Ноги дрожат, лодыжка словно сделана из зефира. Элинор не привыкла быть в центре внимания, но сейчас чувствует себя маргариткой, распускающейся на солнце.
Она возвращается к Флинну.
– Если бы я знал, что ты так чудесно катаешься, то в жизни не взял бы тебя с собой, – невозмутимо заявляет он.
Она смеется, и они вдвоем начинают выписывать круги. Она рассказывает, что раньше ходила на каток с братом, но опускает подробности.
– Значит, здесь живут только ты, твой дядя и Хит? – уточняет Флинн.
– Да.
– Вы близки?
– С братом да.
– Но он не рассказал тебе о Софии?
– Нет, – она пытается скрыть раздражение. – Не рассказал.
– Я видел его всего несколько раз. Он вообще мало что рассказывает, даже моей кузине.
– А почему он должен ей что-то рассказывать? – резко спрашивает Элинор.
– Потому что они вместе… – отвечает Флинн таким тоном, как будто Элинор нарочно ведет себя агрессивно. Что ж, так оно и есть.
– Я ничего о ней не знаю.
– А что ты хочешь знать?
– Ничего, – говорит Элинор. Всё, – думает она. – А у тебя есть братья или сестры?
– Два брата. Я самый младший.
– Ты вырос в Ирландии?
– Жил там, пока не исполнилось пять. Мы переехали сюда, когда мама стала директором школы.
– А твой отец тоже здесь?
Флинн кивает:
– У мамы с папой счастливый брак. Двадцать девятая годовщина свадьбы в следующем месяце.
Элинор задумывается, каково это – иметь родителей. Крепкую полноценную семью. Она бы хотела испытать это. Хоть ненадолго. Просто чтобы знать.
– Держу пари, у вас есть золотистый ретривер.
Флинн смеется:
– Вообще-то да. Ее зовут Хани.
Дядя Роберт запрещает заводить собаку. У него аллергия. Хит пообещал, что Элинор сможет это сделать, как только они станут полноправными владельцами поместья. Она так хотела бы собаку с высунутым языком и бархатными ушами. Компаньонку, которая будет сидеть рядом, пока Элинор читает, которая будет гулять с ней по дому и окрестностям. Собаку, которая не умчится в ту же секунду, как почует запах сучки в период течки.
– Ты работаешь? – спрашивает она Флинна.
– Я студент.
Она улыбается:
– Изучаешь мир?
– Учусь в Йоркском университете.
– Впечатляет. И что изучаешь?
– А ты как думаешь?
Она пожимает плечами:
– Понятия не имею.
– Угадай.
Она вспоминает путеводитель по Южной Африке, засунутый в бардачок его машины:
– Географию?
Уголки его губ приподнимаются.
– Нет. Попробуй еще разок.
– Геологию.
– Геологию? – фыркает он. – С чего ты взяла?
– Ты утверждаешь, что оставлял мне фиолетовый камень.
– Утверждаю? – Он прижимает руку к груди в притворном возмущении. – Я так и сделал.
– Я так и не нашла его.
– А ты искала?
Она улыбается.
– Ладно. Последняя попытка, – предлагает Флинн.
– Искусство?
Он смотрит удивленно и улыбается.
– Ты поступишь в университет на курс искусств, только если пообещаешь отрезать себе ухо.
– Ван Гог бы тобой гордился.
Флинн тормозит у края катка и наклоняется затянуть шнурки.
– Почему искусство?
– У тебя руки в краске. Заметила, когда ты вел машину.
– Краска… – бормочет Флинн, уставившись на свои ногти. – Черт. – Он соскребает остатки черного с кутикулы. – Это лак для ногтей, – объясняет он. – Тьфу, я-то думал, что всё смыл.
– Решил, что черный – не твой цвет?
– Папа не выносит, когда я крашу ногти. Говорит, это для женщин.
– По-моему, это дискриминация.
– Я тоже так считаю. – Флинн ковыряет ноготь. – Вообще-то возражает не столько папа, сколько дедушка. Он адвокат. Очень серьезный. И очень консервативный.
– Может, он просто завидует, – говорит Элинор. – Предложи ему тоже покрасить ногти.
Флинн улыбается:
– Есть еще предположения?
Она качает головой.
– Как насчет горячего шоколада? И я бы тебе всё рассказал. Тут недалеко есть одно местечко.
Они выбирают маленький столик на двоих у окна. Элинор чувствует себя словно в аквариуме или зоопарке. Хоть это крошечная сельская кофейня, она обставлена мебелью из темного дерева, стены из красного кирпича увешаны картинами в стиле латте-арт[33]. В центре – большой мягкий оранжевый диван и два плюшевых кресла вокруг низкого столика. Кофейня не переполнена, но и не безлюдна. Матери качают младенцев на коленях, небольшие дружеские компании громко переговариваются, парочка за соседним столиком держится за руки и тихо беседует. Мужчина глядит на свою спутницу с такой любовью, что у Элинор щемит в груди.
