– Думаешь, мне бы не подошел?
– Такое никому не идет. Привет из восьмидесятых.
– Этот парень на самом деле из восьмидесятых.
Я хмурюсь:
– Да он моложе нас.
– Он путешественник во времени, – Оскар задорно улыбается.
Я наклоняюсь к нему, радуясь, что напряжение между нами рассеивается, как будто мы вытряхнули песок из пляжного полотенца.
– Делориан[28] или Тардис[29]?
– Волшебные повязки. Надень их – и… – Оскар вскидывает руки, растопырив пальцы. – Пуф! Он здесь, чтобы устроить маллет-революцию. Он основатель ОЛМ.
– ОЛМ?
– Общество любителей маллета.
Я улыбаюсь во весь рот, радуясь чудачествам жениха, указываю еще на нескольких прохожих, и Оскар тут же выдумывает о них веселые небылицы. Я всё еще смеюсь, когда он поднимается, выбрасывает упаковку из-под чипсов в урну, протягивает мне руку, и мы идем гулять по набережной.
– У тебя здорово получаются истории о разных людях, – говорю я. – Я и не подозревала, что ты такой выдумщик.
– Я веб-дизайнер, – делано возмущается он.
– Знаю, но компьютерный креатив – это другое.
Оскар пожимает плечами:
– Раньше мне нравилось писать. В университете я состоял в литературном объединении.
– Я не знала.
Он опять пожимает плечами:
– Бросил после второго курса.
– Почему?
– Нагрузка в университете стала больше, а папе не нравилось, что я отвлекаюсь. Дедушка владел фермерским магазином и всегда хотел передать его по наследству. Так что папин жизненный путь был предопределен, и он чувствовал себя в ловушке. Он хотел для меня большего. Поощрял заниматься компьютерами, потому что знал, что это прибыльно. В сфере технологий больше возможностей для трудоустройства, чем у писателя.
– Вот и мои родители настаивали на степени по английской литературе вместо степени по искусству.
Желание угодить родителям – один из базовых инстинктов. Это как приоткрыть рот, когда красишь губы.
Внизу, на пляже, компания подростков играет в фрисби. Рядом с ними холодильник с пивом и остатки барбекю. Две девушки отделяются от остальных и делают «колесо» на песке. Они визжат и хихикают, когда одна из них, перекувыркнувшись, приземляется на спину. Я никогда не была такой беззаботной. Никогда кокетливо не утаскивала шляпу у мальчика и не нахлобучивала на себя только для того, чтобы он погнался за мной. Никогда не сбегала тайком из дома. Никогда не крала у родителей водку и не пила из одной бутылки с бойфрендом, передавая ее туда-сюда. Тревога матери и строгость отца привязали меня к дому.
– Ты в порядке? – Оскар слегка сжимает мне руку.
– Да, просто… Я никогда не была такой, как они.
Он смотрит на подростков:
– Пьяной?
Я слабо улыбаюсь:
– Беззаботной. Непослушной. Я должна была вести себя безупречно, чтобы облегчить жизнь родителям. Это было утомительно.
– Ты чувствуешь, что что-то упустила?
– Всякие мелочи. Никаких вечеринок и ночевок вне дома, иначе мама будет волноваться. Но и кое-что поважнее. Например, где учиться и жить после школы. Я осталась рядом с мамой, потому что это было важно для нее. Я понимаю свои преимущества. Я выросла в чудесном доме. Ходила в хорошую школу. Родители любили меня. Обеспечивали. Но я всегда чувствовала, что тащу на себе тяжелую ношу. – Я замолкаю, чтобы не ляпнуть лишнего. Потому что этой ношей для меня стала она – Оливия. Я росла привязанной к гниющему трупу предположительно умершей сестры. Таскала ее за собой по школе, и ее широко раскрытые невидящие глаза наблюдали за мной с пола в классе, пока мы учили теорему Пифагора. Вечером я волокла ее холодное окоченевшее тело вверх по лестнице в свою комнату, где она лежала под кроватью, серая и разлагающаяся. По утрам она здоровалась со мной нежным взглядом. Я тащила ее вниз завтракать, и она разлагалась под моим стулом, пока я медленно и механически жевала хлопья.
– Но Оливия вернулась. – Голос Оскара вырывает меня из задумчивости. – Ты можешь сбросить эту ношу. Можешь делать что угодно, быть кем угодно. У тебя хорошо получается рисовать, Кейти. Может, когда-нибудь ты сосредоточишься на «Страсти к путешествиям в картинках» и перестанешь преподавать.
– Но тогда будет меньше денег. По крайней мере, какое-то время.
– Ничего. Справимся. Я об этом позабочусь.
– Родителям не понравится, если я брошу работу.
– Иногда нужно думать только о том, что нравится тебе самой. Это твоя жизнь, и ты должна прожить ее для себя.
Нет худа без добра: если я отказалась от мечты путешествовать по миру, это не значит, что я должна отказаться от мечты стать художницей. Оскар меня так поддерживает. Мне повезло быть рядом с тем, кто увозит меня в красивые приморские городки на песчаные пляжи и побуждает выстраивать жизнь так, как хочется. У меня сжимается горло. Это любовь в чистом виде. Я целую Оскара – глубоко, страстно, как и должно быть. Его руки проникают под мою футболку и поднимаются по голой спине.
– Давай вернемся в коттедж, – шепчу я, уткнувшись губами в его губы.
