Второй момент — это банальный рационализм. Мало ли, как сложится жизнь дальше. Особенно в свете поползновений родственника Алтынай — местного Султана, в направлении обмена землями с Шахом Ирана. Может, скоро каждый человек будет на счету и именно тут придётся если не кусок хлеба просить, то стакан воды и проводников через горы точно.
А сверкни я сейчас тамгой Алтынай, пригрози местным силой и заставь их делать что-то под давлением… В общем, конфронтация была оставлена про запас, как самый последний вариант.
Слава богу, до крайних случаев не доходит. Задним числом, мне понятна механика происшедшего. Дед-одуванчик просто не ожидал, что кто-то извне может знать их историю не хуже его самого.
Грамотных в это время среди них немного, и все они обычно при деле. Книг массово пока не пишут, не издают и не читают (своих книг, во всяком случае). Потому, о людях своего народа и культуры узнают исключительно в виде изустных преданий, рассказываемых от случая к случаю, и уж явно не для таких, как я.
Назо Токхи — целый монстр и столп в истории и культуре пуштунов, величие которого не угасло и спустя века. Но конкретно этому деду было более чем странно увидеть, что о Бабушке Двух Шахов (прим. Одно из прозвищ) знает в подробностях какой-то далёкий от их общины человек, частью их социума не являющийся.
Старик не может знать, что когда-то история его народа будет тщательно записана, обработана и опубликована. И что найдутся люди, которые её старательно проработают, по целому ряду важных для этих людей причин.
Кстати, Бабушка Назо действительно судила спор между Гильзаями и Садозаями и действительно почиталась за самого главного ревнителя Пашто-Валлай в своё время.
Когда деду об этом напоминают со стороны, он поступает честно и «заднюю» не включает, со скрипом признавая: да, было такое. Но то Назо Токхи — а то… он ещё стрельнул в этот момент глазами в сторону Алтынай.
Тут уже Актар не выдержал и рявкнул:
— А с чего ты взял, что туркан свою дочь Хана почитают меньше?!
С точки зрения гостеприимства крыть было нечем, плюс в этот момент очень вовремя вмешалась сама Алтынай, каким-то шестым женским чувством ощутившая, что пора вмешаться.
Она отстранила охрану, подошла к деду и, явно не понимая нашего разговора (чувствуя только интонации), вручила ему заранее припасённый бакшиш (какой-то кинжал, по мне ничего особенного).
Говорила она на туркане, хлопала ресницами очень артистично, вежливость младшего к старшему соблюдала. В общем, «поплыл» дед, взял кинжал и Алтынай в состав судей включили (как и Актара).
С другой стороны, за спиной у Алтынай очень вовремя тенью возникла Разия, переводившая «сестру» на фарси. Возможно, это именно она подсказала, что настала пора вмешаться силами всех преимуществ слабого пола.
Кстати, как судить — не договорились, по Пашто-Валлай ли или же по шариату.
_________
Лысый чужак изрядно удивил Хамидуллу. Так-то, о Назо Токхи знает, можно сказать, любой пашто. Вопрос только в том, сколько тех знаний у конкретного человека. Если это старик, типа него, то оценку деяниям Матери Народа может дать в подробностях и деталях. Если же кто-то молодой, то может только соотнести её имя с двумя шахами — её внуками.
Но для чужака, если даже это знать, уже было бы удивительным достижением: Хамидулле не приходилось встречать тех, кто бы старался постичь историю его народа. Кстати, как и туркан, пашто делятся на кочевых и оседлых. Вот Назо была из оседлых. Поэтому, было б ещё понятно, заинтересуйся этот здоровяк кем-то из кочевых, а так…
Тем больше было удивление Хамидуллы, когда степняк вскользь упомянул об успешно отбитой осаде крепости, обороной которой руководила Назо.
(прим. Реальный факт)
В среде пуштунов случай был известным, но наружу об этом старались говорить поменьше: где доблесть мужчин, в войне за которых победила женщина? Пусть даже такая великая?
Интересно, кто был тот ренегат, рассказавший такие деликатные вещи чужаку, думал про себя Хамидулла, а сам прикидывал, как об этом половчее расспросить Актара. Так-то они друг друга терпеть не могли уже лет сорок (ну да, в молодости приходилось пересекаться). Но не терпели они друг друга исключительно во внутренних делах. А вот собирание истории пуштунского народа кем-то извне — это уже не внутреннее. Как минимум, весьма необычная диковина, ради которой можно переступить через себя и задать вопрос старому недругу.
Собственно, так Хамидулла и поступил.
Когда в первой части суда выступили степняки, обвиняя изловленного на землях Бамиана чужака в воровстве коней, Хамидулла (коему Актаром и дочерью Хана была отдана роль главы суда) послал за спорными конями в соседнюю долину: сличить клеймо на каждой лошади.
Допрашиваемый, он же обвиняемый, кстати, вёл себя абсолютно спокойно и о происхождении коней говорить отказывался.
