– Это не… – начинает она, но едкий взгляд брата насквозь прожигает кожу, и Элинор захлопывает рот.
Хит выпускает Флинна.
Потрясенный Флинн ерошит волосы, глядя на нее с крайним отвращением и внезапным разочарованием. У Элинор словно переломаны все кости. Ей хочется броситься к нему, сказать, что брат врет, но гнев Хита словно пригвоздил ее к месту.
– Вали отсюда, – рычит брат.
Не проронив ни слова, Флинн уходит, даже не обувшись и то и дело спотыкаясь о собственные ноги. Хит стоит неподвижно и молчит. Ни он, ни Элинор не двигаются с места, пока не слышат, как хлопает входная дверь. А потом Хит внезапно хохочет:
– Господи, Элли, и вот это в твоем вкусе? Флинн Хили? Он же как гребаный золотистый ретривер. – Брат проходит мимо нее и падает на кровать, закидывая руки за голову, и окидывает Элинор взглядом. – Хотя бы застегнись, сестренка.
Она подчиняется, трясущимися руками застегивая платье.
– Да что с тобой такое?
– А ты думала, что я буду стоять возле кровати и снимать вас на видео? Или хотела, чтобы я присоединился?
– Не мели чушь, – огрызается она. – Ты соврал ему.
Его напускная веселость улетучивается, Хит вскакивает на ноги:
– Нет, это ты соврала ему. Что ты ему наобещала? Будущее? Дом? А вокруг прыгают щенок и парочка детишек? Ты не для него. – Его глаза, как два острия ножа, пронзают ее кожу. – Ты трахалась с ним?
Она вскидывает подбородок:
– А ты трахался с Софией?
Он замирает, застигнутый врасплох:
– Это Флинн сказал?
– Нет. Я тебя видела. – Она не может сдержать подступающие слезы и трясет головой, не позволяя им пролиться. – Я волновалась и поехала в город, чтобы найти тебя. И увидела вас вдвоем.
Он изумлен:
– Ты одна ездила в город?
– Да! Несколько недель назад. Потому что я не… Рапунцель, Хит. А Ледбери не… тюремная башня, и ты не мой сторож.
Его губы вздрагивают.
– Рапунцель?
– Да пошел ты, – она разворачивается, чтобы уйти, но он хватает ее за руку:
– Это не то, что ты думаешь.
– Неужели? – Она сердито смотрит на него и вдруг задумывается: как бы она жила, если бы вместо брата у нее была сестра. Сейчас Элинор жалеет, что у нее нет сестры.
– София ничего для меня не значит.
– Ты позвал ее к нам на вечеринку.
Он качает головой:
– Она сама заявилась. Я ее выгнал. Я с ней только потому, что она полезна.
Элинор отмахивается:
– Держу пари, так и есть.
Хит вздыхает:
– Она устроила меня на работу в музыкальный магазин.
– На работу? – Элинор хмурится. – Зачем тебе работать?
– Потому что у нас нет денег. И нет другого выхода. Все деньги у Роберта.
– Но когда тебе исполнится двадцать один…
– Если исполнится. Он пытался меня убить.
– Нет, он…
– Мы ему полезнее мертвые, чем живые, потому что, когда мы уберемся с дороги, деньги, поместье – всё достанется ему. Так что я устроился на работу. Вот куда я езжу каждый день. Я откладывал свою зарплату.
– Зачем?
– Потому что ты – самое важное в этом мире, Элли. Единственное важное. Я подумал, если накоплю достаточно, мы сможем уехать, и ты будешь в безопасности.
У нее внутри всё сжимается.
– Уехать из нашего дома?
– Только на время. Пока я не повзрослею, чтобы вернуться и заявить права на наследство. По крайней мере, на свою половину.
Элинор одновременно чувствует облегчение и тошноту. Она хотела бы возразить, что дядя Роберт не желает им смерти, но не может. Потому что после происшествия со свинцовой трубой она уверена: Хит прав.
– Но теперь мне вряд ли обрадуются в магазине, – вздыхает брат. – Как только Флинн расскажет Софии.
Чувство вины покрывает ее кожу капельками пота.
– Послушай, у дяди Роберта есть деньги, у него же такая крутая карьера. Ему не нужен Ледбери или…
– Правда? После того, что ты выкинула, вряд ли у него будет крутая карьера. Они отдадут должность его коллеге.
– Джонатану Джонсу.
– Ну да. У которого нет племянницы-пироманки.
Элинор закрывает лицо руками:
– Прости.
Он мягко отводит ее руки и удерживает в своих:
– Мне не нужно, чтобы ты извинялась. Мне нужно, чтобы ты исправилась. – Он прижимает ее к груди. Она вдыхает его знакомый запах. – И не переживай насчет Роберта. Если он тебя хоть пальцем тронет, я его убью.
27Кейтлин Арден
Надежда хоть как-то реабилитироваться исчезает следующим вечером, когда полицейские сообщают, что не нашли никаких следов человека в маске. В камеру наблюдения видна дверь черного хода, но не окно. Криминалисты не смогли обнаружить следы в саду и предположили, что он шел в основном по мощеным дорожкам, а земля совсем сухая. На калитке и оконном стекле тоже не нашли отпечатки пальцев: скорее всего, он был в перчатках. Тактичное молчание полицейских намекает, что, возможно, здесь вообще никого не было, а я или брежу, или вру.
Как только полицейские уходят, на меня набрасывается папа, весь кипя от ярости и негодования:
– Да что с тобой такое?!
– Я его видела, – настаиваю я, но он смотрит на меня как на истеричное дитя, у которого под кроватью якобы обитает снежный человек. – Ты мне не веришь.
