– Очень атмосферно, – согласилась я.
– Он еще и не то умеет. Я тебе покажу.
Следующие полчаса она демонстрировала свое устройство. «Мы, три волхва» с малыми барабанами и без них, «Мы, три волхва» с горном и ансамблем басов и без оных. Еще она могла сыграть поп-версию – с гитарой и в более быстром темпе.
– Для молодежных собраний, – объяснила она. – Мы организуем бэнд, совсем как «Джойстрингс»[50]. – Выключив свой инструмент, она отошла на шаг, чтобы полюбоваться вместе со мной. – Табурет к нему прилагается, – она указала на странную скульптуру из плюша и меламина. – А еще получаешь переплетенный сборник любимых нот. Разумеется, я заказала «Сборник гимнов искупления». Смотри.
Ноты переплели в телячью кожу, а название и инициалы мамы на корешке были вытеснены золотом. Кивнув, я спросила, нельзя ли нам выпить чаю.
– Тебе его от Общества заблудших подарили? – спросила я, подумав, что она, возможно, даже аксессуары сама разработала.
С минуту она молчала, и тогда я увидела, что она покраснела. Она объяснила, что Общество заблудших распустили, что в доме отдыха в Моркаме вскрылись какие-то финансовые махинации, а преподобный Боун разорился. Похоже, бо́льшая часть денег, отложенная на обращение рыбаков, пошла на уплату игорных долгов секретаря, а доходы от приведенных мамой новых членов и продажи религиозных причиндалов – на содержание его жены. Его бывшей жены. А жил он, оказывается, с любовницей.
– Помпадурша! – сплюнула мама. – Живет во грехе со своей помпадуршей!
Когда обнаружилось, что Общество на грани банкротства, моя мать написала письмо своей обширной армии благочестивых с просьбой о вспомоществовании и с предупреждением, что организация скоро перестанет существовать. Отклик оказался ошеломляющим: со следующей же почтой стали прибывать заказы, к которым прилагались записки с благодарностью за годы счастья. «Я повсюду ношу с собой Откровение в водонепроницаемой обложке», – написала одна женщина. Наконец мама распродала последние экземпляры «Благочестивой подборки» Джима Ривза за полцены. После уплаты игорных долгов осталось достаточно, чтобы преподобный Боун смог отправиться в короткий отпуск в Колуин-Бей.
В Моркаме жалобы на водянистый суп и грязные полотенца в доме отдыха в конце концов привели к тому, что туда нагрянула санитарная инспекция. Дом пришел в запустение, владелице приказали привести его в порядок либо закрыть. Это само по себе было скверно, но мама обнаружила в «Еженедельнике парапсихологии» рекламное объявление, в котором недавно осиротевшим предлагались услуги «самого известного медиума Моркама». В бильярдной дома отдыха по пятницам устраивали спиритические сеансы. Оплачивались они отдельно, к тому же в этот день ужин в доме отдыха теперь вообще не подавали, – медиумы ведь не любят работать на полный желудок. Моя мать так расстроилась, что отправила пространную статью о происках дьявола в журнал «Лента надежды». Она дала мне почитать ее на ночь.
– У тебя достаточно дел? – озабоченно спросила я.
– Я же сказала, что переключилась на электронику, так вот, гостиной это не ограничивается.
Напустив на себя загадочный вид, она отказывалась объяснить, что имеет в виду. Мы немного поговорили о том, чем я занимаюсь и почему. Никаких подробностей, просто для того, чтобы она проявила внимание, а я приняла его.
– Твоя кузина теперь в полиции служит, – весело сообщила она.
– Мило.
– Да, у нее есть молодой человек. – Она нарочно на меня не смотрела.
– Мило.
– Она о тебе справлялась.
– Ну скажи просто, что я не мертва, тогда ей не придется тратиться на венок.
Я решила, что мне пора отправляться спать.
– Не забудь прочитать, – прощебетала мама, бросая мне вслед свою статью.
Сэр Персиваль выехал к великолепному замку, построенному из валунов на склоне холма. Когда он приблизился к подвесному мосту, тот перед ним опустился, и сэр Персиваль увидел плавающих во рву форелей. Его конь устал. Сэр Персиваль спешился и под уздцы повел его над водой. За портиком подвесного моста его встретили два карлика в боевых доспехах. Они приветствовали рыцаря и пообещали, что внутри его ждут кров и стол. Один забрал его коня, а другой повел в замок. Сэр Персиваль очутился в обшитой дубовыми панелями комнате. Карлик предложил ему отдохнуть до заката. Сэр Персиваль проклинал себя, что покинул Круглый стол, покинул короля, и вспоминал его горестное лицо. В свою последнюю ночь в Камелоте он застал Артура гуляющим в саду – тот плакал как ребенок и сказал, что больше ничего не осталось. Король дал ему бубенчики для конской сбруи. В первый день, и во второй, и в третий Персиваль мог бы повернуть назад, он еще не вышел за пределы территории Мерлина. На четвертый день лес сделался глухим и диким, и он не знал, где находится и что его сюда привело. Теперь же сэр Персиваль лег в кровать и заснул.
