– Как насчет тайской кухни? – предлагает Оливия. – Или итальянской? Никогда не откажусь от пиццы.
Я улыбаюсь, уже точно зная, куда мы пойдем. В один из тех ресторанов, который мы с Оскаром выбираем для особых случаев: высокие потолки, мраморные столешницы, стулья с высокими спинками, сверкающие полы из темного дерева. Обычно здесь нужно бронировать столик за несколько недель, но управляющий – родитель моего ученика, и он лично впускает нас.
– Какое шикарное место, – шепчет Оливия. – Часто сюда ходишь?
Я киваю:
– У них бесподобные десерты.
– У них всё бесподобно, – она оглядывается по сторонам. В последний раз она была в ресторане в наше последнее совместное лето. Я мысленно возвращаюсь назад, пытаясь вспомнить: ничего круче «Макдоналдса» или, в крайнем случае, «Пиццы Экспресс». Приятно, что теперь мне удалось отвести сестру в чудесное место, где она никогда не бывала.
Оливия заказывает мартини с маракуйей. Поскольку я за рулем, то предпочитаю воду из тяжелого стеклянного графина. Пока сестра потягивает коктейль, я задумываюсь: может, она впервые пробует алкоголь? Наблюдаю за ней, но она пьет коктейль непринужденно, словно сок.
Приносят общее блюдо: твердый сыр, мясное ассорти, свежий хлеб. Я впиваюсь в самый дорогой хлебный мякиш из всех, которые я когда-нибудь покупала, и тут меня осеняет: это похоже на наш с Оливией пикник на лугу накануне ее похищения. Я столько лет была уверена, что больше ее не увижу. Что она никогда не вернется. И благодарна судьбе за то, что ошиблась. Это первый день за десять с лишним лет, когда меня не захлестывают бурные волны одиночества. Сидя напротив сестры, я чувствую счастье – такое отчетливое, отполированное до блеска.
– Просто не верится, как ты повзрослела, – продолжает Оливия, намазывая на хлеб оливковое масло. – Мама сказала, ты учительница.
Я киваю:
– В начальной школе.
– И как тебе?
Я избегаю ее пристального заинтересованного взгляда, намазывая масло на хлебный мякиш и аккуратно водружая сверху сыр бри.
– Да особо нечего рассказывать, – беспечно говорю я. – Знаешь поговорку: «Кто ничего не умеет делать, тот учит»?
Сестра кладет хлеб на стол:
– Преподавание не приносит тебе радости.
Это утверждение, а не вопрос, но я всё равно отвечаю:
– Нет, это…
Нет, это не так. Во время учебного года каждое воскресенье – что-то вроде чистилища, страх снедает меня изнутри. И сладкое, неистовое облегчение в последний день каждого семестра, когда я знаю: если не считать нескольких часов подготовительной работы, у меня несколько недель передышки.
– Врешь, – заявляет Оливия. Вот так – просто и смело.
Она права. Не знаю, зачем я соврала ей. Наверное, с годами привыкла говорить или делать то, что, по моему мнению, понравится другим. Особенно родителям. Я годами переступала через себя, чтобы угождать им, соответствовать их желаниям, их планам, их представлениям о том, кем я должна быть. Но Оливия не мама. И не папа. Она моя сестра. И я не хочу ее обманывать.
– Преподавание – это не то, чем я хотела заниматься.
– Тогда почему занимаешься?
– Ради мамы. Они с бабушкой были учительницами, помнишь?
– Но мама больше не учительница.
– Да, но только потому, что ей стало трудно находиться среди стольких твоих ровесниц, когда тебя похитили, – я пожимаю плечами. – В любом случае она всё равно бы очень расстроилась, если бы никто из нас не пошел по ее стопам.
– И когда меня не стало, осталась только ты, – извинительно произносит Оливия, и я чувствую укол вины. Не мне жаловаться. У Оливии украли всю ее жизнь. Отняли возможность выбирать. Из нас двоих мне повезло больше.
– И как бы ты хотела изменить жизнь?
Я делаю глоток воды и качаю головой:
– Да неважно.
– Я хочу знать, иначе бы не спрашивала. Всё хорошо, правда? Теперь я вернулась, – она накрывает мою руку ладонями. – Я хочу узнать тебя, Кейт. Хочу узнать свою сестру.
Она говорит так искренне, что мне ничего не остается, кроме как быть честной. Честнее, чем я осмеливаюсь быть с кем-то еще.
– Я хочу путешествовать, рисовать, объездить весь мир.
Оливия напрягается, мрачнеет, отдергивает руку и наливает нам воды.
– Что такое?
– Ничего.
– Ничего?
Она ставит графин на стол с таким стуком, что на нас оборачиваются из-за соседних столиков.
– Я только что вернулась домой, а ты говоришь, что хочешь уехать.
– Нет, Оливия. Это не так… Я никуда не уеду.
Секунду она изучающе всматривается мне в лицо и, кажется, немного успокаивается.
– Мы могли бы путешествовать вместе, – думаю я вслух. – Танцевать под уличную музыку в Новом Орлеане, плавать с черепахами на Бали, исследовать Лувр в Париже…
Я думала, Оливия обрадуется, но она смотрит недоверчиво и мрачнеет:
– Только ты и я?
Я киваю.
– А Оскар?