Она думает о Хите и Софии. Брат не подозревает, что Элинор тоже вышла в свет – и не только без него, а с кем-то другим. Она понимает, что люди рядом даже не подозревают о существовании Хита. Иногда ей кажется, что она и Хит так тесно переплетены, что если умрет один, умрет и другой. Но в этом кафе она не просто сестра Хита Ледбери. Она может быть кем угодно, и Флинн может быть ее парнем, или боссом, или даже братом. Эта мысль будоражит, дарит ощущение свободы. Элинор мгновенно перемещается из своей привычной жизни с Хитом в совсем другую, где можно ходить на свидания в кафе и запросто целоваться Флинн заказывает напитки. Она украдкой разглядывает его. Он такой красивый – и эта его ироничная улыбка, и широкий манящий рот… Но больше всего Элинор нравится, что Флинн чувствует себя как новенький блестящий пенс. Или воздушный шарик. Или нетронутый снег. Он не переживал ни трагедий, ни потерь. И Элинор надеется, что его жизнерадостность заразительна, потому что чем больше времени она проводит в этом огромном мире, тем отчетливее пропасть между ней и остальными.
Флинн возвращается к столу с двумя большими порциями горячего шоколада с густыми взбитыми сливками, пышным зефиром и даже шоколадными хлопьями. Элинор от восторга зажимает рот руками, потом опускает их, чтобы взять кружку, и лучезарно улыбается спутнику.
– У тебя прекрасная улыбка.
От такого комплимента Элинор краснеет и отводит глаза.
Флинн откашливается и садится за столик:
– Медицинский.
– Что? – Она непонимающе моргает.
– Моя специальность.
Она кивает:
– Хочешь быть врачом?
– Меня интересует всё связанное с психикой. Знаешь, психиатр или что-то в этом роде.
– Хочешь надевать на людей смирительные рубашки и сажать в палаты с мягкими стенами? – поддразнивает она.
– Я хочу помогать людям. Звучит как полная фигня, но…
– Нет, это не фигня.
Они встречаются взглядами, и между ними проскакивает разряд. Взгляд Флинна медленно опускается к ее губам, и Элинор становится жарко, как будто она греется на солнце. Это ощущение возбуждает и пугает одновременно.
– Я еду на годичную стажировку в Южную Африку, – быстро говорит он, всматриваясь Элинор в лицо. Она изо всех сил старается сохранять бесстрастное выражение, хотя внутри всё кипит от разочарования.
– Отсюда и путеводитель, – Флинн кивает. – Но уеду не раньше сентября.
Она улыбается, радуясь, что он не бросит ее в ближайшее время.
Они потягивают горячий шоколад. Элинор слизывает сливки с верхней губы, Флинн смотрит на нее не отрываясь.
– Ну а ты? – спрашивает он. – Чем ты хочешь заниматься?
По правде говоря, она никогда особо не задумывалась об этом, считая, что ее будущее уже предначертано. Они с Хитом столько раз говорили о том, что когда-нибудь наконец-то получат наследство, но никогда не обсуждали, как изменится после этого их жизнь. До сих пор Элинор не приходило в голову, что дни превращаются в недели, месяцы, годы, десятилетия.
– Не знаю.
– Наверное, имея такой великолепный дом, можно и не работать.
– Ну да.
– А тебе не будет скучно? Разве ты не хочешь иметь цель в жизни?
Элинор непонимающе прищуривается:
– У меня есть цель.
Флинн смущается и покаянно опускает взгляд:
– Конечно. Я не про… Извини.
Она отпивает глоток, напиток обжигает язык. Когда Хиту исполнилось восемнадцать, дядя Роберт приволок ему целую кипу университетских буклетов. Брат лениво пролистал их и тут же выбросил, решив, что лучше дожидаться наследства, чем ехать куда-то учиться. Элинор не стала спорить, но прочла буклеты от корки до корки будто сборники рассказов, представляя себя на окраине какого-нибудь нового города, в кампусе среди зелени, сидящей с друзьями над толстыми учебниками среди кучи студентов. Такая жизнь казалась ей более фантастичной, чем все романы Толкиена.
– Откуда ты знаешь, что хочешь делать? – тихо спрашивает она.
– Ну, ты понимаешь, что тебе нравится, и стремишься к этому.
– Чтение, – тут же отвечает Элинор. – Я люблю читать.
– Значит, английская литература?
– Наверное. А еще я играю на пианино. – И, нахмурившись, поправляется. – Играла на пианино.
– А потом что случилось?
Она самоучка, брала сборники нот в домашней библиотеке и слушала старые кассеты родителей. Однажды в выходные дядя Роберт услышал, как она играет. И с тех пор каждые выходные он как одержимый запирался с Элинор в гостиной на несколько часов, заставляя снова и снова играть одни и те же пьесы, пока у нее на кончиках пальцев не появлялись синяки. Он наблюдал за Элинор со стаканом скотча в руке и чем больше пил, тем требовательнее и нетерпеливее становился. И однажды, когда мелодия достигла оглушительного крещендо, рассерженный дядя Роберт захлопнул клап[34]. Если бы Элинор не отдернула пальцы, он бы их сломал.
– Так почему ты перестала играть? – настаивает на ответе Флинн.
Она пожимает плечами:
– Мой дядя отнял у меня всю радость.
Флинн молчит, ожидая продолжения. Элинор вспоминает еще одно жестокое наставление:
– Твой отец легко шагал по жизни благодаря тому, что был красавчиком. И еще кое-чему, что досталось ему от природы. Всё это ты видишь в зеркале,