Моей собственной семье довольно худо пришлось, думала я.
Если бы только был какой-то способ распознать чудовище, можно было бы выстроить теорию такого распознавания. Нечестно, что целая улица полна чудовищ.
Тем вечером мы пошли к тете играть в «жука». Она состояла в команде нашей церкви, и ей нужно было много практиковаться. Пока она сдавала карты, я спросила:
– Почему многие мужчины на самом деле чудовища?
– Ты еще слишком маленькая, чтобы такие вопросы задавать, – рассмеялась она.
Мой дядя нас услышал.
– Иначе ты бы нас не любила, – сказал он и потерся колючим подбородком о мою щеку. Я его ненавидела.
– Отстань, Билл. – Тетя его оттолкнула. – Не волнуйся, милая, – утешила она меня, – ты привыкнешь. Когда я вышла замуж, то неделю смеялась, месяц плакала и на всю жизнь остепенилась. Просто тут по-другому, вот и все, у них свои привычки.
Я посмотрела на дядю, который погрузился в проставление цифр в купоне спортивных ставок.
– Ты сделал мне больно, – с укором сказала я.
– А вот и нет. – Он усмехнулся. – Просто чуток приласкал.
– Ты всегда так говоришь, – возразила моя тетя. – А теперь помолчи или пойди куда-нибудь.
Он побрел по своим делам. Я почти ожидала, что у него окажется хвост.
Тетя раздвинула веером карты.
– У тебя еще будет время найти себе мальчика.
– Кажется, я не хочу.
– Хотим мы одного, – сказала она, сбрасывая джокера, – а получаем другое, не забывай это.
Она пытается мне сказать, что знает про чудовищ? Я приуныла, начала пририсовывать ножки жуку не туда и вообще все портить. Наконец тетя со вздохом встала.
– Толку от тебя никакого нет, иди-ка ты домой.
Я пошла за мамой, которая слушала в гостиной Джонни Кэша.
– Пойдем, мы закончили.
Она медленно надела пальто и взяла свою карманную Библию. Мы вышли на улицу.
– Мне нужно с тобой поговорить, у тебя есть время?
– Да, – откликнулась она, – давай съедим апельсин.
Я постаралась изложить содержание моего сна и теорию про чудовищ и рассказать, как я ненавижу дядю Билла. И все это время мама напевала себе под нос гимн «Какого доброго друга мы нашли в Иисусе», чистя мне апельсин. Она перестала чистить, а я говорить приблизительно одновременно. У меня оставался один последний вопрос.
– Почему ты вышла за моего папу?
Она посмотрела на меня внимательно.
– Не дурачься.
– Я не дурачусь.
– Тебе нужна была семья, а кроме того, он хороший человек, хотя я и знаю, что он не из тех, кто будет надрываться, благослови его, Боже. Но не волнуйся, ты посвящена Господу, я записала тебя в миссионерскую школу, едва ты у нас появилась. Вспомни Джейн Эйр и Сент-Джона Риверса. – Во взгляде у нее появилась какая-то мечтательность.
Я и вправду помнила, но мама ведь не знала, что теперь мне известно, как она переписала концовку «Джейн Эйр». После Библии это была ее любимая книга, и она снова и снова мне ее читала, когда я была совсем маленькой. Я тогда читать не умела, но знала, где она перелистывает лишние страницы. Позднее, уже грамотная и мучимая любопытством, я решила прочесть сама – своего рода ностальгическое паломничество. В тот ужасный день в укромном углу библиотеки я узнала, что Джейн вовсе не вышла за Сент-Джона, а, напротив, вернулась к мистеру Рочестеру. Это было похоже на тот день, когда я, пока искала колоду игральных карт, обнаружила документы о моем усыновлении. С тех пор я никогда больше не играла в карты и никогда больше не перечитывала «Джейн Эйр».
Дальше мы шли молча. Она думала, ее ответы меня удовлетворили, но я продолжала задаваться новыми вопросами о ней и о том, у кого и как мне выяснить то, что я хочу знать.
Когда наступил день стирки, я спряталась в ящик для угля, чтобы послушать, что говорят женщины. Вышла Нелли со своей веревкой и натянула ее от гвоздя до гвоздя через проулок. Она помахала Дорин, которая с трудом взбиралась на холм с покупками, предложила ей чашку чая и поболтать. Каждую среду Дорин стояла в очереди у мясника за фаршем со скидкой. От этого она всегда приходила в дурное настроение, ведь была членом партии лейбористов и верила в равные порции и равные права. Она стала рассказывать Нелли про одну женщину, что стояла перед ней в очереди и покупала стейк. Нелли покачала головой – голова у нее была маленькая, а волосы всегда плохо лежали – и сказала, что после смерти Берта ей тоже несладко приходится.
– Берт, – сплюнула Дорин, – да он и при жизни как покойничек был. – И предложила Нелли жевательную мармеладку.
– Ну, не знаю… – неловко протянула Нелли, – не люблю говорить о мертвых плохо, никогда ведь не знаешь…
Дорин фыркнула и, кряхтя, уселась на порог задней двери. Юбка у нее была слишком тесная, но женщина предпочитала делать вид, что ткань села.
– А как насчет того, чтобы поговорить плохо о живых? Мой Фрэнк пустился во все тяжкие.
Нелли сделала глубокий вдох и взяла еще мармеладку. Она спросила, неужели дело в той девке, которая подает в пабе пироги и горох, а Дорин не знала наверное, но, если подумать, не потому ли от него вечно пахнет подливой, когда он возвращается домой.
