На нас это произвело большое впечатление.
Тут имелся складной крест, который приторачивали изнутри к задним дверцам, и совсем маленькая раковина, чтобы после каждого обряда пастор мог помыть руки.
– Вода крайне важна, – напомнил нам он. – Как Иисус велел свиньям броситься в море, так и я смываю под этим краном Сатану.
После того как мы вдоволь налюбовались грузовичком, пастор Финч повел нас назад в церковь и попросил хор исполнить его последнее сочинение.
– Оно было ниспослано мне Господом, как раз когда я выезжал из авторемонтной мастерской Сэндбеча.
Гимн назывался «Тебе не нужны духи, когда с тобой Дух». Первый куплет звучал так:
Одни лакают виски, другие дуют джин,
Прильни к истоку духа, с ним будешь ты един.
Одни любят пиво, другие – вино,
Отверзни рот духу – счастье будет дано.
Хор спел и этот и остальные шесть куплетов. Нам тоже раздали ноты, чтобы мы могли подпевать, а пастор Финч аккомпанировал на сдвоенных барабанах бонго.
Припев звучал так:
Ни ржаного виски, ни джина, ни рома с колой не надо мне.
Не пина колада, а духовная твердь огонь зажигает во мне.
Получилось очень весело. Дэнни достал гитару и подобрал аккорды, а Мэй стала отбивать блюзовый ритм на бубне. Вскоре мы все уже выстроились длинной змейкой и ходили по часовой стрелке по залу, снова и снова повторяя припев.
– Вижу плоды трудов Господних, – отдувался пастор Финч, лупя по бонго ладонями. – Восславим Господа!
– Тебе не надо так перетруждаться! – беспокоилась миссис Финч, отчаянно пытаясь угнаться за ним на пианино. – Кто-нибудь, отберите у него барабаны!
Но никто не отобрал, и остановились мы, только когда миссис Ротуэлл повалилась на бок.
И тут я заметила, что Мелани к пению и танцам не присоединилась.
– А теперь проповедь, – крикнул пастор Финч, и мы расселись в предвкушении удовольствия.
Он поведал, как проходит его турне, сколько душ было спасено, сколько добрых душ, осаждаемых дьяволом, снова обрели покой.
– Я не из хвастливых, – напомнил он нам, – но Бог наделил меня могучим даром.
Мы согласно закивали. А потом он шокировал нас рассказами об эпидемии одержимости дьяволом, в настоящий момент охватившей северо-восток страны. Особенно пострадали Ланкашир и Чешир, не далее как третьего дня он очистил целую семью в Чедл Халме.
– В них демоны вселились. – Его взгляд заскользил по притихшей пастве. – Да, вселились, и знаете почему? – Он сделал шаг назад. Мы сидели тихо, как мыши. – Противоестественные страсти.
Паству пробрала дрожь. Никто из нас не знал наверное, о чем он говорит, но все знали, что это ужасно. Я глянула на Мелани, у нее был такой вид, точно ее вот-вот стошнит.
«Наверное, Святой Дух, – подумала я и чуть-чуть сжала ей руку. Она вздрогнула и уставилась на меня. – Да, определенно Дух».
Под конец этой великолепной проповеди пастор Финч призвал любого грешника поднять руку и тут же просить о прощении. Мы склонили головы в молитве, время от времени, поглядывая искоса, сработает ли. Внезапно на мою руку легла чья-то ладонь. Мелани.
– Я это сделаю, – прошептала она и вскинула другую руку над головой.
– Да, вижу твою руку, – тепло откликнулся пастор Финч.
По пастве пробежали возгласы радости. Добровольцев больше не нашлось, поэтому после службы все внимание сосредоточилось на Мелани. Впрочем, она-то его не хотела.
– Я чувствую себя ужасно, – созналась она.
– Не волнуйся, – весело отмахнулась проходившая мимо Элис. – Это гомеопатично.
Бедная Мелани. Она не понимала моих сестер и братьев во Христе, она просто знала, что нуждается в Иисусе. Потом она попросила меня быть ее наставницей, и я согласилась приходить к ней каждый понедельник, пока ее мама на работе в клубе. Мы ушли вместе: я – на седьмом небе, она – с сумкой полной брошюр о дарах Духа и советов новообращенным. Когда мы дошли до ратуши, мимо пронесся фургончик пастора Финча: окна были опущены, библейское радио ревело на всю катушку, а на крыше победно развевался флаг.
– Это его Флаг Спасения, – объяснила я Мелани. – Он его поднимает всякий раз, когда спасена еще одна душа.
– Давай сядем на автобус, – откликнулась она с толикой отчаяния в голосе.
Вот так вышло, что каждый понедельник я ходила домой к Мелани, и мы вместе читали Библию, а потом обычно проводили еще полчаса за молитвой. Я не помнила себя от радости: она была моей подругой, а к подобному я не привыкла, ведь до сих пор видела родственную душу разве что в Элси. Но почему-то тут все было иначе: дома я говорила о Мелани без умолку, а мама отмалчивалась. Потом однажды она притащила меня на кухню и сказала, что нам надо серьезно поговорить.
– Думаю, в церкви есть мальчик, который тебе нравится.
