– Рэйчел и Тиму.
– Зачем мне…
– Рэйчел родила ребенка.
Почему, когда у женщины появляется партнер, у нее появляется столько волокиты? Запоминать важные даты, готовить соответствующие подарки и поздравления для членов его семьи. Каким-то образом женщины становятся неофициальными бесплатными личными секретаршами своих партнеров.
– Разве ты не сказал Кейти, что у Рейчел и Тима родился ребенок? Я же просила сказать, – робко увещевает Хелен Оскара. Таким тоном матери отчитывают идеальных сыновей, на которых практически невозможно рассердиться по-настоящему.
– Забыл. У меня очень напряженный график.
Я поворачиваюсь к нему:
– Да, в последнее время ты так много работаешь над этим захватывающим новым проектом. Вот и сегодня весь день был в Лондоне на переговорах, правда?
Его щеки розовеют.
– Да.
– Весь день, – повторяю я. – В Лондоне?
Оскар хмурится, пытаясь понять, к чему я клоню. Я смотрю на него, кипя от злости, не понимая и отчаянно желая узнать, почему он врет. Хелен, не замечая нарастающего напряжения, протягивает нам свой телефон. Оскар берет его.
– Малышка Вайолет, – говорит она. – Разве она не чудо?
– Да, чудесная, – поддакивает он.
Я усмехаюсь, ловлю на себе их взгляды и киваю Оскару:
– Зачем ты притворяешься, что тебе не наплевать? Ты же ненавидишь детей.
Он фыркает:
– Нет, не ненавижу.
– Ты говорил, что младенцы постоянно орут, хотя понятия не имеют о реальных проблемах – таких, как квартплата или инфляция. Говорил, что все дети похожи на сморщенные мешки из-под орехов, из которых они появляются.
– Оскар! – восклицает его мать уже более суровым тоном, – Ты ведь этого не говорил, правда?
– Нет. Нет. Не говорил, – он пристально смотрит на меня, я смотрю на него в ответ. Он врет с такой легкостью. Так запросто. Оскар понижает голос: – Да что с тобой случилось?
– Ты случился, – отвечаю я. – Хватит врать. Просто прекрати врать.
Взмахнув рукой, я задеваю кувшин. Он опрокидывается и разбивается, вода растекается по столу.
Оскар извиняется перед матерью, я неуклюже пытаюсь навести порядок. В конце концов, кувшин не виноват, что мой жених лживый придурок.
– Отвезу ее домой, – сообщает Оскар матери, как будто я младенец, которого пора укладывать спать. Я стою в коридоре, стены вокруг шатаются. Они вдвоем о чем-то тихо переговариваются на кухне – наверное, обо мне и моем нынешнем состоянии.
Потом мы с Оскаром выходим, он обнимает меня за плечи и ведет вниз по улице. Если я оглянусь через плечо, то знаю, что увижу его мать, стоящую на подъездной дорожке. Она раздраженно смотрит нам вслед и говорит себе, что была права в своих сомнениях насчет меня. Она убедит себя, что это потому, что я еще не надела свадебное платье и вела себя странно сегодня вечером. Но если начистоту, то все матери считают: никто на свете не достоин их сыновей.
Сумерки почти сгустились, но жара не спадает. Как только мы заворачиваем за угол и скрываемся из виду, Оскар останавливает меня:
– Какого черта, Кейт?
Я вырываюсь из его рук:
– Чем ты сегодня занимался? На самом деле?
– Работал.
– В Лондоне?
Я вижу, как всё становится на свои места: он знает, что я знаю. Он идет на попятную:
– В основном. Я вернулся в Сомерсет пораньше, днем.
– И поехал в Брадфорд-он-Эйвон.
– И что? Ты теперь следишь за мной? – Он издает тот недоверчивый смешок, который всегда действует мне на нервы.
– Нет. Я была там с сестрой. И видела, как ты делил десерт с другой женщиной.
– Значит, ты совершенно случайно оказалась в Брадфорд-он-Эйвоне в том самом кафе, где я обедал? Думаешь, я поверю? – Его раздражение вырывается наружу, как приступ кашля. – Поверить не могу, что ты следишь за мной. Это ненормально, Кейт.
– Как ты умеешь всё перевернуть. Я видела тебя. С ней.
Он подходит вплотную. Наступает на меня. Он зол, по-настоящему зол:
– Прекрати эти игры, просто возьми и спроси меня, твою мать.
Я с трудом перевожу дыхание. Для нас это что-то новенькое. Мы с Оскаром не ссоримся – только препираемся. Препираемся из-за того, что он не пользуется подставками для кружек. Или из-за того, что я постоянно оставляю на кровати мокрые полотенца. Но не ссоримся никогда. Я вскидываю подбородок и встречаю взгляд его темных глаз.
– У тебя роман?
Он открывает рот, словно не в силах поверить, что я сделала то, на чем он настаивал: взяла и спросила.
– Ты с ума сошла! Нет у меня никакого романа.
Он так искренен, так убедителен, что ему легко поверить. И даже извиниться за свое ужасное поведение сегодня вечером и всю следующую неделю искупать вину. Тем не менее он врал и изворачивался. Даже если у него нет романа, он что-то скрывает.
– И кто же она? И зачем ты врал, что был в Лондоне?
