Элинор никогда не видела дядю плачущим и, жалея его, успокаивающе кладет руку ему на спину. Они встречается взглядами, и впервые она видит в его глазах отеческую любовь.
– Вашими успехами можно гордиться, – говорит она. – Вашей компании повезло, что у нее есть вы.
Лицо дяди Роберта залито слезами. Он выпрямляется, покачиваясь, и улыбается с искренней нежностью.
– Ты говоришь как твоя мать. – Его пристальный взгляд блуждает по лицу Элинор. – И выглядишь совсем как она. У тебя ее глаза. Она была самая красивая… – Он протягивает руку и гладит ее по волосам.
Краем глаза она замечает тень Хита в солнечном квадрате дверного проема. Дядя Роберт тоже видит ее и в панике отдергивает руку, но пальцы запутываются в волосах, Элинор испуганно вскрикивает.
Хит вскидывает ружье. Раздается щелчок.
Глаза дяди Роберта округляются.
– Хит, я тольк…
Хлопок. Вспышка. Элинор чувствует на лице горячие брызги. Дядю Роберта отбрасывает назад. Он падает на пол, его грудь – как расколотый гранат.
34Кейтлин Арден
Я захожу в дом на Блоссом-Хилл. Сегодня вторник. Оливия на приеме у Гидеона, родители на работе. Я стою одна в коридоре. Хоть я и выросла здесь, но чувствую себя незваной гостьей. От страха, что меня застукают, сердце колотится. Начинаю снимать кроссовки, но замираю. Если кто-нибудь вернется и увидит их у двери, сразу поймет, что я здесь. А весь смысл моего визита – войти и выйти незаметно.
В спальне Оливии приступаю к поискам второго мобильника. Возможно, она носит его с собой, но надеюсь, что нет. Или вдруг я найду другие улики – спрятанный паспорт или водительские права. Любые доказательства, кто она на самом деле. Открываю шкаф и удивляюсь: сколько дорогой красивой одежды. Она явно не раз пользовалась папиной кредиткой. Роюсь в ящиках, нахожу под кроватью коробку с дневниками и перелистываю их. Меня снова охватывает злость: лже-Оливия прочла сокровенные мысли моей сестры и воспользовалась ими, чтобы заставить всех поверить в ее историю. Я засовываю дневники обратно под кровать и продолжаю искать, но не нахожу никакого компромата.
С каждой минутой бесплодных поисков разочарование усиливается. Телефона нет. Что-то внутри меня надламывается, приходится прикусить язык, чтобы не закричать. Лучшая подруга и жених не верят мне. Мне нужны доказательства. Без второго телефона я не докажу, что она не моя сестра. А если полиция не засомневается, то не станет проводить повторный тест ДНК. Но разве я сама не могу его сделать? Сейчас я одна в комнате, где полно вещей, к которым она прикасалась, которыми пользовалась. Так что это вполне реально.
Я достаю телефон, вбиваю в «Гугле» «набор для ДНК», просматриваю несколько сайтов и быстро понимаю, что мне нужны волосы, а еще лучше – слюна. Если сравнить их с моими, то можно доказать: мы не родственники.
Надежда озаряет меня как солнечный луч. Я сбегаю вниз по лестнице и хватаю из кухонного шкафа пару пакетов на молнии. Вернувшись в спальню, снимаю со щетки-расчески волосинки и осторожно помещаю в пакет. Потом иду в ванную и снимаю насадку с электрической зубной щетки. Поскольку у мамы с папой отдельная ванная комната, то никто, кроме Оливии, не пользуется основной ванной. Так что это наверняка ее щетка. Я достаю новую, точно такую же насадку из шкафчика, надеясь, что Оливия не заметит подмены. Трясущимися руками пытаюсь засунуть добычу в пакет, но впопыхах роняю. Наклоняюсь и замечаю что-то прилипшее снизу к умывальнику. Нет, не прилипшее… приклеенное скотчем. Отлепляю и выпрямляюсь, чтобы рассмотреть: маленький белый футляр умещается на ладони. Открываю, и на меня, покачиваясь в прозрачном растворе, смотрит пара линз цвета незабудки.
Вспоминаю первую встречу с Оливией в родительской гостиной. Я сомневалась, она это или нет. Но мои глаза встретились с ее глазами, которые всегда напоминали мне ледниковые озера и летнее небо, незабудки и лепестки колокольчиков, и все сомнения исчезли. Благодаря этой детали я поверила, что Оливия – моя сестра. Всё оказалось притворством. Еще один обман.
Еще одно подтверждение, что она самозванка. Я готовлюсь ощутить прилив триумфа от того, что нашла доказательства, но ничего не чувствую. Вместо этого передо мной открывается темная бездна горя, потому что сестры по-прежнему нет рядом, а я по-прежнему одинока. Во мне поднимается ярость, и я ухватываюсь за нее обеими руками: лучше злиться, чем быть убитой горем. Я закрываю футляр. Нужно рассказать родителям, но тогда… А если они не поверят, что я нашла в ванной линзы? Оливия может заявить, что они не ее. Я смотрю на маленький пластмассовый футляр, и уверенность тает с каждой секундой. Потому что доказательство, которое казалось таким убедительным, легко опровергнуть. Придется подождать, пока не получу результаты теста ДНК. Даже если и тогда родители продолжат сомневаться, это может подтолкнуть их сделать собственный тест. Я возвращаю футляр на место и ухожу.
