Вообще-то ворота существуют не только для того, чтобы защищать меня от ненужных визитеров, но и их от меня.
Но.
Тоже — задел.
Кольнуло где-то внутри.
Молодой, постарше Сони на пару лет. Красавец. Шевелюра вон какая…
Непроизвольно провел ладонью по своей лысой башке.
И посмотрел на Матвея совсем другими глазами.
Не как на обманутого мужа и младшее поколение нашей компашки.
А как на того, кто…
К Владу я не ревновал. Матвея сейчас хотелось разорвать на куски. Мышцы напряглись так, что рубашка резко стала теснее.
Заныло в груди.
Перестало хватать воздуха.
Правда беда с сердцем, что ли?
Надо кофе меньше пить.
Стоял с Матвеем по разные стороны кованой решетки и смотрел в холодные глаза.
По его лицу расползалась глумливая улыбка.
Головой понимал, что он просто выстрелил наудачу, как Лера.
Но не помогало.
Онемение распространялось от сердца по всей грудине, наваливалась ватная слабость.
Меньше кофе.
Это все от кофе.
Больше спорта.
Бегом от инфаркта.
А то тоже сдохну, и оставлю Соню одну.
Ее нельзя одну.
Если я сейчас эту глумливую тварь прибью и закопаю где-нибудь в лесу, как скоро меня возьмут? Двинулся к воротам, вспоминая код ручного открытия замка.
Как неприятно сбоит сердце.
Но минуты на две меня меня еще хватит, я успею.
Матвей сделал несколько шагов назад, а потом развернулся и быстро нырнул в свой «Лексус», стартуя с визгом с места.
Я оперся на холодные прутья ворот, тяжело дыша.
Что-то в этой жизни пора менять.
Соня: Возвращение домой
Сначала я не волновалась.
Мне сложно представить, как это — руководить таким огромным бизнесом, как фармзавод. Я погуглила «Лагиан», нашла цифры сделок и инвестиций, и у меня закружилась голова. Да, неудивительно, что Юл так смеялся над моим предложением вернуть деньги.
Страшно представить, что там натворил Влад, и как теперь это разруливать — месяцы саботажа и воровства. За один день не справишься, тем более, в одиночку.
Ничего удивительного, что у Юла нет времени на меня.
Он звонил и писал каждый день, но голос был усталым и тусклым, и я даже не решалась намекнуть на то, что хочу его увидеть. Потому что — что бы он ни говорил, а моя вина там тоже была, в этой усталости. И еще одна доля — в том, что он занимался моим судом.
Да, он признался мне в любви, но, во-первых, это было практически в процессе секса…
Ну, по крайней мере, какая-то его часть тела была во мне.
Во-вторых, у мужчин это все работает совершенно иначе. У них «я люблю тебя» значит «я хочу тебя прям сейчас», а вот «я хочу от тебя ребенка» как раз значит «я люблю тебя». И такой фразы мне не светило — никогда.
Ну и вообще им необязательно после признаний еще проводить каждую минуту вместе, целоваться и не разлепляться. Они суровые воины, которые уходят в свой бой, унося любовь в сердце. Она их греет и на расстоянии, дополнительных подтверждений не нужно. Что-то изменится — сообщат.
Нет.
Все эти объяснения меня нисколько не утешали.
Первые несколько дней я еще потратила на то, чтобы успокоить маму и потихоньку пересказать ей поминки, разумеется, вырезав историю с судом.
Еще немного — на то, чтобы вновь войти в рабочий ритм, разрушенный отгулами и переносами.
Но дальше было хуже.
Юл перестал звонить, только писал. Говорил, что слишком много совещаний и рабочих встреч. Потом и писать перестал, только отвечал на мои сообщения. Нежно отвечал, со смайликами и признаниями, но, но, но…
Каждая женщина умеет чувствовать тот самый момент. Когда еще есть оправдания тому, что он больше не такой внимательный, но правда уже просочилась в сердце, и обманывать себя осталось недолго.
Сегодня с утра он тоже не ответил. Прочитал мое «С добрым утром!» и промолчал.
Настроение стремительно летело в бездну.
В таком состоянии я и пошла на работу. Сказала всем, что не выспалась и болит голова. Отмахивалась от назойливой Ксанки, которая комментировала каждый раз, как я роняла книги, когда шла возвращать их на полки.
Я испортила пять бланков заявлений на новые фонды, прежде чем она отобрала у меня ручку и заполнила их самостоятельно.
— Анюта тоже вчера четыре часа уроки делала. Пишет-пишет нормально, потом — раз, и ошибка. Зачеркнула, и как будто так и надо. Ну, я ее заставляю взять новую тетрадь и все аккуратно переписать, а она снова! Так до полночи и провозились, а с утра она, конечно, с соплями и слезами, никуда идти не хочет… Эх, не рожай, Сонька, что бы тебе мать ни говорила!
— Угу…
Я как раз набирала сообщение Юлу. Маленькое, ничего не значащее сообщение. Можно ответить смайликом. Или не отвечать, но хотя бы увидеть и улыбнуться.
Но даже когда я пошла обедать, оно все еще оставалось непрочитанным.
Может быть, он на каком-нибудь невероятно важном совещании? Не будет же руководитель такого уровня доставать телефон из кармана, чтобы читать сообщения любовниц?