Ему снился пир: за окном бушевала гроза, гремел гром и била молния, потом посреди грозы загорелся луч солнца в семь раз ярче света дня. В этом свете каждый из рыцарей увидел другого так, как никогда не видел прежде, и потерял дар речи. Потом в зал внесли святой Грааль, накрытый белой парчой. И рыцари тут же поклялись разыскать его и не останавливаться, и не отдыхать, пока не узреют его, а Артур сидел молча и глядел в окно.
Когда Персиваль проснулся, солнце уже садилось. Он должен умыться и приветствовать своего хозяина. Он заговорит о Граале, но умолчит о причине, по которой его ищет. Ему явилось видение идеального героизма и на краткий мир – видение идеального мира. Он желал узреть его снова, чтобы обрести гармонию. Он был воином, который мечтал выращивать травы.
Мама разбудила меня, вручив мне чашку шоколада и список покупок. Мол, я должна съездить в центр, а ей надо написать пастору Спрэтту. Снегопад усилился, потому первым делом я пошла в «Арми энд Нэйви» и купила резиновые сапоги. Чувствуя себя увереннее, я решила заглянуть в лавку миссис Аркрайт. Звякнул колокольчик, она подняла глаза от порошка, который ссыпала в мешок. Ей понадобилось почти пять минут, чтобы меня узнать, тогда она перегнулась через прилавок и прямо-таки ударила меня по плечу.
– Привет, – сказала я, стряхивая с себя порошок от блох. – Как вы?
– До смерти надоело. – Она начала надевать пальто. – Ты теперь достаточно взрослая, чтобы выпить в «Петухе и свистке»?
Я кивнула, и, повесив на дверь табличку «Закрыто», она повела меня в паб. Моя мать всегда говорила, что «Петух и свисток» – прибежище воров и мытарей. Сейчас я впервые увидела его воочию. Ничего особенного: пол покрыт линолеумом, несколько усохших стариков у стойки. Миссис Аркрайт потащила меня в кабинку и заказала по полпинты легкого.
– М-да, – протянула она. – Я думала, ты насовсем свалила.
– Я только на Рождество приехала.
Она шмыгнула носом.
– Ну и дура. Да тут сущая нафталиновая дыра. Умер городок.
– Дела идут плохо?
– Не то слово. Теперь, видите ли, новомодное центральное отопление. Его нельзя установить без гидроизоляции, а заодно и всех жуков выводят. Я подавала жалобу, я попыталась получить компенсацию, но мне сказали, мол, это прогресс и надо сосредоточиться на товарах для животных.
– А разве вы не можете?
Миссис Аркрайт бухнула кулаком по столу.
– Нет, не могу, черт побери! Они все тут теперь такие важные да расфуфыренные, не хотят, чтобы их в магазине грызунов видели. А кроме того, сама знаешь, я терпеть не могу пуделей. У меня тут не пуделиная парикмахерская.
Я спросила, когда все началось и почему.
– Ванные комнаты, – мрачно сказала она. – Все дело в ванных комнатах.
По ее словам, до городского совета наконец дошло, что в домах на Фэктори-Боттомз никто не хочет селиться. Город выделил крупные суммы на ремонт, и каждому из жмущихся друг к другу домов пожаловали ванную.
– А после ванных они потребовали центральное отопление и пуделей! – продолжала разоряться миссис Аркрайт. – Всем известно, какой вред от центрального отопления! Оно все природные соки в теле высушивает.
Ее переполняла горечь, ведь она столько лет отдала защите города. Она вкладывалась в новейшие пестициды, давала советы в любой час дня и ночи и упорно трудилась, чтобы ее товары не отставали по качеству от иностранных.
– Нет такой букашки, которой я не могла бы опознать, – гордо сообщила она.
– Что вы собираетесь делать?
Она хитро прищурилась, оглянулась по сторонам и приложила к губам палец. Мне пришлось пообещать, что не скажу никому ни единого слова. Оказалось, у нее есть кое-какие сбережения, и она откладывала все свои выигрыши в бинго. Она эмигрирует.
Меня обуяло любопытство. Она в жизни не бывала дальше Блэкпула.
– Куда вы поедете?
– В Торремолинос. Да-да, у меня уйма буклетов про юг Испании, и я подыскала себе виллу. Думаю продавать мягкие игрушки туристам. Им будет приятно услышать родную речь.
Я подумала о стоимости виллы, перелета, ассортимента игрушек, о расходах на жизнь, пока она не встанет на ноги. А она продолжала восторженно рассказывать, как вот уже полгода учит испанский: по книжке и на вечерних курсах в Риштоне два раза в неделю.
– У вас хватит денег? – не выдержала я.
– Не совсем. Вот почему мне придется сжечь магазин. – Она внимательно всмотрелась в мое лицо, потом напомнила, что я обещала никому не проговориться. – Если дашь мне свой адрес, пришлю тебе газетную вырезку с подробным отчетом.
Она все спланировала: медленно горящий фитиль, уйма всего воспламеняющегося. Фитиль она подожжет в тот вечер, когда будут занятия на курсах испанского, чтобы оказаться подальше от места событий. Мебель она все равно с собой не возьмет, а одежду купит новую. Документы и ценные вещи заранее сложит в банковскую ячейку. Однако устроит она все только после Рождества.
– Не хочу отрывать пожарников от семейного праздника.
Мы допили пиво, и я оставила ее за тем же занятием, за каким и застала, – за расфасовкой порошка от блох.