Можно пойти в полицию и рассказать о подозрениях. Но тогда об этом неизбежно узнают родители. И они будут раздавлены. Они думают, что вернули свою маленькую девочку. К тому же сейчас мне никто не поверит. Нужны неопровержимые доказательства. Нужен тот второй телефон.
Не знаю, что именно меня разбудило, но меня внезапно вырвали из сна, который не могу вспомнить. Что может быть хуже, чем просыпаться одной в темноте? Только ощущение, что ты уже не одна. Я лежу неподвижно, моргая и силясь что-нибудь рассмотреть в темной спальне. Мой телефон на прикроватной тумбочке, но я боюсь дотянуться до него, слыша чье-то ровное дыхание. Я чувствую: рядом кто-то есть. Краем глаза вижу чью-то фигуру. Сердце подскакивает к горлу, я поворачиваю голову.
– Оливия? – вырывается у меня.
Глаза привыкают к темноте, я различаю ее волосы до пояса, гибкие руки и ноги. Она приближается. Безмолвный призрак. Нависает надо мной. Волна страха давит, сбивая дыхание, пригвождая к месту. Возможно, у нее нож. Она вонзит его в мою плоть и кости, и я истеку кровью в кровати. Я открываю рот, моля о пощаде, но вырывается только свист. Она отступает, направляется к двери и выходит, не проронив ни слова. Убедившись, что она ушла, я приподнимаюсь на локтях и смотрю ей вслед, сердце по-прежнему колотится. В доме снова тихо. Это не сон. Это… Что это было?
Я встаю с кровати и крадусь по коридору к ее комнате. Дверь приоткрыта, и в щелку я вижу: Оливия крепко спит. Я схожу с ума?
Вернуться в постель – не вариант: всё равно не засну. Поэтому я спускаюсь вниз заварить чай. Я веду себя тихо и не включаю свет, чтобы не разбудить родителей, хотя шум чайника напоминает рев маленькой ракеты. В окно льется достаточно лунного света, чтобы без труда найти чайные пакетики и кружки. Заливая чай кипятком, я уже убедила себя: Оливия в моей комнате просто приснилась мне.
На полпути из кухни с кружкой чая в руке я слышу за спиной: шарк, шарк, шарк. Я замираю. Страх поднимается из глубины живота и медленно заполняет меня, вытесняя кровь.
Звук повторяется уже громче.
Шарк, шарк, шарк.
Нужно обернуться. Я знаю, что нужно обернуться. Сзади кто-то есть, и мне нужно обернуться. Я делаю вдох. Медленно поворачиваюсь. Шок наступает мгновенно. Там, прижавшись к кухонному окну, стоит человек в венецианской маске. Сейчас он ближе ко мне, чем шестнадцать лет назад. Это пробуждает давний ужас, криком вырывающийся наружу. Я отскакиваю, чай выплескивается через край кружки на руку. Я снова кричу – на этот раз от жгучей боли, роняю кружку, она разлетается вдребезги, весь кипяток проливается на босые ноги. Над головой раздается бешеный топот, и через секунду на кухню врывается мама:
– Что такое? Я слышала крик. Ты в порядке? Что случилось?
Включается свет, на мгновение я слепну. На кухню вбегает папа, за ним – Оливия. Три пары глаз, округлившихся от страха, уставились на меня.
Мама замечает разбитую кружку и мои красные обожженные руки.
– Кейт! – Она хватает их, чтобы рассмотреть получше. Я вскрикиваю. – Нужна холодная вода. Скорее.
Ужас всё еще корчится под кожей подобно живому существу. Я смотрю на окно. На человека в маске. Но он исчез.
– Какого черта ты заваривала чай в темноте? – рявкает папа, пока мама ведет меня к раковине.
Я сопротивляюсь, как непокорная лошадь, вставшая на дыбы.
– Нет, – бормочу я. – Нет.
Мама снова тянется ко мне.
– Погоди! Послушайте, здесь был человек в маске. Возле окна.
– Что? – Оливия пятится назад. – Он… Он здесь?
Папа распахивает французскую дверь, хотя мама кричит, чтобы он не выходил из дома. Но он выбегает наружу, босой и безоружный. Не обращая внимания на вздувающиеся волдыри и натянутую кожу на обожженных ступнях, я мчусь в другую сторону, к полицейскому, всё еще дежурящему в машине перед домом. Увидев, как я, спотыкаясь, бегу по дорожке, он тут же выскакивает наружу. Вскоре я возвращаюсь на кухню и, вся на нервах, жду, пока они с отцом обыскивают сад. Оливия заперлась наверху в ванной, мама тщетно пытается ее успокоить. Если Оливия не Оливия, то она заслуживает гребаную «Эмми»[44], но сейчас, пока не вернулись папа и полицейский, мне не до нее.
– Там никого нет, – сообщает папа явно обвиняющим тоном. А когда он смотрит на меня, я читаю в его взгляде: врунья.
26Элинор Ледбери
Дядя Роберт не приезжал в Ледбери-холл уже три недели – с тех пор, как жестоко избил Хита. Первые две недели после больницы Хит провел дома с Элинор. Она заботилась о нем, готовила еду, следила, чтобы он принимал лекарства, читала вслух. Каждую ночь они спали в одной постели, и она была рада, что брат снова с ней, пусть и в таком состоянии. Его мучили ночные кошмары, от которых простыни становились мокрыми от пота. Элинор снова и снова корила себя: дядя Роберт сделал это из-за нее. Она пересказала брату подслушанный на вечеринке разговор и объяснила, почему это так важно. Хит ничего не сказал, но она заметила, как он прокручивает информацию в голове.