Ох, черт, такого уровня…
Когда он рядом, я забываю, насколько он богатый и крутой. Он просто Юл — невероятно теплый, нежный, уютный и… мой.
Был.
Полторы недели назад.
Полторы недели!
На что я еще надеюсь, непонятно.
Особенно, если вспомнить, что в нашу последнюю встречу после проводов бывшей Юлиан вернулся хмурый и вечер быстро закруглился. Теперь я перебирала в памяти каждый его жест и каждое слово, но никак не могла найти разгадку.
Я посмотрела на телефон, но так и не решилась нажать вызов. Вдруг он все-таки занят?
К концу рабочего дня сообщение все так же оставалось непрочитанным. И следующее тоже.
Но ведь это Юл?
Который ждал меня каждый день у библиотеки, готовил мне ужин, целовал в московских переулках, любил так, что до сих пор пальцы на ногах поджимаются от воспоминаний. Укутывал пледом, спасал… Ведь он не мог же просто так взять — и отморозиться?
И пока здравый смысл шептал мне на ухо, что все это он делал, когда был влюблен, а это многое меняет, я быстро-быстро, с бьющимся сердцем достала телефон и нажала вызов.
Но спустя много-много гудков, никто так и не взял трубку.
Ведь что я про него знаю? Вообще ведь ничего. Почему он был столько раз женат, откуда у него сотни женщин… Не потому ли их сотни, что он вот так забывает о каждой предыдущей, переключаясь на следующую? Может быть, он уже и номер сменил, что ему, сложно под каждую завести отдельную симку?
Может быть, именно в этот момент он нашептывает какой-нибудь другой женщине, какая она маленькая, целует и прячет в своих невероятных объятьях. Какая-то другая гладит его по мощным плечам, не пугаясь, а предвкушая. И даже, возможно, просит отрастить бороду.
И не крутит романы с его сыном.
И худая.
И юная.
Домой мне идти совершенно не хотелось. Там и так мама каждый вечер спрашивает, как поживает Юлиан Владимирович, почему не заходит, просит передавать привет и ругает меня за то, что я его не ценю.
В кои-то веки мама была права. Я его действительно не ценила.
На улице уже совсем тепло, скоро можно будет не надевать куртку. Пахнет настоящей весной, мать-и-мачехой, оттаявшей землей и теплым ветром. Можно гулять часами в темно-синих сумерках, вспоминая, как делала это подростком, когда точно так же не хотелось идти домой. Что-то я с тех пор не сильно повзрослела, если до сих пор пытаюсь вытравить из сердца кого-то очень важного с помощью весеннего ветра и темноты.
Хорошо, что он меня бросил весной. Летом переживать разбитое сердце намного легче.
Я вошла домой, доверху наполненная весенним ветром вперемешку со слезами.
Мама возилась в прихожей. Из шкафов были вытащены коробки с обувью, сумки с летней одеждой, куртки, в комнате маячили разверстые пасти чемоданов и вавилоны шмоток вокруг них.
Филомена меня не встретила — видимо, испугалась этой странной активности и сидела под кроватью.
— Мам, что происходит? — спросила я, сматывая с шеи шарф и пытаясь найти местечко, куда пристроить ботинки, чтобы они не попали ей под горячую руку и не упокоились где-нибудь на антресолях в неопознаваемой коробке из-под пластиковой елки восемьдесят третьего года.
— Собираюсь, не видишь, что ли! — мама упорно пыталась запихнуть огромный пуховик в маленькую сумку, откуда его только что достала. Тот сопротивлялся. — Помогла бы лучше.
— Давайте я помогу.
И из комнаты появился Юл, как всегда, заняв собой весь дверной проем.
По-моему, я даже взвизгнула, когда подпрыгивала, чтобы повиснуть у него на шее. Он поймал меня, прижал к себе и наклонился, целуя аккуратно и нежно. А потом поставил обратно, но все равно прижимал одной рукой к себе.
— Где ты был? Что происходит? Что это на тебе за ужасный свитер? Ты справился с заводом? Почему ты не отвечал? Куда мама собирается? Чтопроизошлоипочемутынеберешьтрубку?! — я засыпала его вопросами, моментально забыв о том, что еще пять минут назад была уверена, что он меня бросил.
Как от кошек распространяются сонные волны, так от Юла распространялась аура спокойствия и уверенности. Что бы я себе ни надумала — сейчас это казалось полной ерундой. Пришло же такое в голову! Это же Юл.
Последнее эхо прежних бед пронеслось и растаяло от его тепла.
— Что значит ужасный свитер? — мама возмущенно бросила на пол ботинок, который держала в руках. Хотела, небось, в меня, но постеснялась. — У тебя глаза-то есть?
— Татьяна Федоровна связала мне свитер, не хуже моих дизайнерских, — аккуратно интонируя, сообщил Юл.
Я отлипла от него на секундочку, чтобы еще раз оценить творение. Если предыдущие — оказывается, дизайнерские — пестрые свитера Юла были немного странными, но гармоничными, то надетый на него сейчас напоминал страшный сон художника-абстракциониста, у которого в руках взорвалась палитра, а потом сверху наблевал котик.
Мама, значит.
— Хороший свитер, яркий, — похвалила я.