Через полчаса я останавливаюсь у своего дома, но не сразу иду внутрь. В последнее время наш дом похож на музей, наполненный реликвиями давно угасших отношений. Я представляю, как по нему прогуливаются посетители: вот так здесь жили, вот что ели, вот что любили. После ссоры с Оскаром прошло три дня, и мы почти не разговаривали. В понедельник, когда я проснулась, его уже не было. На кухонном столе лежала записка, гласящая, что он едет в Оксфорд навестить кузена. Он должен вернуться сегодня вечером, и от этой мысли меня передергивает. Как только приедет, спрошу про Сэм и потребую рассказать правду.
Какое-то время я сижу в машине, перебирая многочисленные вопросы, словно карты Таро, которые могут раскрыть ускользающую истину. Оливия – самозванка, она связана с Саймоном Бриггсом, потому что в его доме найдены ее отпечатки пальцев и ДНК. Возможно, его убили, а почерк в предсмертной записке подделали, чтобы представить всё как самоубийство. Но, как заметил Гримшоу, в таком случае убийца – Оливия. Зачем ей убивать Бриггса? Зачем заявляться в мою семью и притворяться пропавшей сестрой? А преследователь в маске? Может, он и есть похититель сестры? Но почему он появился сейчас и зачем преследует меня?
Так хочется верить, что моя настоящая сестра по-прежнему жива и борется за жизнь. Но, как и ребенком в ночь похищения, я чувствую правду в каждом ударе сердца, в каждом вздохе и даже в ярко-красном цвете своей крови: сестра никогда не вернется домой. Она исчезла.
С выключенным кондиционером долго оставаться в машине невозможно: августовская жара безжалостно обжигает. Я выхожу. Увы, голубое небо безоблачно – ни намека на дождь. Открываю калитку и останавливаюсь, потому что перед дверью дома стоит Джемма. С тех пор, как я видела ее в последний раз, у нее изменилась прическа, темные волосы теперь коротко подстрижены. Мы встретились, когда я сидела в баре с Флоренс накануне возвращения Оливии, – как будто много лет назад.
– Джемма, – зову я.
Она подпрыгивает от неожиданности и оборачивается:
– Ты пришла.
Я киваю:
– Всё в порядке?
Она смотрит на входную дверь, а потом куда-то мимо меня в сторону калитки.
– Да, всё хорошо.
Повисает молчание. Я пытаюсь найти способ тактично поинтересоваться, зачем она здесь. Я рада Джемме, но не ждала ее, особенно после нашего телефонного разговора три недели назад.
– Я собиралась позвонить, но не знала, что сказать, – объясняет она. – И подумала, проще зайти.
– У тебя всё нормально?
Она кивает:
– Просто я… – Она ковыряет облупившийся лимонный лак на ногтях. – Я чувствовала себя виноватой за то, что была холодна с тобой. Но мне стало так больно, когда я увидела в новостях, что вернулась твоя сестра. Я думала, мы близкие подруги, и не знать такой важной вещи…
– Мы близкие подруги, Джем. – Я снова думаю о том, что потратила кучу времени и сил на Флоренс за счет остальных подруг. И теперь сожалею. Но мы с Флоренс были знакомы еще до той ночи похищения, и наше общее горе от потери Оливии означало, что она понимает меня как никто.
– Почему ты не рассказала? – спрашивает Джемма.
Я сомневаюсь, стоит ли отвечать, но снова слышу голос Гидеона, советующий быть смелее. И объясняю Джемме, что рассказы об Оливии всегда вызывали вопросы, которых я предпочитала избегать. Вопросы, которые мне задавали с осуждением, повторяя отцовские слова. Например, почему я сразу не позвонила в полицию? И я боялась, что другие оттолкнут меня так же, как папа.
Джемма слушает и наконец кивает:
– Я понимаю, почему это мешает тебе открыться. Но послушай, Кейти, близкие люди – это те, кто не спешит осуждать. – Она искренне хмурится. – Я не буду думать о тебе плохо.
Я слабо улыбаюсь, жалея, что не доверяла ей раньше:
– Оскара нет дома. Не хочешь выпить кофе и хорошенько поболтать?
Она смотрит в сторону:
– Не могу.
Я смеюсь:
– Боишься, от «Нескафе» перейдем к чему-нибудь покрепче – латте и мокко?
Она улыбается, но как-то грустно:
– На самом деле есть другая причина, по которой я хотела тебя увидеть. Я зашла попрощаться. Завтра улетаю. Собираюсь путешествовать несколько месяцев.
– А школа? – удивляюсь я: почти во всех школах занятия начинаются на следующей неделе.
– Я уволилась. – Заметив выражение моего лица, она смеется. – Всё нормально. Это была даже не постоянная работа. Просто методист. PGCE[52] я получила только потому, что не представляла, чем хочу заниматься. Если честно, преподавание делает меня несчастной. У меня нет амбиций лезть наверх, чтобы стать королевой самого крошечного и самого нищего замка в стране. В общем, буду путешествовать, набираться опыта и собираться с силами.
Я вспоминаю, как во время урока мне не раз хотелось закричать – яростно и громко, чтобы привычная жизнь разлетелась на части, а я выползла наружу, как из сброшенной змеиной кожи. Я никогда никому не признавалась, насколько я несчастна, особенно на работе. Потому что это означало бы предать родителей и ту жизнь, о которой они мечтали для меня. И снова ловлю себя на мысли: как жал