Она останавливается в конце улицы, набираясь храбрости, чтобы зайти внутрь, и видит Флинна. Он выходит из магазина и запирает его. И он один. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он поднимает глаза. На его лице появляется удивленное выражение. Ей хочется подбежать, чтобы Флинн обнял ее, но она приросла к месту в страхе быть отвергнутой. Элинор набирает в легкие холодного воздуха, идет к нему на дрожащих ногах, пытается улыбнуться, но улыбка получается натянутой. Флинн хмурится:
– Что ты здесь делаешь?
– Я соскучилась.
Выражение его лица смягчается, Элинор подходит ближе, но он отступает, пряча ключи в карман. Наверняка он заметил красную отметину на ее лице, но ничего не говорит. Его это больше не касается.
– Возвращайся домой, Элинор.
Она хочет ответить, что у нее нет дома. Что он так же отвратителен, как труп, который она помогала закапывать в мерзлую землю. Что Ледбери-холл для нее – как желудок, который медленно переваривает ее, сдирая плоть с костей, растворяя, пока она не исчезнет. Она хочет выбраться из этого чрева, пока есть силы, но только с помощью Флинна. От выражения его лица – сурового и непреклонного – у нее перехватывает дыхание. Он поворачивается и уходит. Она бредет следом, зная, что должна попытаться, потому что теперь, когда она лишилась Хита, у нее никого нет, кроме Флинна.
– Как насчет Южной Африки? Я хочу поехать с тобой.
Он останавливается. Она смотрит ему в затылок и очень хочет, чтобы он обернулся. Он поворачивается:
– Ты не можешь.
Его слова впиваются как лезвия. Она прикрывает глаза от боли и пытается всё исправить.
– Хит соврал, – говорит она. – Мне не пятнадцать. Он врал тебе.
По лицу Флинна пробегает тень.
– Это неважно.
– Неважно?!
– Нет, – Флинн вздыхает. – Хит навестил меня после того, как застукал нас вместе. И предупредил, что, если я еще раз к тебе подойду, он меня прикончит. И я ему верю.
На мгновение Элинор представляет Флинна на полу кабинета: невидящие глаза, рассеченное тело, липкое от крови, и крик сдавливает ее горло. Она тянется к нему, чтобы ощутить стук его сердца под своими пальцами и успокоиться, но Флинн отталкивает ее:
– Не ищи меня больше. Не звони. Даже не думай обо мне. – Он холоден, как иней, который блестит на булыжниках под ногами. – Договорились?
Элинор в отчаянии. Течение уносит ее на крошечной яхте без парусов в бушующий бездонный океан страданий.
– Флинн…
Он отворачивается. Слезы ручьями текут по щекам. Она складывает руки на груди, пытаясь сдержаться и чувствуя физическую боль от потери брата и Флинна.
Он уходит всё дальше и дальше, становясь всё меньше и меньше. Она хочет окликнуть его, но изо рта вырывается только сдавленный крик. И тут, к ее изумлению, Флинн останавливается, поворачивается и идет обратно. Чувствуя неимоверное облегчение, Элинор бросается к нему и оказывается в его объятиях, рыдая у него на груди. Он крепко обнимает ее. Она прижимается к нему, вдыхая его запах. Ей снова тепло. Впервые за несколько недель тепло. Как только она успокаивается, он отстраняется, смотрит ей в лицо и нежно убирает волосы с мокрых от слез щек.
– Послушай, Элинор, – шепчет он. – Я не шутил, когда сказал, что мы больше не увидимся.
Она смотрит на него. Вглядывается в его лицо. Он серьезен. Надежда гаснет, погружая ее во тьму.
– Но… единственное, что я могу посоветовать: беги из этого дома, подальше от Хита. – Флинн сжимает ее плечи. – Да, ты думаешь, что он не причинит тебе вреда, но ты ошибаешься. Он опасен.
43Кейтлин Арден
В лесу темно, хоть глаз выколи. Я несколько раз тянусь к мобильнику, чтобы включить фонарик, но одергиваю себя. Рисковать нельзя: вдруг увидит Оливия, а я обещала не брать мобильник. Я двигаюсь медленно, на ощупь, царапая ладони об кору и вдыхая тягучий влажный воздух и запах сухой земли. Я потеряла ориентацию и уже не уверена, что иду в верном направлении.
В детстве мы с Оливией играли в жмурки. До сих пор помню ощущение мягкого отцовского галстука на глазах, когда я, пошатываясь, пытаюсь найти сестру. Помню волнение вперемешку со страхом: вдруг врежусь в стол. Но игра того стоила: наступал момент, когда я ловила Оливию. И вот я опять ищу ее – только теперь бреду, спотыкаясь, в страхе и одиночестве. И ставки в этой игре гораздо выше, чем ушибленный палец или опрокинутая ваза.
Темнота вокруг оживает, со всех сторон в ней мечутся тени, проступают силуэты. За мной словно кто-то наблюдает. Сердце выскакивает из груди, я успокаиваю себя, что это Гидеон. Он где-то рядом и защитит, как сегодня спас от автомобиля.
