочу сделать тебе такого рода подарок?
– Ну, как же, я на комоде нашла карту с запиской: развлекайся!
– С запиской, значит? – он переводит взгляд на меня.
Подняв руки вверх, я мотаю головой и с нервным смешком выдаю:
– Записка – явно твоя бурная фантазия! Ты, видимо, на карте заметила строчку из цифр и от радости приняла ее за надпись! – проговариваю язвительно.
Но сколько бы я ни пела, эта нахалка и бровью не ведет. Явно оторвалась по полной, транжиря чужое богатство. Глеб же остается спокойным. И это его спокойствие – словно затишье перед бурей – теперь пугает куда больше прежнего горящего гневом взгляда. Сделав шаг к Ирине, он так же тихо и грозно произносит:
– Завтра все вернешь обратно.
– Как обратно?! – восклицает она, поперхнувшись водой.
И как вообще удерживает стакан в руках? Ее лицо бледнеет, а довольная улыбка вмиг сползает, стоит только осознать, что Глеб не шутит.
Но какие тут могут быть шутки?! Разве нормальные люди поступают подобным образом?
– Значит, ей, этой проходимке, которую ты знаешь всего ничего, с легкостью вручаешь карту на шопинг, а мне – ни разу! Ни единого разу за все то время, что мы вместе! Да кто она тебе такая?! – срывается Ирина на крик.
– Тем не менее, Маша не потратила ни рубля. И, как я понимаю, вообще решила вернуть мне, поэтому и оставила в комнате. А ты немедленно воспользовалась ситуацией! Но ведь я никогда не был скуп по отношению к тебе. И, если мне не изменяет память, и украшений, и шмоток покупал предостаточно! Откуда же у тебя такая жажда наживы? Ира, такой поступок просто недопустим! Поэтому ты завтра все вернешь обратно, и мне неважно, каким образом сделаешь это.
– Но, Глебушка… Это же такой позор… – на ее глаза наворачиваются совершенно настоящие слезы.
Сильнее сжав челюсти, братец шипит сквозь зубы:
– Мне все равно! В следующий раз подумай, прежде чем вести себя подобным образом!
Ирина тяжело дышит, кажется, готовая в любой момент сорваться и закатить истерику. Затуманенный слезами взгляд метается от меня ко Глебу. Видимо, она не может решить, стоит ли унижаться дальше из-за вещей, или лучше дать заднюю.
Устав играть в гляделки, громко, со стуком, ставит стакан на стол и, больше не произнося ни слова, бросается вон.
Ситуация, конечно, стремная. Смотрю на Глеба, замечая, как сильно он устал. Болезнь отца, да и завал на работе никто не отменял: в большом бизнесе без завала нет успеха. Еще и я свалилась ему на голову. А так называемая любимая женщина попросту выносит мозг!
– Глеб!
– Маш! – одновременно произносим мы. Я пытаюсь улыбнуться, закусив губу. Злость на него совсем испарилась, теперь мне даже жаль своего измученного жизнью сводного братца.
– Давай поужинаем что ли?
Не знаю, что именно на меня нашло. Такие простые, совершенно ни к чему не обязывающие слова. Взгляд Глеба затягивает в пучину тайного порока. Не мигая, смотрю в его глаза, и сердце в груди стучит так быстро. Настигает понимание, что пропала. Где тот страх, который несколькими минутами ранее давил на меня? Почему я настолько легко попадаю в ловушки, безжалостно расставленные судьбой?
Братец, кажется, чувствует что-то похожее. Он просто кивает, предпочитая отмолчаться.
С большим трудом разрывая зрительный контакт, я начинаю суетиться, накрывая на стол. Напряжение совершенно не снижается, скорее, наоборот, воздух все больше сгущается, пробирая до мурашек.
Продолжая хранить молчание, Глеб подходит к бару, доставая бутылку шардоне. Вытаскивает старинные тяжелые канделябры и несколько свечей. Чиркнув спичкой, пристально смотрит на огонек, словно совсем не собираясь использовать его по назначению. Спичка догорает почти до конца и вот-вот обожжет пальцы, а он стоит и задумчиво смотрит на играющее пламя. Такое же жгучее и беспощадное, как и то, что охватило нас. Очередное движение – и загорается новая спичка…
Не в силах смотреть на все это, я делаю шаг к нему и задуваю огонек, загадывая про себя желание. Глеб медленно поднимает на меня свой взгляд, затуманенный и обжигающий одновременно, и я осознаю, что переступила черту, которую лучше бы не нарушать. Губы его приоткрываются, но, прежде чем он успевает произнести хоть что-то, способное подтолкнуть нас к неминуемому, я быстро произношу, уткнувшись глазами в пол:
– Ты же понимаешь, что нам нельзя! Есть тысячи причин, почему мы не можем быть вместе…
Впервые вслух говорю то, о чем, уверена, мы оба задумывались не единожды. Вернуть бы время назад, да все переиграть. Почему и, главное, зачем все эти запреты? Когда любишь…
– Машунь… Не надо, не говори ничего. Я иной раз возле тебя слов не нахожу… А так хочется много чего сказать! И, прежде всего, прости…
Вторая сгоревшая спичка падает на пол, и в считанные секунды он одним рывком притягивает меня к себе.
– Прости меня…
– Не надо, – прерываю я, необдуманно накрыв ладонью его губы.
