– Этот дождевик отца твоего переживет, – последовал ответ.
Потом мы пошли на рынок. Фарш всегда доставался маме дешево, потому что мясник когда-то за ней ухлестывал. Она говорила, что он дьявол, но фарш все равно брала. Пока мясник его заворачивал, я зацепилась дождевиком за крюк для мяса и оторвала рукав.
– Мама! – взвыла я, размахивая рукавом.
– Пфуй! – выдохнула она и, достав рулон клейкой ленты, принялась обматывать мне руку. В этот момент мы увидели миссис Клифтон, которая давала уроки пения и покупки делала в «Маркс-энд-Спенсер».
– У Дженет что-то с рукой? – осведомилась она.
– Просто рукав, – ответила мама, как можно выше держа голову.
– Но, кажется, ей нужен новый дождевик, вы так не думаете?
Мама переложила из руки в руку сумку с покупками.
– Нет, не нужен, – вмешалась я. – Мне правда этот нравится.
Она посмотрела на меня с отвращением.
– Ну, по-моему…
– Мы как раз сегодня идем за новым, – твердо сказала мама. – До свидания.
Она подтолкнула меня к выходу, оставив миссис Клифтон у свиного желудка.
– Ты просто позорище, – зашипела мама, едва мы отошли подальше. – Что сказал бы твой дедушка?
– Он же умер.
– Не в том суть.
– Она гусыня надутая, и она мне не нравится.
– Помолчи, у нее прекрасный дом.
Не успела я снова запротестовать, она затолкала меня в магазинчик, где торговали всякой всячиной и подержанными вещами.
– У них дождевиков нет, – сказала я, с облегчением оглядываясь по сторонам.
– А вот и есть! – победно ответила мама.
Она копалась за грудой картонных коробок, на которых стоял штамп «ОСТАТКИ», – как тавро на овцах.
– Померь вот этот.
Я послушалась.
Он был чудовищно огромным.
– Смотри, к нему капор прилагается.
Она ткнула бесформенным куском пластика туда, где, как ей казалось, будет моя рука.
– Его какой стороной надевать? – Я чувствовала себя в ловушке.
– Да какой угодно – от дождя убережет.
Я вспомнила один фильм – он назывался «Человек в железной маске».
– Великоват, – рискнула я.
– На вырост будет.
– Но, мама…
– Мы берем.
Дождевик был ярко-розовый.
Молча мы пошли в рыбную лавку.
Я ненавидела маму.
Я смотрела на креветок.
Они тоже были сплошь розовые.
Рядом со мной стояла женщина с бело-розовым кексом в руках. И глазурь на нем была розовая, и кремовые розочки тоже.
Я думала, меня стошнит.
А потом кого-то действительно стошнило. Маленького мальчика. Его мать его ударила.
«Поделом ему», – злобно подумала я.
Я задумалась, не уронить ли в лужу рвоты новый капор, но знала, что мама все равно заставит меня его надеть.
Я чувствовала себя такой несчастной. Когда Китс[40] чувствовал себя несчастным, он всегда надевал чистую рубашку.
Но он же был поэтом.
Мелани я даже не заметила бы, если бы не обошла прилавок кругом, чтобы посмотреть на аквариум.
Она чистила копченую рыбу на большой мраморной плите. Она орудовала тонким разделочным ножом, а кишки бросала в жестяное ведро. Потрошеную рыбу выкладывала на пергаментную бумагу, а на каждую четвертую тушку клала веточку петрушки.
– Мне бы тоже так хотелось, – сказала я.
Она улыбнулась и продолжила работать.
– Тебе нравится это делать?
Она все еще молчала, поэтому я, насколько могла незаметно (насколько вообще способен человек в розовом пластиковом дождевике), скользнула за чан. Сползающий на глаза капор закрывал обзор.
– Можно мне немного наживки для рыбы? – спросила я.
Она подняла глаза, и я заметила, что глаза у нее чудесного серого цвета, как шерстка кошки у Тех, Кто По Соседству.
– Мне не полагается болтать на работе с друзьями.
– Но я же не твоя подруга, – бестактно указала я.
– Нет, но так подумают.
– Ну тогда я вполне могу ею быть.
С секунду она смотрела на меня пристально, потом отвернулась.
– Пошевеливайся, – подстегнула меня мать, внезапно выходя из-за прилавка с устрицами.
– Можно мне новую рыбку для аквариума?
– У нас едва хватает денег кормить тех, кто уже есть, зачем нам лишний рот? И чертова псина в кругленькую сумму обходится.
– Совсем маленькую. Золотую.
– Я сказала – нет. – Она зашагала в сторону «Трикеттс».
Я почувствовала себя обманутой. Если бы она учила меня читать, как учили других детей, у меня не было бы подобных одержимостей. Я довольствовалась бы ручным кроликом и каким-нибудь богомолом.
Я оглянулась.
Но Мелани исчезла.
Когда мы пришли в «Трикеттс», Мэй и Ида уже сидели там.
Ида с головой ушла в спортивные купоны и малиновый десерт.
– Смотри-ка, это они! – пихнула она локтем в бок Мэй, когда мы вошли.
Моя мама рухнула на банкетку.
– Я на последнем издыхании.
– Хлебни-ка «Хорликса».
Мэй крикнула официантке, которая затушила сигарету и пошаркала к нам. Очки сидели у нее на носу криво и были замотаны лейкопластырем.
