– Мы же вместе. Нам уже не так страшно. Понимаешь, Любаша?
– Мама, – простонала девочка. – Мамочка.
Вася шагнул к дочке, прижал ее к себе. Наконец-то к нему пришли тихие слезы. Они катились по скулам одна за другой. Вася постоянно сглатывал комок в горле, а тот только рос, словно хотел разорвать плоть, удерживавшую его.
Из горя родилась ярость, обожгла нутро вспышкой пламени, заставила закаменеть мышцы живота, изломала губы.
«Не отдам, – свирепо пообещал Вася. – Подавишься, сука!»
Знакомый смех заполнил детскую. Горе и гнев тут же отступили, по спине потянуло холодом.
Вася поежился. На сей раз хохот ведьмы звучал как-то иначе, не так, как раньше. Он поймал себя на том, что прислушивается, пытается найти различия, и в тот же самый миг понял, в чем дело.
На этот раз смех раздавался не в сознании. Он слышал его реально. Если уши Васю не обманывали, ведьма была совсем рядом. В коридоре? Он повернулся к двери, сжал кулаки. Люба тихо пискнула, разомкнула объятья и исчезла у него за спиной.
– Кто же это у нас стал такой храбрый? – спросила тьма, плескавшаяся за порогом детской.
Слабый свет ночника, висевшего на стене рядом с изголовьем двухэтажной кровати, проникал в нее едва-едва.
– Неужели Васенька больше не боится тети-парикмахерши? Он не будет кричать, когда сядет в кресло, чтобы добрая бабушка Зоя его подстригла? Васенька теперь хороший мальчик, смелый? – Ведьма снова засмеялась, а потом сказала: – Тогда иди ко мне и дочку свою приводи, красавицу писаную. Я уж вас подстригу – залюбуетесь! Никто не работает так хорошо, как я. А может, вам еще чего модного надо? Моддинг, пирсинг, шрамирование? Или, допустим, отрезать что-нибудь лишнее? Только скажите, мои хорошие, и я все для вас сделаю.
Вася шагнул вперед, и тут на его ноге повисло маленькое горячее тельце.
– Папа, не ходи! Нельзя тебе туда!.. Стой!
Вася остановился. Сердце его колотилось, перед глазами все плыло. Дверной проем то казался совсем близким, как ему и полагалось, то в один миг оказывался в немыслимой дали. В ушах рокотал океанский прибой. Он играючи ворочал громадные камни, обточенные водой, пересыпал из волны в волну мелкую гальку, шуршал ею в свое удовольствие.
Вскоре Вася успокоился и осознал, что в коридоре стало совсем тихо и пусто. Он почувствовал это всем своим естеством. Ведьма ушла. Почему, оставалось только догадываться.
«Возможно, – сказал себе Вася, – она и не хотела, чтобы мы пришли прямо сейчас. Не исключено, что ведьма еще не наигралась».
Он опустил голову. Женька по-прежнему висел на его ноге, но уже не так, как раньше, когда изо всех сил старался остановить отца.
Вася погладил сына по голове и сказал:
– Спасибо, малыш. Похоже, ты меня спас.
Женя что-то пробормотал, но Вася не смог разобрать ни слова и попросил повторить.
– Она очень хотела, чтобы ты вышел, – задрав голову, сказал сын. – А тебе нельзя было туда идти.
– Нельзя, – согласился Вася, поднял сына на руки и совершенно серьезно спросил: – А спать нам можно?
Женя немного подумал и ответил:
– Можно. Только вместе.
– Тогда ложись скорей. Ты сегодня герой, Женька. Теперь тебе надо отдохнуть, чтобы завтра снова было много-много сил. – Он опустил сына на кровать.
Тот завозился, устраиваясь поуютнее, и наконец-то успокоился, но не раньше, чем разложил рядом с собой черепашек-ниндзя, теперь уже всех, во главе с их учителем. Вася накрыл его одеялом, хотел было погладить по голове и поцеловать, но вместо этого протянул руку и осторожно пожал детскую ладошку. Он ощутил ответное усилие маленьких пальцев, выпрямился и повел взглядом по комнате. Где дочка?
Люба нашлась в дальнем от него углу, в проеме между шкафом и стеной. Она сидела на полу, сжавшись в комочек. Глаза зажмурены. С ресниц на острые коленки одна за другой падали слезы.
Вася присел перед ней, осторожно дотронулся до ноги и сказал:
– Она ушла, Любаша, ее нет здесь.
Дочка подняла голову. Вася взглянул ей в лицо и задохнулся – такая на нем была написана безысходность.
– Ну и что, – ровно сказала она.
Слезы продолжали скатываться по ее щекам, но Люба их не замечала.
«По ее лицу как по пластиковой маске безостановочно текли слезы. Кажется, одни они оставались пока что не замороженными».
Вася до боли прикусил губу. Ванная комната. Рука Аллы, на которую падает струя горячей воды. Видение поблекло и растаяло среди ночных теней.
– Это уже неважно, папа. Она вернется. За нами.
Вася понимал, надо сказать что-то ободряющее, как-то встряхнуть дочку, вывести ее из этого состояния. Тут же перед его внутренним взором одна за другой замелькали сцены из фильмов, где женщин приводила в чувство хорошая пощечина. Он подался вперед, схватил пальцами мочку уха дочери и не сильно, но резко дернул.
– Ой! – вскрикнула Люба. – Больно!