Очередная оглушительная волна эмоций захлестывает нас обоих. Как убить то, что только недавно родилось в сердцах? Как бы там ни было, живем-то мы в реальном мире, и все это не сказка, далеко не кино. То, чему мы позволили прорасти внутри, – совсем не правильно. Я не имею на него никакого права, как и он на меня. И дело здесь не в Ирине.
Нет! Дело в нас. Нам никогда не быть вместе. Потому что наши родители этого не допустят. А мы не сможем наплевать на их чувства и переступить через волю. Вот такая страшная разрушающая правда. И мы оба это понимаем. Стоим в объятиях друг друга и боимся произнести слово, способное все уничтожить. Просто стоим и молчим, наслаждаясь объятиями, запахом друг друга и телесным прикосновением. Будут ли еще между нами те жаркие поцелуи или нет, одному Богу известно. И только Ему подвластно изменить нашу судьбу. И мы надеемся…
Легкий поцелуй в ладошку заставляет поспешно отдернуть руку.
– Давай просто поужинаем, – хриплым от волнения и возбуждения голосом говорю я.
Не знаю, кого уговариваю: себя или его. А Глеб опять просто молчит и смотрит. Да так, что хочется кричать и плакать. Мучительно все это… Хотя никто не обещал, что будет просто…
– Конечно, Маша, как скажешь, так и будет.
– Знаешь, ведь сегодня мой день рожденья…
Глава 24
Глеб
Знаю, она совсем не такой реакции ждала от меня. После того, как нарычал на нее, толком ни в чем не разобравшись, наверняка думала, что к Ирине проявлю большую жесткость. Я это и собирался сделать, но позже и не при свидетелях. У Литвиновой еще будет возможность осознать, что именно она натворила. И прочувствовать все последствия своего идиотского поступка.
Но выяснение отношений в присутствии других людей меня всегда вымораживало. Это низко и недостойно уважающего себя человека. Да и Маша, я уверен, точно не хотела бы публичной порки для той, что успела ей порядком попортить нервы. Не такая она. Зря я кипел и возмущался в ее адрес, мысленно обвиняя во всех смертных грехах. Девушка даже жаловаться не побежала после того, как Ирка стащила карту. Не опустилась до подобной грязи. И оправдываться не стала после моего наезда.
Зато я отличился по полной. Накосячил, обидел. И хуже всего то, что это уже не в первый раз. Почему-то рядом с ней постоянно делаю какие-то глупости. Мало того, что от желания крышу сносит, так еще и в обычных делах веду себя не как взрослый и адекватный мужик, а как неуравновешенный подросток.
Отцу бы это не понравилось. Я хмурюсь, внезапно понимая, что перенял у него не деловую чуткость и не умение разбираться в людях. Наоборот, как раз то, чем не стоит хвастаться. Несдержанность и неготовность пойти на компромисс, когда это нужно. Просто выслушать. Ведь была же какая-то причина, по которой он расстался с матерью Маши. И если прежде я винил в этом прежде всего ее, то теперь начинаю думать, что дело могло быть и в другом. Вот так же, как я, погорячился в какой-то момент, поторопился с выводами. А она, возможно, не сумела простить…
Хорошо бы Василию все же удалось найти эту женщину. Маша молчит, как партизанка, не желая даже упоминать мать в разговорах. Наверное, не без оснований. Но теперь мне больше почему-то не хочется вытрясать правду из девушки. Боюсь ошибиться и сделать еще хуже.
Невесело ухмыляюсь в ответ на собственные мысли. Когда в последний раз испытывал вот такой безотчетный страх – и не вспомню уже. Всегда ведь уверен был, что любая проблема мне по плечу. С чем угодно справлюсь, найду выход. Но как беспомощен в ситуации с отцом, так и тут мало что получается. Увязаю в своих чувствах, в отношении к этой девочке, что сидит напротив меня, и только раз за разом допускаю новые ошибки.
Взять хотя бы день рожденья ее. Ведь паспорт даже в руках держал, так ведь не запомнил! Такую важную деталь упустил! Мало того, что праздника у нее не получилось, еще и настроение изрядно подпортил своими наездами.
– Машунь, ты прости меня, – повторяю сказанное чуть ранее, несмотря на то что девушка пыталась возражать. Это так тяжело, оказывается. Запросто выходит наорать, нарычать, даже усилий никаких не нужно прилагать. А исправить все и вину свое признать, особенно вслух – мучительно трудно. Язык словно неповоротливый и слова не склеиваются. – Я не должен был тебя обвинять, не разобравшись. Надо было выслушать, а потом уже делать выводы.
Маша слабо улыбается, отчего-то избегая смотреть мне в глаза.
– Да нормально все, я понимаю. Ты же мне карту отдал, понятно, что не пришло в голову Ирину заподозрить.
Вот это и странно… Знаю ведь Литвинову, как облупленную. Это так на нее похоже. Из трусов выскочит, чтобы цели своей добиться, на что угодно пойдет. Но в самом деле, и мысли не допустил, что тут не обошлось без нее.
– Хорошо, что все разрешилось, – Маша все-таки поднимает на меня глаза. – Если она еще и вернет то, что потратила…
– Пусть попробует не вернуть, – протягиваю через стол руку, накрывая пальцы девушки. Холодные, и кажется, что слегка дрожат, хотя в кухне тепло. Переволновалась, значит, расстроилась. Какой я все-таки дурак! Даже сейчас говорю не о том. У нее день рожденья, а я мало того, что без подарка, так даже на словах не поздравил до сих пор.