Подъезжаем к нашему дому. Оскар пристально смотрит в лобовое стекло. Я почти наяву вижу, как он мысленно считает до десяти, прежде чем сказать, глядя куда-то в сторону:
– Не делай того, о чем потом пожалеешь, Кейтлин.
Зайдя домой, он заваривает нам чай и, пока закипает чайник, достает телефон, пальцы летают по экрану. У Оскара дедлайн работы над важным проектом, и он волнуется. Его лицо светится всякий раз, когда он заговаривает на эту тему. Я многого не знаю, но одно знаю точно: Оскар уже долго занят проектом. Я говорю, чтобы он возвращался к работе.
– Уверена? – спрашивает он.
Я киваю, потому что не хочу сидеть с еле теплым чаем, обсуждая это странное утро.
– Видимо, ежегодная встреча у родителей отменяется, но мы вернемся к ним вечером.
– Конечно, – соглашается Оскар более мягким тоном, чем в машине. – Твои родители сообщат в полицию, Кейт. Им просто нужно немного времени.
Он целует меня. Я жду, когда со щелчком закроется дверь его кабинета, хватаю ключи от машины и выхожу из дома.
9Кейтлин Арден
Флоренс живет в просторном мезонете[15] в георгианском стиле с тремя спальнями. Ее жених Дэниел очень расстраивается, если кто-то осмеливается называть их жилище квартирой. Я всегда думала, что в конце концов она найдет какую-нибудь творческую личность – себе под стать. Кого-то необычного, богемного, с татуировками и пирсингом. Я представляла, как они обитают вместе в лофте с кирпичными стенами – каком-нибудь отреставрированном бывшем складе. Но Флоренс вполне устроил Дэниел, чей гардероб состоит из темных костюмов и накрахмаленных белоснежных рубашек, а творческое начало ограничивается несколькими галстуками с рисунком. Зато Дэниел добрый и всегда изо всех сил старается, чтобы я чувствовала себя у них желанной гостьей. Он управляющий хедж-фондом[16]. Хотя если кто-то приставит к моей голове пистолет и потребует объяснить, кто такой управляющий хедж-фондом, я посоветую избавить нас обоих от лишних страданий и пристрелить меня, потому что не имею понятия.
На улице жарко и шумно. Собирается толпа: сегодня начинается летний карнавал. Артисты, гимнасты и танцоры, глотатели огня и акробаты проходят парадом по этой улице до самого парка Виктория, где их ждет ярмарка с развлечениями. Я в нерешительности топчусь на тротуаре возле мезонета, не зная, как сказать Флоренс о возвращении Оливии. Она, как и я, не поверит, но у нее появится надежда. И вопросы – очень много вопросов, на которые я не смогу ответить. И хотя я знаю, что родители придут в ярость, я должна рассказать Флоренс – иначе она возмутится, почему ей не сообщили о возвращении Оливии. И, возможно, это побудит меня позвонить в полицию.
Нажимаю на кнопку домофона. Отвечает Дэниел. Хотя он и удивлен, но слишком вежлив, чтобы спросить, почему я заявилась без предупреждения. Я молча захожу внутрь и снимаю кроссовки. У двери лежат клюшки для гольфа. Странно: когда происходит что-то глобальное, мир продолжает вращаться как ни в чем не бывало. В то самое утро, когда в мою жизнь возвращается пропавшая сестра, которую мы считали погибшей, Дэниел собирается провести несколько приятных часов, колотя по мячам металлическими палочками, стоимость которых превышает мою ежемесячную ипотеку.
Пока я иду за ним в гостиную, сердце колотится так сильно, что я чувствую его биение на губах. Тайна возвращения сестры разливается по венам. Дэниел что-то говорит, но я не понимаю ни слова и только киваю. Пытаюсь успокоиться, сосредоточиваясь на разных цветах вокруг. Теплые терракотовые стены. Оливково-зеленый диван. Бежевые подушки, пухлые и уютные. Золотистая фурнитура: подсвечники и ручки выдвижных ящиков, настенные бра и всякие домашние финтифлюшки. Золото того же оттенка, как и ее волосы. У меня сжимается в груди. Я вдавливаю пальцы ног в мягкий ковер цвета взбитых сливок.
В комнату врывается Флоренс со стопкой страниц, переложенных яркими разноцветными стикерами, – видимо, очередной сценарий.
Ее темные брови сходятся на переносице:
– Разве мы договаривались, что ты придешь?
Я качаю головой, слова застревают в горле. Внутри моего тела такие вихри и корчи, что хочется изгнать их, издав вопль банши[17].
Флоренс и Дэниел переглядываются.
– Иди, – говорит Флоренс жениху. – А то опоздаешь.
Он целует ее в щеку, не сводя с меня обеспокоенного взгляда:
– Рад тебя видеть, Кейт.
– Всё… с тобой всё хорошо? – интересуется подруга после его ухода.
Правда так и вертится на кончике языка, но я вижу сердито искривленные губы отца, водянисто-серые глаза матери и проглатываю ее.
Флоренс садится рядышком, и я вдыхаю успокаивающий, знакомый аромат ее духов «Джо Малон»[18]. Она купила мне такой же флакон в подарок на выпускной. Она была со мной в разные моменты жизни – важные и незначительные. Моменты, в которых Оливия не смогла участвовать. За последние несколько лет Флоренс стала мне как сестра. Я знаю, что могу ей доверять, но слова застревают в горле.