Я качаю головой:
– Он постоянно путешествовал во время каникул. И хотел бы еще, но он единственный ребенок в семье, его родителям будет тяжело, если он станет пропадать месяцами. Он такой заботливый.
– Ладно, – беззаботно отвечает сестра, но ее взгляд стекленеет. – Хотя на самом деле он думает только о своей семье. Не о тебе. Не о том, чего хочешь ты.
– Ну, я имею в виду… – я замолкаю, удивленная ее отношением к моему жениху.
– Он знает, что ты хочешь путешествовать, но для него важнее собственная семья, правда?
– Ну, с этой точки зрения, наверное, ты права, – усмехаюсь я.
– А есть другая точка зрения?
Я открываю рот. Снова закрываю. Меня гложет сомнение, потому что в словах Оливии есть резон. Однажды, примерно год назад, на волне успеха своего канала «Страсть к путешествиям в картинках» меня охватила жажда странствий. И я рискнула спросить Оскара, не согласится ли он хотя бы на несколько месяцев отправиться в путешествие. Он отказался, напирая на то, что нельзя взять и уехать от ипотеки и наших родителей: это безответственно и эгоистично. И всё же я с трудом подбираю слова, чтобы сейчас защитить его:
– Он нужен родителям.
– Они старые? – Оливия наклоняет голову набок. – Больные? Зависят от него материально?
Я надкусываю виноградину, она лопается во рту и горчит.
– Нет, ничего подобного, просто… – Я вспоминаю его родителей. Как они с ним нянчатся. Даже душат его. Говорят о нем как о ценном племенном жеребце, которого мне дали взаймы с одной целью – ради разведения. Настаивают, чтобы мы обедали у них по воскресеньям каждую неделю, даже летом, и мы никогда не отказываемся от приглашения, потому что они внесли задаток за наш дом. Без всяких условий. И в промежутке между йоркширским пудингом и жареным картофелем его мать бросает что-нибудь вроде:
– Из Оскара выйдет чудесный отец. Будет ужасно обидно, если ему никогда не представится такого шанса.
Как будто исключительно из-за меня у них под ногами не копошится целый выводок любящих внуков. На самом деле Оскара не интересуют дети. Он шарахается от младенцев, как от автомобилей со взрывчаткой, – вплоть до того, что в ресторане пересаживается за другой столик, если мы оказываемся рядом с каким-нибудь малышом. Конечно, он не признается в этом родителям, потому что не хочет их подвести. Я уверена: если они начнут слишком наседать (как и мои родители), Оскар сделает всё, чтобы успокоить их. Даже покривив душой. Может, это должно волновать меня сильнее, но пока мысли о детях и режиме дня редко приходят в голову.
– Просто – что? – поторапливает Оливия.
– Просто Оскар близок со своими родными. Им не понравится, если он исчезнет даже на несколько месяцев.
– Тебе было бы тяжело оказаться вдалеке от мамы и папы?
– Не знаю. Хочется думать, что если бы у меня были и любимое дело, и любимый человек, я бы справилась, – я пожимаю плечами, скрывая горькое разочарование. – Но у всех по-разному, правда?
Парочка за соседним столиком громко хохочет, не переставая держаться за руки. Оливия замечает их, смотрит на обручальные кольца. Судя по тому, как они прилипли друг к другу, это молодожены. Они так не похожи на те молчаливые пары, которым после многих совместных лет не о чем говорить.
– Почему ты до сих пор не замужем за Оскаром?
– Что? – Поперхнувшись глотком воды, я едва не захлебываюсь.
– Да ладно, Кейт. Почему?
Мы встречаемся взглядами. Оливия смотрит пронзительно, в упор, словно читает мои мысли с такой же легкостью, как слова на странице.
– Мне казалось неправильным устраивать пышную свадьбу и выходить замуж без тебя.
Она молчит, ее лицо непроницаемо.
– Понимаю, – осторожно произносит она тем же успокаивающим тоном, какой психотерапевт использует для особо трудных пациентов. – В этом был резон. Но теперь я здесь. Значит, вы скоро поженитесь?
Я молчу, как следует обдумывая вопрос. Я всегда убеждала себя, что не спешу к алтарю только из-за исчезновения Оливии. И это не ложь. Тогда я верила в это. Но вот Оливия вернулась, а у меня по-прежнему не появилось жгучего желания заводить свадебную доску на «Пинтерест»[22] или тратить часы на выбор идеальных приглашений. И не потому, что я не люблю Оскара. Люблю. Правда люблю. И не в том смысле, который вкладывает в это слово кое-кто из моих друзей, чьи отношения напоминают старый изношенный свитер. Но они его не выбрасывают, потому что в нем удобно. Потому что проще цепляться за поношенное, чем искать новое, даже если оно может оказаться лучше. Оскар по-прежнему волнует меня. Он именно тот, кого я хочу. И всё же я чувствую, что с замужеством придет конец мечтам о путешествиях, потому что у женатых людей есть корни, они – одно дерево, а не два. Они неподвижны, и это придает им силы.
– Вряд ли я готова к браку.
Оливия слегка пожимает худенькими плечикоми:
– Может, он просто не тот, кто тебе нужен.
– Нет, тот, – настаиваю я, чувствуя свою правоту.
– Думаю, я могла бы найти тебе подходящего мужа, – улыбается она, отправляя в рот последнюю виноградину.