Он осторожно высвобождается из моих объятий:
– Вообще-то сначала мне нужно кое-что тебе показать. Прогуляемся?
Он встает и ведет меня вниз, на пляж. Я снимаю сандалии. Шум волн, набегающих на берег, успокаивает. Легкий ветерок треплет волосы, заставляя их танцевать вокруг лица. Мы проходим мимо беззаботных подростков, но я почти не замечаю их – я смотрю на Оскара. Он мурлычет от предвкушения. Мы поднимаемся по каменным ступеням, вырубленным в скале, сворачиваем за угол, справа от нас бархатное море. Подходим к выступу по рукотворной тропинке между острых скал и гладких валунов. Огненная полоска заходящего солнца разделяет море и небо. Оскар стискивает мою руку, глядя перед собой. Я иду за ним и вдруг вижу деревянный мольберт с чистым холстом. За ним открывается прекрасный, как на открытке, вид на Корнуоллское море.
– Это что? – спрашиваю я.
Оскар улыбается, тянет меня к мольберту и достает из рюкзака принадлежности для рисования: краски, кисти, мелки.
– Ты чертовски талантлива, Кейти. Ты не рисовала уже несколько недель. Продолжай.
Любовь переполняет меня. Я целую его и удивляюсь, как же мне повезло.
– Поверить не могу, что ты это сделал. Спасибо. – Я перебираю тюбики с красками и поворачиваюсь к мольберту.
И впервые в жизни чувство одиночества не накрывает меня волной, а окутывает нежно, как пелена дождя. Мелкого несущественного дождика. Я не утону в нем – нет, не сейчас. И даже не промокну. У меня снова есть сестра. У меня есть Оскар. Важнее, чем быть любимым, может быть только одно: это когда кто-то тебя знает. Знает по-настоящему. И Оскар знает меня именно так. Я бы никогда не сделала себе такой подарок в столь неспокойное для моей семьи время. Но мне это необходимо, и Оскар это знает.
Позже, когда моя картина сохнет у двери, Оскар наполняет ванну и наливает два бокала. Но вино меня не интересует. Я хочу Оскара. Я раздеваюсь и погружаюсь в теплую воду. Взгляд Оскара скользит по моему мокрому обнаженному телу, его пальцы стискивают дужки очков. Он кладет их на стол и, не отрывая от меня взгляда, тоже раздевается.
Прежде чем забраться в ванну, он на секунду замирает, улыбаясь и качая головой, словно не может поверить в собственную удачу.
Я обхватываю его ногами. Мы целуемся. От желания меня лихорадит, я вся горю. Мы занимаемся сексом. Точнее, пытаемся им заняться: ванна не такая большая, как я думала. Колени бьются о стенки, краны впиваются в ребра. Мы поскальзываемся и смеемся. Потом идем в душ, Оскар прижимает меня к прохладной кафельной стене, и я задыхаюсь, уткнувшись в его мокрое плечо.
На следующее утро мы завтракаем в пляжном кафе-баре. Мы сидим на улице, потягивая кофе в ожидании, когда принесут еду. Сегодня душно, но морской бриз периодически приносит облегчение. Оскар что-то просматривает в телефоне и вдруг шепчет:
– О боже.
Решив, что это очередной сложный клиент, я интересуюсь, не отрывая глаз от своего телефона:
– Что такое?
– Кейти, ты это видела?
Тревога в его голосе заставляет желудок нервно сжаться. Я забираю у Оскара телефон, и всё внутри переворачивается. Это заметка об Оливии. Какой-то никчемный журналистишка раскопал давно похороненную теорию о том, что Оливию никто не похищал. Что она была влюбленным подростком, сбежавшим с парнем старше себя. Я бегло просматриваю заметку, заранее зная, что там полная чушь, но гнев подступает к горлу, когда я вижу фотографии. На них мы с Оливией в свадебном бутике. Судя по ракурсу и четкости, они явно сделаны той продавщицей. Она не подала виду, что узнала мою сестру. Это вторжение в частную жизнь. Нас фотографировали без нашего ведома, словно животных на сафари. Эта заметка – еще один нож, который отец может метнуть в меня, когда ему вздумается. Кипя от злости, я сую телефон Оскару, и тут меня осеняет тошнотворная мысль. Я снова выхватываю телефон и прокручиваю заметку до конца – дальше, дальше, дальше. На этот раз я внимательно вчитываюсь в каждое слово, сердце бешено колотится. И испытываю огромное облегчение, что продавщица магазина не услышала слова Оливии о свадебном платье.
– Ты в порядке? – спрашивает Оскар.
Я киваю и протягиваю ему телефон.
Он подается вперед и понижает голос:
– Что случилось?
Я две недели хранила тайну о браке Оливии. Она заползла мне под кожу, как паразит. Я смотрю на Оскара и понимаю: ему можно доверять. Он мой жених и однажды станет моим мужем. Он сохранит тайну Оливии. Поэтому я рассказываю ему о человеке, которого видела уже дважды. О том, что знаю. Обо всем, что рассказала Оливия. Так приятно освободиться, выпустив тайну наружу.
Оскар приоткрывает рот, словно туннель недоверия:
– Она замужем?
– Это незаконный брак. Вероятно. Это не выходит у меня из головы.
Его брови взлетают так высоко, что почти прячутся под волосами. Он сцепляет руки на затылке так, что бицепсы под футболкой напрягаются, и откидывается на спинку стула.