Пока молодёжь пошла за спорными конями через гору (а обратно — вообще в обход), Хамидулла улучил момент и, собственноручно подливая Актару чая, спросил, воровато оглядываясь по сторонам:
— А кто этот здоровяк? Откуда он знает…?
Вопреки беспочвенным авансовым подозрениям, Актар не стал ни отпираться, ни злорадствовать.
— Называет девочку сестрой, — вазири кивнул в сторону дочери Хана и её персидской подруги, уединившихся в стороне. — Она его зовёт братом. Никогда не врёт. — Актар чуть подумал, затем добавил. — Как будто жил среди нас, как будто один из нас.
— НО…? — подбодрил старого недруга Хамидулла.
— Но не понятно тогда, какого он каума. Как будто надёргано отовсюду понемногу, — не стал скрывать своих наблюдений Актар. — Дело с ним иметь можно. Знаешь, ради старухи-дари мог пешком пробежать полгорода, потом её полдня выхаживать вместе с городским лекарем.
— Так может, этот Степняк — …? — резонно предположил самое простое Хамидулла, решив не плодить сложностей на ровном месте.
— Ага, это ты его первый раз сегодня увидел, и здесь, — тихонько заржал Актар. — Потому и подумал так. А я видел, как он в том месяце на коне учился держаться.
— И что? — повторно не сдержал любопытства старейшина Баминана.
— Как пёс на заборе, — не разочаровал ответом вазири. — На коня хорошо если в этом году первый раз сел. Но пешком по горам ходит отлично.
— Как это может быть? — снова поразился Хамидулла. — Не дари, не пашто, и не из туркан…
— Сам не знаю, — спокойно покивал Актар. — Но у нас в городе никто из имевших с ним дела не пожалел. Извини, не могу всего рассказать, не мои тайны; но человек он достойный. Я бы с другим иметь дела не стал.
Старейшина Бамиана молча засопел в ответ. Что ни говори, а двурушничество и лживость за Актаром также не водились. Присутствующие (хоть и пуштуны по крови), ни Хамидулле, ни Актару и в подмётки не годились по возрасту. Несмотря на спорное совместное прошлое, людей их возраста с каждым годом становилось всё меньше и разговор даже с недружелюбно настроенным ровесником имел определённый смысл.
Наконец от дороги раздались звуки копыт и группа молодых пашто (совместно с туркан) привели несколько каурых жеребцов.
— Это ваши кони? — обратился Хамидулла к дочери степного Хана без лишних церемоний.
— Разреши, я не буду свидетельствовать, поскольку вхожу в состав суда и являюсь заинтересованным лицом, — вежливо ответила степнячка через переводчицу-персиянку. — Давайте сделаем так. Пусть ваши люди, умеющие отличать правду от лжи, выберут любых из моей сотни, плюс тех из каррани, кто понимает в конях и в их клеймлении. И уже те люди ответят на твой вопрос. Права же собственности на коней передаю брату, — девчонка кивает на лысого здоровяка. — И сейчас говорю, как дочь Хана туркан. Не как хозяйка этих животных.
С точки зрения самого Хамидуллы, такое затягивание процедуры было абсолютно лишним. С другой стороны, предлагаемая степнячкой цепочка действий должна была и продлить процедуру, и удлинить время общения. Развлечению быть, решил про себя старейшина Бамиана и повернулся к старику из каррани:
— Ты засвидетельствуешь правду сказанного?
Актар молча кивнул.
— Жители Бамиана, кто ещё желает присоединиться ко мне в определении принадлежности этих коней? Либо, кто не доверяет моему суждению либо умению отличать ложь от правды? — Хамидулла из вежливости обвёл окружающих взглядом, затем кивнул самому себе. — Первые десять туркан во-о-он от того края, подойдите сюда…
_________
Несмотря на внешнюю неказистость антуража, формальным местный подход к судейству точно не назовёшь. Во-первых, местный дед по имени Хамидулла достаточно дотошно и профессионально начинает разбираться в правах собственности на «мясных» коней Алтынай.
Для чего самих лошадей пригоняют из соседней долины, а потом затевают самый натуральный судебный опрос свидетелей. Алтынай, кстати, ссылается на конфликт интересов и предлагает спросить других.
Хамидулла, движимый только ему известными мотивами, отбирает десяток первых попавшихся под руку соплеменников Алтынай и долго добывает из них классификацию клейма у туркан, которое ставится на коней.
Примерно через полчаса, старик предъявляет всем на обозрение прорисованные на пергаменте очертания основных узоров, которыми пользуются туркан, и громогласно спрашивает:
— Есть ли кто-то, кто оспаривает указанные тут виды клейма? Вот и хорошо, — добавляет он через секунду, поскольку оспаривающих не находится.
Слова «наших» подтверждают пуштуны Актара, пусть и не в таких подробностях. Естественно, в элементах турканского клейма (зашифровывающего название рода-владельца и много чего ещё) пашто не сильны, но сами принципы у них и «у нас» отличаются.
Далее следует монотонное разглядывание каждой лошади и соотнесение её с личной собственностью Алтынай.