Горло сдавлено. Язык кажется слишком толстым. Я до сих пор ощущаю резкий химический привкус кляпа. Я начинаю ощущать собственное тело и опускаю взгляд. Черной футболки и джинсов нет – теперь на мне пижама, мягкая и, похоже, новая. Постепенно понимаю: меня раздели, пока я была без сознания. Я лежу неподвижно, вслушиваясь в себя и проверяя, нет ли ран или боли. Если не считать тошноты и привкуса во рту, всё в порядке. Но когда я думаю о человеке в маске и его руках на моем теле, внутри всё сжимается.
Заставляю себя сохранять спокойствие и пытаюсь разобраться, где я. Комната незнакомая. Пахнет свежей краской. Стены темно-зеленые. Слева приоткрытая дверь, можно разглядеть выложенный плиткой пол и фарфоровое основание раковины. По крайней мере, в моей тюрьме есть ванная. Хотя вряд ли она доступна, пока я прикована наручниками к кровати. В комнате три больших окна в ряд, но мне видно только ярко-голубое небо. Послеполуденный свет режет глаза. Напротив кровати – богато украшенный туалетный столик и комод из дуба с золотистой фурнитурой. В центре комнаты на деревянный паркет постелен большой ковер осенних оттенков. Справа от меня огромный шкаф. Похоже на номер в эксклюзивном бутик-отеле.
В самом дальнем углу – еще одна дверь. Сердце учащенно бьется. Я представляю коридор за ней. Лестничный пролет. Дверь на улицу. Кого-то, кто услышит мой крик. Дергаю цепь, металл впивается в кости. Всё тело трясется. Откидываюсь на кровать, пережидая очередную волну головокружения, и очень медленно оглядываю комнату в поисках оружия. Если сумею освободиться, оно понадобится. С тоской вспоминаю ножик, который сунула в карман джинсов. В комнате ничего подходящего для самозащиты. Ни зеркал, которые можно разбить. Ни стеклянных рамок. Ни лампы, которой можно ударить по голове. Я ни секунды не сомневаюсь, что отсутствие средств самообороны – это не случайность.
Меня держат в доме, значит, недалеко должны быть другие дома. Если закричать очень громко, может услышать сосед, встревожиться и вызвать полицию. Даже если похититель где-то рядом, страх не должен помешать мне попытаться сбежать. Поэтому я делаю глубокий вдох и издаю безумный вопль. Я кричу. Бью наручниками о латунную спинку кровати. Кричу снова, но тут подступает тошнота, я свешиваю голову через край кровати, и меня рвет.
Слышу, как открывается дверь, и так резко поднимаю взгляд, что комната начинает кружиться. Меня опять тошнит. Я вытираю рот тыльной стороной ладони и смотрю на женщину, которая заходит в комнату с деревянным подносом в руках. Ее легко принять за самозванку, выдававшую себя за мою сестру: тоже высокая красивая блондинка. Она молча ставит поднос на прикроватный столик, бросает взгляд на лужицу рвоты и скрывается в ванной. Я ошеломленно смотрю ей вслед, не в силах вымолвить ни слова. Она быстро возвращается с дезинфицирующими салфетками. Я глубоко дышу, пытаясь справиться с головокружением. Она опускается на колени и начинает убирать беспорядок.
– Скоро полегчает, – мягко уверяет она. – Меня после наркотиков тошнило всего день.
Я смотрю на ее светло-русые волосы до талии и фарфорово-голубые глаза. Она так похожа на Оливию. То есть на женщину, которая притворялась Оливией. У нее длинные, почти до бровей, ресницы. Она худая – костлявые плечи, выступающие ключицы и острый подбородок. Очень белая кожа – интересно, когда она в последний раз бывала на солнце. Она убирает испачканные салфетки в тканевый мешочек, который достала из шкафа, и швыряет его к двери. А потом снова поворачивается, глядя на меня с жалостью.
Я смотрю на нее снизу вверх в робкой надежде:
– Оливия?
Она поджимает губы и с сожалением качает головой.
– Брайони.
– Брайони, – я перекатываю ее имя на языке. – Где я?
Она разглаживает руками белое платье с цветочками.
– В твоем новом доме, – она произносит слово «дом» с неприязнью, словно оно мешает во рту, подобно обломанному зубу. Она оглядывается на дверь, и мне кажется, что с той стороны кто-то подслушивает.
Я облизываю пересохшие губы:
– Это секта?
Она почти улыбается:
– Нет.
Я смотрю на нее:
– Но ты здесь не по своей воле?
Она украдкой бросает взгляд на дверь, и меня от страха пробирает дрожь. Она быстро качает головой:
– Я здесь уже семнадцать лет.
У меня отвисает челюсть. Семнадцать лет.
– А тебе сколько?
– Тридцать один.
Она выглядит моложе. Я бы дала ей лет двадцать пять. Значит, Брайони, когда ее привезли сюда, было четырнадцать. Всего на год старше Оливии. Я откидываюсь на подушку и смотрю в потолок, сердце бешено колотится. Если она за семнадцать лет заточения не сумела сбежать, то каковы мои шансы?
– Давно я здесь? – шепчу я.
– Два дня.
Хватились ли меня за это время? Да и кто будет искать? Я сожгла все мосты. Может пройти не один день, прежде чем кто-нибудь попытается со мной связаться. Я вспоминаю про оставленное письмо. Если родители решат, что я уехала на месяц, станут ли искать? Меня охватывает паника. Резко выпрямляюсь, пытаясь отдышаться.
