Она злится, и я чувствую облегчение: уж лучше злость, чем притворство и бред о нормальной жизни. По крайней мере, честно.
– Они найдут твоего похитителя и не позволят ему это повторить.
Она качает головой:
– Я просто хочу, чтобы всё стало как раньше. Не хочу заново переживать то, что произошло. Просто хочу быть… нормальной. – Она встречается со мной взглядом. – Как ты.
Я чувствую укол вины из-за того, что не могу вернуться в прошлое и поменяться с ней местами. Не могу отдать ей все украденные годы. Но я отказываюсь быть такой же бесполезной, как в ту ночь.
– Оливия, если мы вызовем полицию, он никогда больше не причинит тебе вреда. Мы…
– Нет, – стальным голосом возражает она. – Я сказала: нет.
Я делаю глубокий вдох, набираясь терпения:
– Что с тобой случилось? Кто он?
Она сглатывает комок в горле, снова отводит глаза и ежится, словно прячется в его рубашке:
– Не хочу о нем говорить.
Повисает напряженное молчание. Через несколько месяцев после исчезновения Оливии полиция выдвинула версию побега. Что мужчина в маске и парень в автобусе – один и тот же человек. Что они с Оливией встречались. Он старше ее. Они влюбились друг в друга, и она уехала с ним. Поэтому никто, даже Флоренс, ничего не знал о Парне В Автобусе. Полицейские утверждали, что похищение инсценировано ради меня. Я не верила в это ни секунды. Как и все, кто знал Оливию.
Наша семья любила ее, и Оливия не бросила бы нас ради неизвестно кого. Но теперь, видя ее нежелание привлекать полицейских, я задумываюсь: может, они были правы.
– Это тот самый парень?
Она вскидывает голову:
– Какой парень?
– Парень В Автобусе. Который подарил тебе дневник.
Она хмурится.
– Дневник? – напираю я. – Зеленый с золотой пчелкой. Он исчез той ночью вместе с тобой.
Она непонимающе смотрит в ответ.
– Разве ты не помнишь? – Вопрос не должен звучать как обвинение, но почему-то именно так и выходит. Хотя я не понимаю, в чем я ее обвиняю.
Оливия прищуривается:
– Наверное, ты что-то путаешь.
Полицейские годами твердили мне то же самое. Что подробности, которые я им рассказала, недостоверны. Несмотря на данные показания, мне снова и снова задавали одни и те же вопросы с бесполезной настойчивостью человека, который раз за разом возвращается к пустому холодильнику в надежде открыть и обнаружить его полным.
– Я не путаю.
Мы пристально смотрим друг на друга, и она понимает: я не собираюсь оставлять всё как есть. Не могу.
– Вообще-то ты права… – решается она, как будто воспоминание только что выскочило наружу, как чертик из табакерки. – Там была золотая пчелка, верно? Тот мальчик, который подарил его, кажется, был в меня влюблен.
Вранье. Ничего она не помнит – просто повторяет за мной.
Она ковыряет свои аккуратные ногти, и что-то не дает мне покоя. Какая-то мелочь. И тут я вижу проблеск розового лака. Розовый лак… Какой похититель позволит жертве красить ногти? Она ловит мой взгляд:
– Мне хотелось бы немного побыть одной. – И когда я не трогаюсь с места, добавляет: – Пожалуйста.
Я ухожу, чувствуя, как по коже бегут тревожные мурашки.
8Кейтлин Арден
Внизу на кухне родители о чем-то приглушенно беседуют. Заметив, что я подхожу, папа захлопывает дверь. С горящими щеками я присоединяюсь к Оскару в гостиной. Он что-то лихорадочно печатает в телефоне и настолько поглощен этим, что не сразу замечает меня. Он очень много работает и постоянно просматривает почту. Но, подойдя ближе, я вижу на экране не белое свечение его электронной почты, а что-то другое – больше похожее на заметки. Заметив меня, Оскар включает блокировку, погасив экран, и с виноватым видом прячет телефон в карман.
– Всё нормально, – успокаиваю его. – Если моя жизнь превратилась в непрерывный кошмар, это не значит, что и твоя должна тоже.
Он облегченно вздыхает, но качает головой:
– Просто нужно кое-что сделать по работе. Я весь твой. – Он встает и обнимает меня, целуя в макушку. Я вдыхаю его запах, и тревога постепенно исчезает.
– Как прошло у вас с Оливией?
– Хорошо, – вру я.
Он отстраняется, заглядывая мне в лицо:
– Что она сказала?
Не успеваю я ответить, как кухонная дверь открывается, и в ту же секунду в гостиной появляется мама. Она хмурится:
– Где Оливия?
Оскар отстраняется от меня. Вслед за мамой заходит папа. И хотя рядом жених и родители, я вдруг чувствую себя невероятно одинокой.
– Наверху.
Мама в ужасе:
– Ты что, оставила ее одну?
– Я только что была с ней, – оправдываюсь я, но мама уже выбегает из комнаты.
Папа качает головой, глядя на меня:
– Надеюсь, ты не устроила Оливии допрос?
Обиженная и разочарованная, что он мог так подумать обо мне, я невозмутимо отвечаю:
– Не сегодня. Оставила дома приспособления для пытки водой.
Оскар рядом со мной напрягается. Отец часто бывает холоден или язвителен со мной, я очень редко отвечаю тем же и теперь изо всех сил пытаюсь прикусить язык.