– Кейт, любимая, он не говорил, что не верит, – успокаивает мама, пытаясь навести мосты из песка и хоть как-то спасти ситуацию.
– А ты? – спрашиваю я ее с надеждой. Я отчаянно хочу, чтобы мне поверили. Хочу, чтобы отец притянул меня к себе, обнял и что-то успокаивающе шептал, уткнувшись мне в волосы, как в ночь похищения Оливии. – Ты мне веришь?
– Его никто, кроме тебя, не видел. Никто. Как это объяснить?
– Здесь, внизу, была только я! Если бы ты или мама были на кухне, тогда…
– Зачем ему так рисковать – проникать в дом, чтобы просто постоять у окна? К тому же маловероятно, что ты забредешь в это время на кухню.
Я и не задумывалась, зачем. Встреча с человеком в маске оказалась таким страшным потрясением, что я не могла больше ни о чем думать. Папа прав. Это рискованно: рядом дежурит полицейский, и человека в маске могли поймать. Так что ему было нужно? Просто напугать меня? Это вряд ли. Я качаю головой:
– Не знаю.
– Его там никогда и не было, Кейтлин.
– То есть ты думаешь, я вру?
Отец делает шаг навстречу. Иногда я забываю, какой он высокий. Выше всех, и сейчас он нависает надо мной в коридоре:
– Я думаю, что очень долго всё внимание доставалось тебе одной, а теперь стало по-другому.
Он просто брызжет ядом, и эти брызги обжигают сильнее, чем горячий чай.
Мама снова начинает строить мост из песка, хотя надвигается цунами. Она кладет руку на плечо отца:
– Майлз, давай поговорим завтра, когда все успокоятся.
Она умоляюще смотрит на меня. Для всех будет лучше, если я пойду на попятный, извинюсь, соглашусь с версией, что я врунья, которая добивается внимания и отказывается делить родителей с сестрой. Я уже открываю рот, извинения готовы сорваться с кончика языка. Но вспоминаю совет Гидеона быть смелее.
– Нет, давайте сейчас, – настаиваю я, в упор глядя на отца. – Какое такое внимание ты мне уделял, пока я росла? Ты всегда был на работе. За последние три недели я видела тебя чаще, чем за последние шестнадцать лет. – Я смеюсь безрадостным смехом. – Я столько лет пыталась тебе угодить, и ради чего? Чтобы стоять и слушать обвинения, будто я стремлюсь привлечь внимание?
– Он такого не говорил, – возражает мама.
– Это и так понятно, – я смотрю на отца, ожидая новых выстрелов, новых оскорблений, еще больше злобы. Но он выглядит надломленным. Каким-то сжавшимся. Я хочу насладиться триумфом, но не получается. Его депрессия почему-то угнетает меня больше, чем ненависть.
– Вчера ночью ты нас напугала, Кейт, – говорит мама. Видимо, она решила поднять меч, который выронил отец.
– Я вас напугала? А как насчет того психа, который вломился к нам в сад?
– Кейтлин, – опасливо и раздраженно вздыхает мама. – Его нигде не нашли.
– А лес за домом? Старый сарай? Его проверили? – Я вспоминаю, как Оливия использовала этот сарай в качестве ориентира, чтобы найти дорогу.
– Какой сарай? – спрашивает мама.
– В лесу.
Она хмурится:
– Его незаконно построил десять лет назад какой-то бродяга. Я думала, городской совет уже снес его. Там опасно, Кейт, там никто не прячется.
Меня охватывает ужас. Десять лет… Сараю всего десять лет. Если это правда, то как о нем узнала Оливия, пропавшая шестнадцать лет назад? Больше чем за полдесятилетия до постройки сарая?
– Мама, – окликает Оливия, стоя внизу лестницы. – Кейти не виновата.
– Не лезь, – я набрасываюсь на нее, потому что она коварная самозванка. Если бы она не вторглась в нашу жизнь, я бы сейчас не ссорилась с родителями. – Не смей меня защищать. Ты меня вообще не знаешь!
– Кейтлин! – вскрикивает мама.
– Откуда ты узнала об этом сарае? – Я уже брызгаю слюной.
– Ты о чем?
Конечно, она делает вид, что не понимает. Я захожу с другой стороны:
– Что ты делала в моей комнате вчера ночью?
Она морщит нос:
– Меня там не было.
– Была. Я проснулась, а ты стояла у кровати.
Они втроем переглядываются, словно я пироман, размахивающий канистрой с бензином и коробком спичек.
– Кейт, это не я. Я не заходила в твою комнату. Я бы никогда…
– Врешь.
Она притворно-невинно округляет глаза, кукольные ресницы почти касаются идеальных бровей:
– Я не вру, я за тебя волнуюсь.
Она протягивает руку и покровительственно кладет мне на плечо. Я шлепаю ее по руке. Звук эхом отражается от стен. Нижняя губа Оливии мастерски трясется. Родители в ужасе. Это уже слишком. Чересчур. Я поднимаюсь наверх и собираю сумку.
Провести еще одну ночь в Блоссом-Хилл-хаузе, где сгустилась настолько мрачная атмосфера, что можно резать ее, как хлеб, на куски и подавать на стол, не вариант. Никто не проронил ни слова, когда я уходила, перебросив сумку с вещами через плечо. Сейчас я сижу в машине возле своего дома. Мама даже не отправила ни одно из тревожных сообщений вроде: «Ты уже дома, милая?» Их вообще не приходило с тех пор, как вернулась Оливия. Никогда не думала, что буду по ним скучать.