– Что? – переспросила я в полном недоумении.
Она имела в виду Грэхема, самого последнего из новообращенных, который переехал в наш город из Стокпорта. Я учила его играть на гитаре и старалась донести до него, как важно регулярно изучать Библию.
– Пришло время, – очень торжественно продолжала она, – рассказать тебе про Пьера и как я едва не кончила дурно.
Потом она налила нам обеим по чашке чаю и открыла упаковку печенья «Роял-Скотт». Я была заворожена.
– Гордиться тут нечем, и больше эту историю я тебе никогда рассказывать не буду.
В молодости моя мама отличалась упрямством и нашла себе место учительницы в Париже, что в то время было очень смело. Она жила неподалеку от улицы Сен-Жермен, ела круассаны и вела целомудренную жизнь. Тогда она еще не обрела Бога, но у нее были высокие моральные принципы. Однажды солнечным днем, ни о чем дурном не подозревая, она шла к реке и вдруг повстречала Пьера, или точнее Пьер спрыгнул со своего велосипеда, предложил ей свои луковицы и назвал самой красивой женщиной, какую когда-либо видел.
– Естественно, я была польщена.
Они обменялись адресами, он начал за ней ухаживать. Именно тогда моя мать испытала чувство, которого прежде не знала: смесь искрометной радости, трепета и легкомысленной беспечности – не только с Пьером, но повсюду, в любую минуту.
– Ну я подумала, наверное, это любовь.
Впрочем, это ее озадачило, ведь Пьер был не слишком умен и не слишком красноречив – только постоянно восклицал, какая она очаровательная. Может, он был привлекательным? Нет, полистав дамские журналы, она пришла к выводу, что и привлекательным он не был. Но чувство не проходило. Однажды тихим вечером, после ужина, Пьер обнял ее и стал умолять остаться у него на ночь. Она опять испытала те необычные ощущения, и, когда он прижал ее к себе, она была уверена, что никогда не полюбит другого, и да – она останется, а после они поженятся.
– Прости меня, Господи, но я это сделала.
Мама остановилась, обуреваемая эмоциями. Я попросила ее закончить историю и пододвинула поближе к ней печенье.
– Худшее еще впереди.
Пока она жевала свои роял-скотты, я строила догадки об этом «худшем». Может, я в конечном итоге все-таки не дитя Божье, а дочка какого-то француза?
Несколько дней спустя моя мать, испытывая стыд и беспокойство, отправилась к врачу. Она лежала на кушетке, а врач тыкал ей пальцем в грудь и в живот и спрашивал, не чувствует ли она головокружения и нет ли у нее «трепыхания в животе». Мама игриво объяснила, что она влюблена и часто чувствует себя странно, но причина ее визита не в этом.
– Вполне возможно, что вы влюблены, – сказал врач, – а еще у вас язва желудка.
Вообразите себе ужас моей мамы. Она отдала свою честь в обмен на заболевание. Она начала принимать таблетки, села на диету и ответила отказом на мольбы Пьера, который хотел ее навестить. Нужно ли говорить, что в следующий раз, когда они встретились – опять-таки случайно, – она не испытала ничего, совсем ничего, и вскоре сбежала из Франции, лишь бы его не видеть.
– То есть я?.. – начала я.
– Последствий не было, – быстро сказала она.
Несколько мгновений мы обе молчали.
– Поэтому просто будь осторожна: то, что ты считаешь сердцем, вполне может оказаться другим органом.
«Может, мама, может», – подумала я. Она встала и велела мне найти себе какое-нибудь занятие. Я решила пойти повидаться с Мелани, но как раз когда я подошла к двери, мама позвала меня назад, чтобы предостеречь.
– Не позволяй никому касаться тебя там, внизу. – И она указала куда-то на карман своего фартука.
– Конечно, мама, – кротко ответила я и сбежала.
Когда я подошла к дому Мелани, уже стемнело. Чтобы попасть туда, мне приходилось срезать путь через церковный двор и кладбище, и иногда я крала для нее букет цветов со свежей могилы. Она всегда так радовалась цветам… Впрочем, я никогда не говорила ей, откуда они. Она спросила, не хочу ли я остаться на ночь, потому что мама уехала, а она не любит быть дома одна. Я сказала, что позвоню соседке, и после долгих переговоров и пререканий наконец получила согласие матери, которую пришлось оторвать от ее латука. Мы, как обычно, читали Библию, потом говорили друг другу, как рады, что Господь нас свел. Она долго гладила меня по голове, а потом мы обнимались – и было такое чувство, словно тонешь. Потом я испугалась, но не могла остановиться. Что-то ползало у меня в животе. Внутри меня поселился осьминог.
И наступил вечер, и наступило утро. Новый день.
После мы все делали вместе, и я оставалась у нее так часто, как могла. Моя мама как будто испытала облегчение, что я меньше вижусь с Грэхемом, и какое-то время не упоминала о том, как много времени я провожу с Мелани.
– Как думаешь, это противоестественная страсть? – спросила я однажды у Мелани.
– По ощущению, нет. Если верить пастору Финчу, должно быть ужасно.
«Наверное, она права», – подумала я.
Мы с Мелани вызвались накрывать столы для банкета на Праздник урожая[42]