– Тебе вообще не стоило за него выходить, – пожурила Нелли.
– Так я же не знала, что он за фрукт, когда за него выходила, так ведь? – И она рассказала Нелли про войну, про то, как Фрэнк нравился ее папе и как это казалось разумным. – Но мне следовало бы догадаться, что он за человек, раз приходит ухаживать за мной, а в конечном итоге напивается с моим отцом? И я вечно – вся такая разряженная – играю в вист с его мамашей и ее подружками.
– Так он тебя никуда не водил?
– Еще как! – откликнулась Дорин. – Мы каждое воскресенье ходили на собачьи бега.
Какое-то время они сидели молча, потом Дорин продолжила:
– Конечно, когда появились дети, все пошло на лад. Я пятнадцать лет его игнорировала.
– И все-таки тебе не так скверно, как Хильде через дорогу, – утешала Нелли. – Ее-то муж пропивает каждый пенни, и она не смеет пойти в полицию.
– Если бы мой меня хоть пальцем тронул, я бы его пришибла, – мрачно откликнулась Дорин.
– Правда?
Дорин пошаркала туфлей в пыли.
– Давай покурим, – предложила Нелли, – и ты расскажешь мне про Джейн.
Джейн была дочкой Дорин, ей только-только исполнилось семнадцать, и она очень прилежно училась.
– Если она не найдет себе парня, пойдут разговорчики. Она все время проводит у Сьюзен за домашними заданиями. Так она, во всяком случае, мне говорит.
Нелли предположила, что Джейн только делает вид, что занимается у Сьюзен, а на самом деле тайком встречается с каким-нибудь парнем, но Дорин покачала головой.
– Она точно там, я спрашивала у мамы Сьюзен. Если не будут осторожны, люди подумают, что они – как та парочка из газетного киоска.
– А мне они нравятся, – твердо возразила Нелли. – Кто говорит, что они чем-то не тем заняты?
– Миссис Фергюсон, что живет через дорогу, видела, как они покупают новую кровать. Двуспальную.
– Ну и что это доказывает? У нас с Бертом была двуспальная кровать, а мы ничего в ней не делали.
Дорин ответила, что это все прекрасно, но две женщины – другое дело.
«Почему другое?» – спросила я себя в ящике для угля.
– Ну ваша Джейн может поступить в университет и уехать, она ведь умная.
– Фрэнк такого не допустит, он хочет внуков. А вот если я прямо сейчас не начну пошевеливаться, то для него не будет обеда, и он опять пойдет в паб за запеканкой и горошком. Не хочу давать ему повод.
Она с трудом поднялась на ноги, а Нелли взялась развешивать и пришпиливать прищепками белье. Когда стало безопасно выходить, я выбралась из ящика для угля, совершенно сбитая с толку и перемазанная сажей.
Хорошо, что мне суждено стать миссионеркой. На некоторое время я отложила проблему мужчин и сосредоточилась на чтении Библии. Рано или поздно я влюблюсь, как все остальные, там видно будет.
А потом, несколько лет спустя – совершенно по ошибке – так и произошло.
Мама сказала, что нам нужно сходить в центр города.
– Я не хочу.
– Надевай плащ.
– Я не пойду, там дождь.
– Знаю, и я не собираюсь мокнуть одна.
Она швырнула мне дождевик и повернулась к зеркалу поправить на голове платок. Я пинком выгнала собаку из коробки и попыталась пристегнуть к ее ошейнику поводок. Мама это заметила.
– Оставь шавку, на нее наступят.
– Но…
– Оставь, тебе говорят!
И она схватила одной рукой сумку для покупок, а другой – меня и потащила на автобус и всю дорогу жаловалась на мою неблагодарность. Когда мы сели в автобус, то увидели Мэй с Идой. Идой звали одну из владелиц того запретного газетного киоска, и, помимо всего прочего, она играла за местную команду в кегли.
– Смотрите-ка, Луи с деткой! – воскликнула Мэй.
– Какая там детка, – возразила Ида. – Ей уже четырнадцать стукнуло. Хочешь кокосовый макарун? – Она ткнула в мою сторону смятым пакетиком.
– Спасибо, – сказала мама и взяла один.
– Вы в центр? – спросила Мэй.
Мама кивнула.
– Помяни мое слово, там и фруктов-то путных нет, только всякая дорогущая дрянь из Испании.
– Мы за фаршем, – сказала мама, складывая руки на сумочке.
– Ну, так я тебе говорю, ничего там нет, – повторила Мэй. – И еще кое-что скажу. – Она подалась вперед, навалившись на спинку сиденья и придавив к нему тяжелой грудью мои волосы.
– Мэй! – охнула я.
– Тетя Мэй! – рявкнула мама.
– Давай встретимся в «Трикеттс» в три, выпьем молочного «Хорликса».
И она довольно откинулась на спинку сиденья, высвободив мой скальп.
– Смотри, Луи, детка линяет! – Мэй ткнула пальцем в спину мамы и помахала прядками моих волос, приставших к ее пальто.
– В ее возрасте бывает, – встряла Ида. – Пустяки.
Автобус выехал на Бульвар (мама всегда его так называла – из-за воспоминаний о Париже). Мэй и Ида сошли у торговца требухой, но мама решила ехать до газетного киоска, где выяснилось, что для нее забыли оставить последний номер «Ленты надежды». А я была настолько глупа, что спросила, нельзя ли мне новый дождевик.