Еще несколько минут я спотыкаюсь о торчащие корни и натыкаюсь на деревья, а потом останавливаюсь. Я заблудилась, меня, как в детстве, охватывает необъяснимый страх. И тут в темноте что-то вспыхивает. Одинокий мерцающий огонек. Я продираюсь к нему, как лодка сквозь бушующее море. В лесном пологе над головой появляется просвет, в него просачивается жутковатое серебристое лунное сияние, и из тьмы появляется Оливия. Я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. На ней по-прежнему платье подружки невесты и бальные перчатки, хотя она уже в балетках, а не на каблуках. В руках у нее незнакомый мобильник – наверное, тот самый, который она скрывала. Она выключает фонарик, погрузив нас в еще более кромешную темноту, и кладет его на выступающий сук.
В воздухе ощущается такое напряжение, словно от натянутых тонких электрических проводов, которые шипят и искрят.
– Ты готова ответить на вопросы? – спрашиваю я.
– И никакой светской беседы? – В голосе Оливии притворное разочарование. – Прекрасно. Давай сразу к делу. По-твоему, как давно я знаю про книгу Оскара?
Упоминание Оскара застигает врасплох – мне требуется время, чтобы понять вопрос.
– Что?
– Он сказал тебе, что я недавно узнала про книгу. Это ложь. Я знала про нее много лет. По сути, мы написали ее вместе.
Глухой удар сердца. Я ей не верю:
– Нет.
– Да.
Я закрываю рот, потому что мое отрицание похоже на отлив, неконтролируемый инстинкт. Если Оскар врал с самого начала отношений, то вполне мог делать это до конца.
– Поздние возвращения, отлучки по работе… Всё это время он был со мной.
Мир рушится до основания, я лечу в пропасть.
– У тебя с ним роман?
– Нет. У него был роман с тобой. – Я в шоке стискиваю зубы. Оливия продолжает: – Я познакомилась с ним раньше тебя. И подталкивала его познакомиться с тобой любым способом, чтобы он написал книгу.
– Но зачем?
Она смеется:
– Ты хоть представляешь, сколько ему платят в «Харриерс»?
Я не спрашивала. Было противно, что он меня предал, и плевать на эти деньги. Я до сих пор не знаю, сколько. Потому что ни за какие деньги не смогу причинить кому-то боль, как Оскар.
– Не стану приписывать себе все заслуги – это его идея, чтобы я изображала Оливию Арден. Я ведь похожа на нее – голубые глаза, светлые волосы. Явно его типаж.
Я качаю головой:
– Но ДНК…
– Когда Оскар встретил твою сестру в автобусе шестнадцать лет назад, он подарил ей дневник с пчелкой. А знаешь, что она ему подарила?
Оливия невозмутима, как школьная учительница в ожидании, когда до ученика-тугодума дойдет смысл. Я не знаю.
– Прядь своих прекрасных золотистых волос.
Я вспоминаю серебристую коробочку в ящике стола Оскара. Это не его волосы. А Оливии. Я дышу часто и тяжело. Разум бешено вращается, как колеса на льду.
– Ты когда-нибудь видела Оскара и твоего преследователя в маске одновременно? – продолжает она.
Меня лихорадит, знобит, опять лихорадит.
– Нет… я говорила с ним по телефону, когда на меня напали. Я…
Но Оскар мог быть в это время у себя в кабинете и говорить со мной по мобильнику, притворяясь, что его нет дома. Вот почему не нашли никаких следов взлома. Зачем взламывать дом, в котором живешь?
– Он получил предложение от «Харриерс» написать книгу, а потом они захотели продолжение.
Кажется, я припоминаю: Оскар говорил про продолжение.
– Он всё спланировал. Вернувшаяся сестра. Бывшую девушку преследует человек в маске. Читатели с ума сойдут, правда?
Я не могу говорить. У меня перехватывает горло.
– Он собирался убить тебя. Такой был план. А после твоей смерти написал бы твою историю и историю твоей сестры. Он говорил, что тогда мы сможем быть вместе по-настоящему. Что твоя семья и пресса примут наши отношения. Скорбящая сестра и скорбящий жених, связанные общей болью.
Я дрожу всем телом:
– Зачем ты это рассказываешь?
– Потому что ты должна знать.
Записка в конверте с рукописью. Это Оливия. Она убедилась, что у меня есть копия книги.
– И что ты теперь думаешь о своем идеальном женихе? – спрашивает она. – Я же говорила, что могу найти тебе мужа получше.
– Ненавижу его. – В моем голосе столько чистого, неподдельного яда, что это застает нас обеих врасплох.
– Что ж, – она подходит чуть ближе, ее голос теперь мягкий, как прикосновение перышка, – ты заслуживаешь того, кто будет любить тебя по-настоящему, Кейт.
Я отступаю, растерянная резким переходом от насмешек и жестокости к заботе и утешению.
– Ты поверила во все сказки, которые я только что сочинила про Оскара. И это только подтверждает, что он тебе не пара, и ты сама это знаешь.
Сказки? Вранье. Еще одна игра. Я совсем сбита с толку.
– Всё, что ты сейчас говорила – роман, книга, планы меня убить… ты это выдумала?
– Да. Ну… почти всё… Волосы действительно принадлежат твоей сестре.
Я слишком озадачена, чтобы злиться. Потребность в правде – как жалящая крапива под кожей. Зуд, который может унять только Оливия.
– Зачем врать про Оскара?
– Ты так быстро поверила в самое плохое о нем, потому что он не тот, кто тебе нужен.
Бред какой-то.
– Ты обещала ответить на все вопросы, а сама играешь со мной.
– Ты тоже обещала прийти одна.