– Что случилось? – мягко спрашивает она.
Усидеть на месте вдруг становится невозможно. Чувствуя себя сжатой пружиной, я вскакиваю и начинаю расхаживать по комнате:
– Ты когда-нибудь задумывалась, что было бы, если бы она вернулась?
– Оливия? – после секундного молчания спрашивает подруга.
Я киваю.
– Конечно. Постоянно. – Флоренс встает и в тревожном ожидании швыряет сценарий на журнальный столик. – Кейт, что случилось?
– Я представляла себе это. Каждый день. Иногда я предлагала сделку Богу, в которого не верю. Верни мою сестру и можешь забрать двадцать лет моей жизни. Верни ее, и я отдам всё, что у меня есть. Я пройду босиком через весь город, если смогу провести с ней еще один день.
Я перестаю расхаживать туда-сюда и подхожу к окну, подставляя лицо солнцу, хотя из-за озноба не чувствую его тепла.
– Я бы пошла на всё, чтобы вернуть Оливию. Но представляла, через что ей пришлось пройти. Все эти годы складывались из секунд, минут и часов. Я думала о том, что с ней сделали. – Мое дыхание становится тяжелее и чаще. – Ни для кого ведь не секрет, зачем мужчины похищают юных девочек? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. И когда стало ясно, какой вред он мог причинить ей, я поняла: она никогда не вернется прежней. И подумала… – Я делаю вдох. Потом выдох. Слова застревают в горле как осколки стекла. – Я подумала, не лучше ли ей умереть.
Тишина окутывает нас как горящий пепел. Я не могу смотреть на Флоренс. Не могу поверить, что произнесла такое вслух. Я чувствую ее движение, ее тепло за спиной. Она совсем близко, но не прикасается ко мне. Я смотрю вниз, на людской поток. На процессию танцоров в ярких костюмах с перьями и блестками. Толпа по обе стороны дороги становится гуще. Гремит музыка, но даже она не в силах заглушить учащенное биение моего сердца.
– Я всегда надеялась, что если она умерла, то быстро. Безболезненно. Внезапно. – Я прислоняю голову к нагретому солнцем стеклу и представляю, как упираюсь в него лбом, пока оно не треснет. Как лечу по воздуху и падаю на раскаленный тротуар словно расколовшийся арбуз. – Как я могу смотреть ей в глаза, зная, что желала ей смерти?
Снова тишина.
Ярко-красная краска стыда после такого признания пропитывает одежду, окрашивает кожу, просачивается под ногти.
– Всё в порядке, – Флоренс берет меня за руку. Мы стоим плечом к плечу. Ее пальцы крепко сжимают мои. – Всё будет хорошо, – обнадеживает она, и в ее голосе такая уверенность, что я почти верю ей. – Годовщина – это всегда тяжело…
Мой язык словно из свинца. Если я расскажу Флоренс, что Оливия вернулась, придется сразу звонить в полицию. Я не могу поступить с подругой так, как родители поступили со мной. Не могу вывалить на Флоренс грандиозную новость и заставить пообещать молча нести эту тяжкую ношу.
Я открываю рот, еще не зная, что собираюсь сказать, когда сзади на журнальном столике вибрирует телефон Флоренс. Она отходит от меня и берет его в руки.
– Кто это? – взволнованно спрашиваю я: вдруг родители или Оскар пытаются меня разыскать.
– Никто, – слишком поспешно отвечает она.
– Кто? – Я подхожу ближе, стараясь разглядеть номер звонящего. – Это же твой агент.
Она нехотя кивает, телефон по-прежнему вибрирует в руке.
– Я жду звонка насчет обсуждения следующей книги Ноя Пайна, но…
– Ответь.
– Кейт…
Я беру у нее телефон, нажимаю кнопку ответа и возвращаю обратно. Флоренс одаривает меня легкой благодарной улыбкой, одними губами шепчет: «Я быстро» – и исчезает в коридоре.
Я возвращаюсь к окну и снова смотрю на улицу. Что я здесь делаю? Я должна быть с Оливией. Возможно, если я сейчас вернусь к родителям, то смогу убедить их позвонить в полицию. Как только пройдет шок от возвращения Оливии, родители поймут, в чем дело. Вызовут полицию, чтобы можно было начать расследование и найти похитителя. А если тем временем он вернется за ней?
Меня охватывает паника: я должна идти. Я должна…
В животе начинается спазм.
Внизу на улице толпа медленно движется по тротуару в хвосте процессии. Все смотрят на выступающих. Все, кроме фигуры в черном: черные джинсы, черная куртка с капюшоном. Слишком теплая одежда для летней жары. Слишком широкие плечи, чтобы этот человек был женщиной. Слишком высокий рост. Он смотрит прямо на мезонет. Прямо на меня. Вокруг него толпа. Он – черная дыра в разноцветном бушующем людском море. Солнечные блики пляшут на его венецианской маске. Я уже видела ее раньше. Этот длинный нос и яростно нахмуренные брови преследовали меня в ночных кошмарах. Маска не черная, как показалось мне в темноте на лестничной площадке, когда он похищал мою сестру. Она темно-синяя. Самый глубокий, самый темный оттенок синего.