Прошлой ночью, в постели, он прижал ее к груди и шепнул:
– Мне не хватало всего этого.
– Мне тоже, – ответила она в темноту.
– Он трус, – тут же добавил Хит. Конечно, он имел в виду дядю Роберта. – Подкрался ко мне сзади. Это не повторится, Элли, я не допущу. Если увижу его – убью.
– Ты не можешь его убить, – возразила она. – Вряд ли нам это сойдет с рук.
– Как мало ты в меня веришь. – Он погладил ее волосы, разметавшиеся по подушке. – Где ты была в тот вечер? Когда я вернулся домой, тебя не было.
Она сглотнула комок, радуясь, что он не может разглядеть ее лица.
– Гуляла по парку. – Ложь с привкусом пепла на языке. – А где ты был весь день?
Он поцеловал ее в плечо:
– Мотался по делам.
«Что ж, по крайней мере, теперь врем мы оба», – подумала она и взяла его за руку.
…Утром Элинор проснулась одна. Она поняла, что брат с Софией, и не чувствовала себя виноватой из-за того, что провела всю неделю с Флинном. Они гуляли рука об руку вокруг замерзших озер, сходили в кино, где он поцеловал ее в соленые от попкорна губы. Провели целый день в книжном магазине; Флинн купил ей столько книг в мягкой обложке, сколько она смогла унести. Заходя в отдел любовных романов, она ожидала, что Флинн усмехнется, но он этого не сделал. Они привезли книги в Ледбери-холл, и Элинор читала их у камина, положив ноги ему на колени.
Она устроила ему экскурсию по поместью и сама удивилась, что ей это понравилось. Раньше она думала, что делить Ледбери-холл с кем-то, кроме Хита, – всё равно что позволить чужому человеку рыться в ее ящике с нижним бельем. С Флинном оказалось всё иначе. Поднимаясь по каменным ступеням в дом, он аж присвистнул от восторга. Его восхищали башенки и свинцовые оконные решетки, красивая кладка из красного кирпича и причудливая резная арка над крыльцом.
– Сразу видно, что живут богачи: входная дверь вдвое выше роста.
Элинор показала ему язык и увлекла в дом. Флинн был любопытен, но учтив – ничего не трогал без разрешения. В поместье было полно старинных книг, вышитых подушек, шахмат из слоновой кости, карнавальных масок, звериных чучел на подставках. Повсюду красивые вещи, привезенные родителями Элинор из кругосветных путешествий. Больше всего Флинну понравился мраморный бюст Афродиты.
– Тяжелый, – заметил он, ставя бюст на место.
– Это греческая богиня любви.
После этих слов он поцеловал Элинор.
Элинор повела его на крышу, откуда видно во все стороны на много миль, показала розарий и пруд размером почти с озеро, с каменными влюбленными.
– Ты в нем плаваешь? – поинтересовался Флинн.
Ей не хотелось признаваться, что она боится плавать.
Вместо ответа она предложила:
– Надо как-нибудь вечером принести сюда пледы и свечи и посмотреть закат.
– Конечно, – улыбнулся он.
Они снова поцеловались – прямо там, на крыше.
И вот они в ее спальне, в ее кровати. Флинн ложится сверху, целуя в шею. Она запускает руку ему под свитер, слегка царапая его горячую кожу. Он стонет, накрывает ее рот своим, а потом отстраняется:
– Я тут подумал. Поехали со мной в Южную Африку.
Она отшучивается:
– Не могу. У меня даже нет паспорта, и мне вряд ли продадут билет даже по гудвиллу[45].
Но он серьезен.
– Я понимаю, твоими деньгами распоряжается дядя, но в доме полно вещей, которые можно продать. Уверен, тебе здесь одиноко, – продолжает он, убирая волосы с ее лица. – Ты больше не будешь одинока. Не со мной.
Элинор кажется, что она стоит на краю огромной пропасти, но прыжок вниз не опасен, потому что она крепко держится за руку Флинна. Она тянется к нему и снова целует. Он начинает расстегивать ее платье. Сквозь музыку слышно их взволнованное прерывистое дыхание. Она не слышит, как по лестнице поднимается брат. Не слышит, как он встает за дверью. Она замечает его только тогда, когда дверь с оглушительным грохотом распахивается. Элинор и Флинн отшатываются друг от друга.
Хит стремительно вцепляется Флинну в свитер, стаскивает с кровати и впечатывает в стену с такой силой, что Элинор боится, как бы он не пробил ее насквозь. Она поднимается на ноги и спотыкается:
– Хит!
– Какого хрена ты вытворяешь с моей сестрой? – рычит он.
– Отвали от меня! – кричит Флинн. – Отвали!
– Хит, прекрати! – умоляет Элинор. – Отпусти его!
Флинн замахивается, но Хит уворачивается, не выпуская из рук его свитер, и впечатывает противника в другую стену. Они стоят лицом к лицу.
– Ей всего пятнадцать, мать твою.
Флинн смотрит на Элинор и бледнеет. У него такой вид, будто его вот-вот стошнит. Она отчаянно качает головой, опровергая ложь брата.
– Думаю, полиции будет интересно, что я застукал тебя за раздеванием пятнадцатилетней девочки в моем собственном доме, правда? – усмехается Хит.