Брайони протягивает на подносе стакан с водой, но меня так трясет, что вода плещется через край. Делаю глоток, и живот сводит. Я протягиваю стакан обратно. Она тянется к тарелке с сухими крекерами, но я отталкиваю их.
– Пожалуйста, – выдыхаю я. – Помоги мне выбраться отсюда.
Она снова нервно озирается на дверь, потом смотрит на меня широко раскрытыми, полными сочувствия глазами. Я открываю рот, готовясь умолять, но она произносит:
– Твоя сестра хочет тебя видеть.
Я моргаю:
– Оливия?
Брайони кивает.
– Она жива?
– Да.
Какое облегчение! Но тут же закрадываются сомнения.
– Откуда мне знать, что ты не обманываешь?
– Думаю, ниоткуда, – серьезно отвечает она. – Но я знаю твою сестру. Знаю шестнадцать лет. – Что-то похожее на вспышку гнева мелькает на ее лице, но исчезает прежде, чем я успеваю ее толком разглядеть. – Если хочешь ее увидеть, нужно подчиняться.
Сердце колотится.
– Чему подчиняться?
– Правилам этого дома.
– И каким же правилам? – продолжаю я расспросы, осторожно, словно иду по лугу, кишащему змеями.
– Не пытаться сбежать. Всегда выполнять его указания. Если согласишься, он разрешит увидеться с сестрой. Или можешь отказаться и остаться взаперти в этой комнате. – Она дает мне всего секунду на раздумья, и не успеваю я поинтересоваться, кто такой этот «он», как Брайони спрашивает:
– Что выберешь?
Не знаю, врет она или нет, но бежать отсюда невозможно. По крайней мере, пока я не выберусь из этой комнаты.
– Я хочу ее увидеть. Я буду… – Слово «подчиняться» застревает в горле.
Но, похоже, Брайони понимает:
– Подчиняться?
Я киваю.
– Хорошо. Приду за тобой через несколько часов.
– И что мы будем делать?
– Выпьем в библиотеке.
– С кем?
Она выразительно смотрит на меня.
– С тем, кто меня похитил? – возмущенно спрашиваю я.
Ее молчание подсказывает: я права.
– Оливия тоже там будет. – Брайони достает из кармана платья ключик, протягивает руку и, к моему изумлению, отпирает наручники. Я растираю красные следы на коже. Желание броситься к двери почти непреодолимо, но у меня до сих пор кружится голова, и я слаба. Любую попытку к бегству тут же пресекут. Мне нужно как минимум знать планировку дома. Итак, терпение.
– Ешь крекеры и пей воду, – наставляет Брайони. – Это поможет привести желудок в норму. Прими душ. Всё необходимое здесь. – Она кивает на шкаф. – И надень что-нибудь покрасивее.
Она поворачивается и идет к двери. Не хочу, чтобы она уходила. Не хочу оставаться одной в этой тюрьме. У меня тысяча вопросов без ответов.
– Кто он? – кричу я ей вслед. Брайони замирает, положив руку на дверь. – Как его зовут?
Она оглядывается через плечо. Теперь на ее лице не только жалость, но и страх:
– Хит. Хит Ледбери.
46Кейтлин Арден
Брайони права: крекеры и вода прогоняют тошноту. Но они не могут избавить от страха, растерянности, гнева. Я внимательнее приглядываюсь к окнам, и всякая надежда разбить их и выбраться наружу исчезает. Стекло толстое и местами неровное – видимо, небьющееся. Да это и неважно – всё равно за ним металлическая решетка. Толкаю дверь – вдруг Брайони не заперла ее. Ну разумеется, заперла. Раз отсюда не выбраться, я начинаю лихорадочно искать, чем бы вооружиться. На туалетном столике – крошечное карманное зеркальце. Такое маленькое, что его осколком даже не поранить. Бросаюсь в ванную в поисках зеркала побольше. Конечно, там его нет. И бритвы нет. Ничего такого, что можно использовать как оружие. Просто еще одна большая комната. Будь это отель, а не тюрьма, я бы расслабилась и приняла ванну. Но здесь в любую минуту может ворваться этот параноик Хит и застать меня голышом. Поэтому я захожу в душ прямо в пижаме и быстро моюсь.
Потом заворачиваюсь в пушистое белое полотенце и открываю шкаф. Внутри платья – только платья. Все моего размера, из моих любимых магазинов, моих любимых расцветок. Похоже, эта комната приготовлена специально для меня. А учитывая, сколько здесь одежды, меня собираются держать здесь долго. Я перебираю вешалки в поисках платья, которое не стеснит движений, если выпадет шанс драться или сбежать, и останавливаюсь на хлопковом темно-синем миди. Торопливо переодеваюсь в ванной, одним глазком поглядывая на дверь, и ищу обувь, но ее нет. Значит, в ближайшее время на улицу не выйти.
Сушу волосы, стоя лицом к двери: вдруг кто-нибудь войдет. Происходящее выглядит таким нереальным: наряжаться, чтобы выпить с похитителем и сестрой, которую я не видела шестнадцать лет. Интересно, где сейчас лже-Оливия и при чем тут она? Зачем меня сюда привезли? Что собираются со мной сделать? Моя сестра тоже очнулась в этой комнате? Я пытаюсь представить ее, тринадцатилетнюю, испуганную, одинокую, разбитую, с головокружением от наркотиков. Как ей приказывают нарядиться для похитителя в маске… К горлу снова подступает тошнота.