– Я НЕ ВРАЛ! – взревев, он отворачивается – сплошной комок отчаяния. Я смотрю ему в спину, наблюдая, как судорожно поднимаются и опускаются его плечи, пока он пытается взять себя в руки. Оглядываюсь по сторонам: не услышал ли кто-нибудь вопль Оскара и не вышел ли разобраться, в чем дело. Никого нет. Оскар поворачивается и снова смотрит на меня:
– Я не врал. Просто не рассказал тебе во всех подробностях, час за часом, как провел день. Утром я был в Лондоне. Полдня у меня были встречи – одна за другой.
– А кто она?
– Мы с ней работаем.
– В сообщениях ты называл ее «он».
Он разводит руками:
– Случайно ошибся.
– Как ее зовут?
– Саманта.
Действительно, в календаре Оскара указано имя – Сэм.
Я начинаю ему верить, в душу закрадывается сожаление. Тем не менее я должна быть уверена до конца.
– В какой компании она работает?
Секундная пауза:
– «Адалин Фрай Интерьер».
Я опять чувствую ложь. Словно какой-то маленький зверек юркнул мимо в темноте.
– Я разрабатываю дизайн их нового сайта. Сэм – глава их отдела маркетинга. Это была деловая встреча.
Я киваю, хотя и знаю, что меня обманывают:
– Это тот самый новый проект, от которого ты в восторге?
– Они недавно засветились в «Вог». Это важное событие. Важный клиент.
Он качает головой, испуская волны разочарования:
– Ты правда опозорила меня сегодня вечером. Опозорила нас обоих. Сколько ты выпила?
Стыд окрашивает щеки. Я выпила больше, чем следовало, больше обычного. Вино разливается во мне вместе с чувством унижения. Его версия событий, его объяснения – всё это разумно. И все же остается неприятное чувство, что Оскар откровенен не до конца.
– А чья это светлая прядь, которую я нашла у тебя в столе?
Он напрягается:
– Ты заходила в мой кабинет?
Я с трудом перевожу дух:
– Чьи это волосы?
Ярость клубится вокруг него, как пар.
– Мои.
– Твои, – недоверчиво повторяю я.
– Да. С моей первой стрижки в детстве. Мама подарила мне эту прядь на восемнадцатилетие.
Я впиваюсь в его лицо глазами, ища признаки лжи:
– Я просто… я подумала…
– О чем? Что я и моя гипотетическая любовница обменялись волосами? – Оскар закрывает глаза и сжимает переносицу, словно борясь с мигренью. – Честно говоря, Кейт, тебе не помешает записаться к психотерапевту твоей сестры.
Я чувствую вспышку боли, как будто он только что пролил кипяток мне на колени.
– Я так понимаю, ты пропустила пару стаканчиков, прежде чем ехать к маме?
Я торжественно киваю.
– Значит, машину оставила дома?
Еще один торжественный кивок.
Он вздыхает:
– Прекрасно. Значит, поезд.
А потом он поворачивается и уходит. Я смотрю ему вслед. Он даже не обернулся посмотреть, иду ли я за ним. Он становится всё меньше и меньше, пока не исчезает за поворотом. Он ушел. Но я не чувствую себя одинокой. Кто-то смотрит на меня. Я оглядываюсь на дом Хелен и вижу в конце улицы фигуру во всем черном и с длинным носом – слишком длинным, чтобы быть натуральным. Чувствую, как внутри от страха всё сжимается, и озираюсь в поисках Оскара, но он скрылся из виду. Когда я снова смотрю в конец улицы, человека в маске уже нет.
22Элинор Ледбери
Элинор вызывает брату «скорую». Ожидание мучительно, и она всхлипывает от облегчения, когда мигающие синие огни приближаются к особняку. Парамедики спрашивают, что случилось.
Они с Хитом еще давно договорились выгораживать своего вспыльчивого дядю перед социальными службами, которые могут забрать и разлучить их. Поэтому Элинор врет, что не представляет, кто напал на Хита.
После нескольких страшных одиноких часов в больнице – Элинор обгрызла себе все ногти – ей сообщают: несмотря на глубокую рану на затылке, ушиб ребер и множество царапин и порезов, с братом будет всё хорошо.
Дядя Роберт никогда раньше не набрасывался ни на кого из них с такой жестокостью. А виновата во всём Элинор. Она меряет шагами сверкающие белые коридоры, раскаяние пульсирует внутри как второе сердце. Ей ненавистны непривычные больничные запахи антисептика и хлорки. Шаги снующих туда-сюда врачей и медсестер. Скрип их подошв по ламинату. Писк медицинской аппаратуры. Элинор никак не может согреться, хотя на ней по-прежнему куртка Флинна – теперь с кровавыми пятнами на обшлагах. Она засовывает руки в карманы и нащупывает сложенный листок бумаги с номером телефона и припиской: Если когда-нибудь понадобятся уроки фигурного катания. Флинн х
Она слабо улыбается сквозь слезы и отправляется на поиски телефона.
Не проходит и часа, как приезжает Флинн. Она заставляет его пообещать не спрашивать, всё ли с ней в порядке и запрещает говорить о том, что произошло: она не хочет об этом думать и не хочет врать. Она скучает по легкости ушедшего дня, который они провели на катке и в кофейне.
Элинор увлекает Флинна в небольшое помещение, отделенное от основного зала ожидания, где она провела большую часть вечера. Ее привлекли яркие пластиковые стулья и рисунок лужайки на задней стене. И только когда Флинн указывает, что они находятся в игровой зоне для детей, Элинор замечает в углу полупу