– Что ты с собой сделала? – воскликнула Мэй. – Минуту назад ничего такого не было.
– Глупая Мона поставила на мои очки коробку с бургерами, – сварливо ответила та, прислоняясь к стене.
– Котлеты сейчас в камень замораживают.
Официантка махнула над столом тряпкой.
– Именно в камень. Это неестественно, – она протерла пепельницу. – Нет, в самой заморозке нет ничего дурного, но можно и переборщить.
– Можно, – согласилась Мэй. – Еще как можно.
– Тут утром миссис Клифтон была, – продолжала официантка. – Простолюдинка, каких свет не видывал, а строит из себя звезду.
Мама покраснела.
– Я ей прямо в лицо сказала. Я сказала: «Дорин, продукты, что ты в своем “Спарксе” берешь, тут за полцены можно купить».
Ида поддакнула.
– И знаешь, что она ответила?
Мэй сказала, что не знает, но догадывается.
– Она сказала, важная как гусыня, мол, люблю, когда в морозилке у меня качественные продукты, люблю, видите ли, знать, что они свежие, миссис Гримсдитч.
– Ха, ну и штучка! – воскликнула Мэй. – Назвала тебя миссис Гримсдитч, да? Чем ее не устроило просто «Бетти»?
– Вот уж точно, – вставила Ида, – что не так с Бетти?
И все трое возмущенно зацокали языками.
Мама понемногу приходила в отчаяние.
– Миссис Гримсдитч… – начала она.
– Что не так с Бетти? – рявкнула, оборачиваясь к ней, официантка.
Мама беспомощно посмотрела на Иду, но та уже погрузилась в свои купоны.
– «Ливерпуль» против «Роверс», – сказала она Мэй. – Как по-твоему?
– Ну же! – вклинилась Бетти. – Так что будете? Не могу я с вами весь день тут торчать, мне стаканы мыть надо.
Мама была явно расстроена.
– Люди в них плюют и все такое, просто с души воротит.
Она посмотрела на меня.
– Нужна работа по субботам?
Мама просветлела:
– Да, ей нужна.
– Так прямо сегодня можно начать, верно, Бетти? – оторвалась от своих купонов Ида.
– Ага, – откликнулась Бетти, – вон там стоят.
И я взялась за работу, а мама, Ида и Мэй занялись купонами и пили «Хорликс». Я была не против работы, и слюны в стаканах было немного, а кроме того, меня оставили в покое, и я могла вволю думать про рыбную лавку и Мелани.
Неделю за неделей я ходила туда. Просто посмотреть.
А потом вдруг ее там не оказалось.
Мне оставалось только пялиться на улиток-трубачей в витрине.
Трубачи – странные, и это почему-то утешает.
Они понятия не имеют об общинной жизни и размножаются очень тихо.
Но у них огромное чувство собственного достоинства.
Даже когда они лежат отверстием вниз в поддоне с уксусом, в трубачах есть что-то благородное.
А такое мало о ком можно сказать.
«Откуда у меня такие мысли?» – недоумевала я. Потом, как раз когда я собиралась отвернуться и купить себе запеченную картофелину в утешение, я увидела, как из-за угла выходит Мелани. Я направилась прямиком к ней. Вид у нее стал чуточку удивленный.
– Привет! Я думала, ты уволилась.
– Я и уволилась: теперь работаю в библиотеке, но только по утрам в субботу.
Что еще я могла сказать? Как заставить ее остаться?
– Хочешь запеченную картофелину? – спросила я наобум.
Улыбнувшись, она ответила, что хочет, и мы пошли есть картофель на скамейку перед универмагом «Вулсворт». Я очень нервничала, и бо́льшая часть моей картошки досталась голубям. Мелани говорила о погоде, и о своей матери, и о том, что у нее нет отца.
– У меня тоже нет, – сказала я, чтобы она почувствовала себя лучше. – Ну в некотором роде.
Потом я объяснила про нашу церковь и про то, что мы с мамой посвящены Господу. Диковато, наверное, прозвучало, но я знала, что это только оттого, что я сама нервничала. Я спросила, ходит ли она в церковь, а она ответила, что ходит, но там мало чего интересного, и, разумеется, я пригласила ее завтра же прийти в нашу.
– Почему у тебя такое смешное имя, Мелани? – наконец набралась храбрости спросить я.
Она покраснела.
– Когда я родилась, в больнице сказали, что я похожа на дыню[41].
– Не волнуйся, – заверила я ее, – теперь ты на нее не похожа.
Первый визит Мелани в нашу церковь прошел не слишком успешно. Я забыла, что ожидался пастор Финч, – в рамках его турне по региону. Он прибыл в старом бедфордском фургончике, на одном боку которого были нарисованы перепуганные проклятые, а на другом – небесное воинство. На задних дверцах и на капоте красовалась надпись «РАЙ ИЛИ АД? ВЫБОР ЗА ВАМИ!». Он очень гордился своим фургончиком и рассказывал, как много чудес свершилось внутри и вне его. Внутри было шесть сидений, чтобы вместе с ним мог разъезжать хор, да еще оставалось место для музыкальных инструментов и большой аптечки на случай, если демон кого-то воспламенит.
– А что вы делаете в случае возгорания? – спросили мы.
– Пускаю в ход огнетушитель, – объяснил он.