— Теперь даже не знаю, с чего начать, — развожу руками и усаживаюсь с ногами на валун напротив. — Ты меня сейчас порядком удивил. И то, чем я хотел поделиться, увеличилось втрое за последнюю минуту.
— А мы никуда не торопимся, — Актар, пользуясь размерами своего камня, ложится на него спиной. — Начинай давай.
— Да я насчёт этого твоего желания устроить из казни прилюдное действо. Знаешь, это было бы ошибкой. Я вижу это с высоты своего опыта, но не смогу всего сказать словами, по целому ряду причин. А давать тебе советы без подтверждения… ну-у-у-у-у, не уверен, насколько это правильно.
— Да не мнись уже! Я всегда очень внимательно выслушиваю то, что ты говоришь. Я вижу, что зла в тебе нет и что лично ко мне ты относишься по-доброму. Хотя порой и не любишь остальных пашто. Всё то, что ты предлагаешь или советуешь, я вначале рассматриваю с той позиции, какую пользу это принесёт. Недостатков в первую очередь, как местный Хамид, не выискиваю.
Припоминая местного старейшину, Ахтар с удовольствием хмыкает (видимо, между дедами есть что-то более давнее, чем видела в своей жизни окружающая их молодёжь).
— Ты согласишься с той мыслью, что иногда и целый народ можно рассматривать как одного человека? С присущими ему чертами характера, привычками и особенностями? — пытаюсь, как могу, донести суть понятия этнопсихология.
— Вполне, — добродушно соглашается пашто. — Особенно хорошо это видно в сравнении кочевников и оседлых. Но даже и среди кочевников, тоже уже проявляются свои различия. Например, мы, вы и белуджи. — Он сейчас явно приписывает меня к туркан, но я и не спорю. — Я понимаю, о чём ты. Хотя мне и удивительно видеть такую глубину мысли в человеке вдвое моложе.
— Это не мои мысли, это книги и учителя… Вот теперь давай сыграем в детскую игру. Угадай ответ на вопрос: какие качества, характерные именно для пашто, могут помочь строить отношения с другими народами? А какие только мешают? Порождая нескончаемые витки кровной мести, длящейся из века в век, и не несущей через много поколений ничего, кроме разрушения и боли.
— Это не детская игра. Это очень сложный вопрос. И не скажу, что я над ним никогда не думал. — Он сверяется с выражением моего лица и продолжает. — Первая часть вопроса задана лишь для того, чтоб я увлёкся этой игрой, да? И всерьёз сосредоточился на втором вопросе?
Удивлённо подняв брови, молча хлопаю в ладоши три раза.
— Вы часто недооцениваете стариков, — довольно щурится Актар. — А мы часто не раскрываемся полностью. Чтоб не портить себе веселья, наблюдая со стороны за вашими попытками извертеться на пупе, доказывая нам, что вода мокрая.
Следующие секунд пятнадцать неприлично громко ржём.
— Ты задал хороший вопрос. Важный не то что для всех пашто, а и для многих народов вокруг. — Продолжает он после паузы. — Но однозначного ответа на него может и не суметь найти. Ты согласен, что у торговца из алокозай или у скотовода из вазири этих общих черт может и не быть? — он искоса и покровительственно смотрит на меня. — Хотя и тот, и тот принадлежат к пашто.
— Вот удивишься, но нет. То, о чём хочу сказать я, будет общим именно что даже у торговца из алокозаев, и у скотовода из вазири. Или у людей, взятых произвольно из любых других каумов пашто.
— Теряюсь в догадках! — удивляется Актар. — И что это, по-твоему?
— Начну с самого очевидного. Неприятие любых чужеземцев в качестве власти. Особенно если они иноверцы. Случись чужая армия на землях пашто, а торговец-алокозай будет вовсю помогать скотоводу-вазири в борьбе. Согласен?
— Да, — чуть растягивает звуки Актар. — Согласен. Но ты опять назвал исключительный пример.
— Вообще-то, у меня в голове целый список таких качеств, — смеюсь. — Вот тебе второе: вы все очень остро реагируете на несправедливость. Если сталкиваетесь с тем, что считаете неправедным, и в ваших силах это изменить, вы моментально, вне зависимости от каума и хеля, загораетесь чуть не огнём отмщения. И можете не успокаиваться годами, пока не сочтёте свою миссию выполненной.
— Я тебе сходу назову массу народов, правда, на Западе… которые воюют десятилетиями, из поколения в поколение, для примера вот народ — у них ещё флаг с белым крестом на красном фоне. — Внешне невозмутимо парирует Актар.
— Удивлён, откуда ты слыхал про них, но то лишь наёмники. И ты сейчас делаешь вид, что не понимаешь. — Укоризненно трясу пальцем. — Эх-х. старина. А ведь ты принципиально не врёшь! До этого момента.
— Я и сейчас не соврал… — нахмуривается старик.
— …пытаясь уклониться от прямого вопроса, — улыбаюсь. — Есть разница. Я не знаю так много народов, которые бы могли поколениями воевать не за жалование, как те с белым крестом, упомянутые тобой. А подогреваемые исключительно жаждой восстановить справедливость, как они себе видят. За собственные средства. Скажем, вообще кроме вас таких народов не знаю…
— Что в этом плохого? — чуть помолчав, как будто нейтрально, спрашивает пуштун.