Папа начинает ругать меня, но я его не слышу. Мое внимание сосредоточено на другом, на домашнем, повседневном шуме, который обычно отходит на задний план. Однако прямо сейчас у меня бегут мурашки.
– Что такое? – спрашивает Оскар.
Я хмурюсь:
– Это… Слышишь шум воды в душе?
– Кажется, да…
Я бросаюсь из гостиной вверх по лестнице, перепрыгивая, как в детстве, через две ступеньки. За спиной чьи-то шаги – папины или Оскара. Мама выходит из ванной, закрывая за собой дверь, со свертком одежды в руках. Мой взгляд падает на клетчатую рубашку, и внутри всё переворачивается:
– Оливия принимает душ?
Мой вопрос сбивает маму с толку:
– Ну да.
– О боже, – я бросаюсь к двери, но мама преграждает путь.
– Что ты делаешь? – взвизгивает она.
Раздражение и гнев последних нескольких часов выплескиваются наружу.
– Ты совсем идиотка?
– Кейтлин! – рявкает папа за спиной.
– Оливия стирает улики.
– Улики? – Мама в панике смотрит на мужа. Он подходит и встает рядом.
– Да! – кричу я. – Да, улики. Полиции нужно осмотреть ее. Взять образцы. ДНК.
Но мама не понимает. Она не в состоянии трезво мыслить. Я выдерживаю взгляд отца, надеясь, что обида на меня не затмила его разум.
– Папа, пожалуйста, нужно позвонить в полицию, пока мы не загубили расследование.
Он знает, что я права, и сжимает губы в тонкую жесткую полоску, обдумывая варианты.
– Оливия просила подождать, – повторяет мама, словно цитирует Библию.
– Да плевать! Ради бога, Оливия – ходячее место преступления.
– Она твоя сестра! – рявкает папа. Если он и собирался выслушать меня, то теперь, после моей грубой прямоты, точно не станет.
– Но…
– Кейтлин, – предостерегающе шепчет Оскар мне на ухо. Я смотрю на него: он слегка качает головой, призывая перестать давить.
Ладно, хватит. Я больше не могу оставаться в этом дурдоме ни секунды.
– Думаю, мне лучше уйти. Попрощайтесь за меня с Оливией.
Я жду у машины, чувствуя себя как в дурном сне. Через секунду появляется Оскар. Я представляю, как он извиняется перед родителями за вспышку гнева и обещает вернуться позже. Едем в тишине. Только когда дома из известняка за окном сменяются зелеными полями, Оскар нарушает молчание.
– Твои родители в шоке. Они так долго мечтали, чтобы Оливия вернулась. И теперь, когда она дома, они боятся сделать что-нибудь такое, что заставит ее пожалеть о возвращении.
– Знаю.
Тишина.
– Потом станет легче, Кейт.
– Они должны сообщить в полицию. Ее похититель до сих пор на свободе. Она сбежала или он отпустил ее? А если отпустил, то почему именно сейчас?
Оскар пожимает плечами:
– Что она тебе сказала?
Я сглатываю комок в горле. Я не могу признаться, что так сильно расстроила Оливию, что она практически выгнала меня из своей прежней комнаты.
– Я спросила, где она была всё это время.
Оскар смотрит на меня:
– И что она ответила?
– Как-то странно.
– Странно?
– Ничего конкретного. Ей было интереснее болтать про крем-брюле, чем отвечать на вопросы. Она не рассказала, где была, кто ее похитил, как вернулась домой.
Оскар медленно кивает:
– Не будет же она молчать вечно. Она дома всего несколько часов.
– Да, но… – Я замолкаю, пытаясь разобраться в чувстве, от которого по коже бегут мурашки. – Она почти ничего не вспомнила о той ночи, о нашем последнем разговоре. А когда я сказала про дневник и Парня В Автобусе, она даже не поняла, о чем это я.
Он поворачивает голову в мою сторону:
– Ты спросила ее обо всем этом?
– Да.
– Зачем? – Оскар почему-то раздражается.
– Хочу знать, что случилось с моей сестрой.
Он качает головой:
– Не жди, что ты сразу получишь ответы на все вопросы. Оливии нужно время, чтобы довериться. Она жила без тебя, без семьи дольше, чем с вами.
У меня сбивается дыхание, хотя я пытаюсь держать себя в руках. Почему мне не приходило в голову, что сестра провела больше времени с похитителем, чем с нами – ее семьей? Шестнадцать лет. Теперь я понимаю, что нарастающая тревога вызвана тем, что Оливия не чувствует себя Оливией. Она чувствует себя чужой. Потому что так и есть. Я знала девочку, которой она была до похищения, но не знаю женщину, в которую она превратилась.
Я смотрю в окно. Мы провели в Блоссом-Хилл-хаузе всего час. Еще раннее утро, но уже очень жарко. Пот стекает по спине, собирается в складках коленей. Мы молчим. Я прокручиваю в голове слова Оскара, и мне становится больно, что он на стороне моих родителей. Время работает против нас. Конечно, Оскар это понимает. Понимает опасность, которой может подвергнуться вся моя семья, если не начать действовать немедленно. Но хотя я твердо уверена, что трава зеленая, они уверены, что она кроваво-красная. И, даже зная о своей правоте, я не могу заставить себя предать их, взяв всё в свои руки. В руки, которые так и рвутся залезть в сумку, достать телефон и позвонить в полицию.