Вася услышал в ее голосе живую обиду, заулыбался во весь рот, взял дочку за руку и проговорил:
– Пойдем, маленькая, спать пора. Утро вечера мудренее. Давай, забирайся на свой насест, а я пока себе белье принесу. – Не дожидаясь ее ответа, отец помог девочке встать на ноги, подтолкнул ее к кровати и вышел из детской.
Раньше, когда Люба была маленькой и спустя несколько лет после этого, когда совсем крохотным в их семье был уже Женя, они с Аллой по очереди спали в детской, на кресле-кровати, купленном специально для этого. Эта штука была не такой уж удобной. Ребра подушек норовили впиться в бока, а скрип сочленений, проявившийся вскоре после покупки, с годами стал возникать едва ли не при любом движении и звучал невероятно ехидно. Но у Васи остались весьма теплые воспоминания о тех ночах, благодаря детям, конечно же.
Нет, ни Люба, ни Женя не были ангелами ни сейчас, ни в те дни, когда бегали по дому в подгузниках. Если Вася с Аллой слышали рассказы других родителей – да той же Юли, например – о том, как дети спят всю ночь напролет и просыпаются только ближе к девяти утра, то каждый раз удивлялись. Неужели такое возможно?
Их малыши спали по-разному. Бывало и так, что они засыпали вечером вовремя, вскоре после девяти, а поднимались достаточно поздно, где-то в половине восьмого. Случалось и иначе. Родители вскакивали к детям по несколько раз за ночь, поднятые пронзительным плачем – покормить, поменять подгузник или просто покачать, потому как дочке или сыну что-то приснилось.
В то время Вася с женой только и мечтали о том, чтобы они наконец-то смогли спать вдвоем, на широкой постели. А вскоре после того, как это случилось – как о в первый раз, с дочкой, так и во второй, с сыном, – они поймали себя на том, что с какой-то грустью вспоминают о ночах на кресле-кровати.
Тишина в детской, где спал ребенок, набегавшийся за день, казалась Васе особенной, живой, доброй и очень теплой. Обоих детей он сначала укачивал на руках.
Алла то и дело критиковала его за это. Она считала, что детей не стоит вот так плотно приучать к этому кайфу.
Затем отец перекладывал малышей в кроватки, и вот тут возникали сложности. Каждый раз он медлил, оттягивал этот момент.
«А вдруг они еще плохо заснули?» – говорил Вася в свое оправдание.
Но сам-то он прекрасно знал, что дело было вовсе не в этом, а в том, что ему не хотелось снимать с рук тихо сопящего, мягкого, бесконечно милого человечка. Такого ребенка было особенно легко и приятно любить. Едва ли не каждый вечер, глядя на расслабленное лицо Любы или Женьки возле сгиба его локтя, Вася давал себе слово в том, что будет вести себя сдержаннее, терпеливее, не станет то и дело окорачивать ребенка, даже если тот расшалится. Конечно же, он раз за разом нарушал это обещание.
Были и еще два момента, которые Вася вспоминал с удовольствием.
Ему нравилось засыпать под детское сопение, перед этим на цыпочках входить в детскую, осторожно раздеваться, подходить к кроватке, чтобы поправить одеяло и посмотреть на малыша. Улегшись, Вася поворачивался к окну, незаметно для самого себя переходил границу между явью и сном.
А утром, проснувшись, он первым делом прислушивался, спит ли еще? Если убеждался, что да, то с наслаждением вытягивался. Можно было не спешить и на законных основаниях поваляться вволю, дожидаясь пробуждения ребенка. Если, конечно, это был выходной день. В будни Вася с сожалением вставал, сгребал одежду в охапку и тихонечко уходил, искренне завидуя беззаботно дрыхнувшему малышу.
Постельное белье лежало в шкафу в спальне. Войдя в комнату, Вася не стал зажигать свет. Мол, незачем. Я и так прекрасно знаю, на какой полке лежат наволочки и простыни с пододеяльниками.
Тем самым он надеялся заглушить мысли о второй причине, по которой предпочел оставить комнату в темноте. А состояла она в том, что ему совсем не хотелось видеть перед собой оголенную кровать. Все белье следователь с коллегами унесли с собой.
Пока Вася доставал из шкафа свежий комплект белья, ворох теплых воспоминаний снова успел накрыть его с головой. Вот он берет с полки аккуратную сложенную стопку, а из ванной комнаты доносится шум льющейся воды. Аля купает Любу. Жена взвизгивает, а дочка хохочет. Должно быть, она брызнула на маму водой.
Вот он выходит в коридор, а слева к нему приближается Алла, на руках у которой уютно устроился Женька, завернутый по самые уши в мохнатое полотенце.
Вот он надевает на маленькую Любу пижамку с разноцветными лошадками – кажется, это пони из ее любимого мультсериала, – а из спальни доносится томное:
– Ты там только не засни, а то все вкусное проспишь.
Вася улыбнулся, закрыл шкаф, начал поворачиваться к двери и остановился. Он краем глаза заметил движение возле балконной двери, скрытой за плотной занавеской.
– Почему ты оставил меня сегодня утром?
До него донесся шорох, словно смутная тень – чуть более густая, чем та, которую могла бы отбросить занавеска, – переступила с ноги на ногу. А может, сделала шаг вперед?
– Тебе ведь не надо было на работу, правда?
От окна на Васю дохнуло холодом. Его руки тотчас покрылись гусиной кожей.