— Давай на твоём примере. Этот Нурислан — всего лишь инструмент. Не самый счастливый, не особо думающий о себе, просто выполняющий грязную работу слуга. Согласен?
— Да.
— Он уже давно смирился с тем, что почти ничего в жизни он не решает. Может только придумать, как получше исполнить приказанное. Но сам решений не принимает, — удерживаюсь от слов «генерировать идеи». — Согласен?
— Да. Хотя мне и не понятно, как можно настолько забыть и отринуть заветы Всевышнего. Брать грехи на себя, оправдываясь приказами какого-то чиновника рангом выше… Как-то это не по-мужски. — По-прежнему спокойно отвечает Актар. — Получается, этот человек отвергает сразу некоторые хадисы…
— СТОЙ! Вот давай без хадисов, я тебе их сам не меньше сейчас прочту! Продолжай.
— А я всё сказал. Он подобен ребёнку, хотя сам мнил себя воином либо кем-то побольше. — Старик ненадолго зависает.
— Тот редкий случай, когда готов тебя расцеловать, но продолжай. Не молчи.
— Целовать меня не надо… Ну, он взрослый мужчина. Был. Он делает душегубительные вещи, вернее делал. И в своих собственных глазах оправдывал себя тем, что решения-то не его. Что это был приказ другого человека. Вот теперь ты мне скажи, как назвать человека, который в полном сознании убивает других, считая это неправильным, сожалея об этом — но искренне не числя за собой вины за это? Поскольку это-де приказ со стороны?
Актар любит порассуждать на такие абстрактные темы, в особенности с теми, кого считает себе в чём-то равными. Потому терпеливо жду продолжения.
— Знаешь, это как мой ребёнок; загнал бы овец на ваше пастбище. — Продолжает пуштун. — А на ваш спрос ответил бы: это отец приказал, все вопросы к нему. Вот то же самое, но только…
— …в других масштабах, — подхватываю вполголоса. — Точно, — говорю уже громче. — Пример идеальный. И вот теперь представь. Будь на моём месте не я, а любой пуштун; твой сын с отарой на моём пастбище, допустим, будет уже тринадцати лет. Что дальше?
Вместо ответа Актар хмурится и сопит.
— А теперь представь, что ты сделаешь в ответ уже мне? — продолжаю подливать масла в огонь. — Когда тебе принесут твоего сына? А далее между семьями по нарастающей. А как мне правильнее поступить с твоим сыном изначально?
— Хотя бы поговорить, — нехотя выдавливает старик. — Для начала.
— Точно. Вот это я и имел ввиду. По мне, у вас — пашто — есть губительное сочетание. Вы на любую несправедливость, без учёта её величины, реагируете гневом. А гнев у вас длится годами.
— Скорее, мы в гневе делаем что-то такое, что потом длится годами, — придирчиво поправляет Актар.
— А уже без разницы. Главное — что вы сгоряча поступаете с инструментом, подобным Нурислану, так, как должны бы были поступить с хозяином. Если уж совсем точно вникать в Коран.
— Ты где-то прав. Но никто из нас с тобой вслух в этом не согласится. — Актар спокоен и задумчив. — До Хозяина, как ты говоришь, мы может просто не дотянуться. А если не излить гнев на Инструмент, получается, попирается основа понятия badal. И как тут быть?
— Ну, пророк Иса имел на этот счёт своё особое мнение, — дипломатично скругляю углы. — Хотя я и далеко не во всём с ним согласен. Но лично тебе, как старейшине, я бы просто хотел напомнить: изливая огонь badal на Инструменты, вы ни разу не решаете проблему, а только плодите костры вокруг себя. Ты понимаешь, о чём я? — В голову приходит мысль и я использую повисшую паузу. — Ты согласишься, что ты никоим образом не восстановишь справедливости, изливая огонь badal на Инструменты?
Я бы мог очень многое рассказать ему, но это будут примеры из будущего.
— Да. Это всё равно, что отворачиваться от пожара, чтоб не страдать от его вида, — через долгих пару минут отвечает Актар. — Знаешь, давно хотел спросить. Откуда ты?
— С чего такой вопрос? — опешиваю немного от смены темы.
— Назо Токхи — только мы знаем о её подвиге. Потомкам других народов об этом рассказывать не принято. Там, конечно, в крепости и вокруг были и чараймаки, и много кто ещё… Но я далёк от мысли, что они за нас сохранили наши легенды. Причём настолько хорошо, что донесли их до вас. — Старик переворачивается на бок, чтоб видеть меня лучше. — Сейчас ты говоришь со мной на наречии вазири. Но у нас тебя никто не знает. Ты достаточно видный даже внешне, тебя б запомнили.
— Даже если б я у вас был недолго, в гостях у малого хеля? — меня неожиданно одолевает не совсем уместный академический интерес. А диалект вазири я действительно неплохо помню из той жизни. — Вот прямо запомнили бы, и ты б спустя столько лет мог это узнать?!
Актар коротко кивает:
— Да. И я спрашивал — тебя не знает никто. А вазирвола — не то, что можно выучить за «недолго». (прим.:диалект пушту)
Теперь пару минут молчу я. Решая в итоге, как обычно, быть откровенным: