Из известных мне реакций на мою литкритику самой носорожьей была Андрея Вознесенского – в советскую еще пору, когда я жил то ли уже в Москве, то ли еще в Питере. Классная была статья, взялась ее напечатать «Литературка», но под рубрикой «Два мнения», дав на той же странице полемику со мной – панегирик Вознесенскому московского критика Владимира Огнева. Вознесенский разнюхал о готовящейся публикации и помчался в ЦК к некому Шауро, завотделом культуры. В ответ на скулеж ЦК в самый последний момент, ночью, за несколько часов до выхода газеты, мою статью снял, оставив одного Огнева, который теперь, как Дон Кихот, непонятно от кого защищал Вознесенского. Газета вышла с опозданием, а всю историю сообщил мне Гена Красухин, через которого моя статья шла, да так и не пошла. Сам по себе факт замечательный: поэт-иконоборец прибегает к помощи ЦК, чтобы снять критическую о нем статью. Как там в поговорке насчет собаки и волка? Низкопоклонский стих «Уберите Ленина с денег» – того же автора, как и поэма о Ленине «Лонжюмо». Талант есть, точнее был, но совок совком. Я всегда подозревал, что советские бунтари из того же теста, что советская власть, и нетерпимость – их общий злокачественный и неоперабельный недуг. Даже Зоя Богуславская, жена Андрея, прибыв в Нью-Йорк на какую-то встречу по женской части, возмущалась, что это я нарочно подгадал опубликовать свой диалог с самим собой о стихах ее мужа к ее приезду. Жены, пожалуй, еще более нетолерантны, чем мужья. С диссидентами – та же история. До сих пор меня поражает, что Вознесенский боялся критики, хотя рядом шло ее опровержение. Или он совсем идиот? Это же отличный пиар – быть в центре полемики, а еще лучше – литбузы. Вот причина его раннесклеротических стихов и преждевременного маразма – что сосуды и извилины не продувались свежим ветром критики. Ему бы парашютик в сердечный сосуд, или как он там зовется по-медицински?
К слову, Бродский – повторяю, не будучи истиной в последней инстанции, – смешав с говном Евтушенко, отдал все-таки тому предпочтение перед Вознесенским и без никакой ссылки на Чорана об иерархии мнимостей написал: «Вознесенский – это явление гораздо более скверное, гораздо более пошлое. В пошлости, я думаю, иерархии не существует, тем не менее Евтушенко – лжец по содержанию, в то время как Вознесенский – лжец по эстетике. И это гораздо хуже».
Это вовсе не значит, что я считаю, как Бродский. Мое дело – сторона, и хата с краю. Стоп! Хватит перемывать косточки, тем более Евтушенко не из Розового гетто, а с Котельнической. Хоть мой манифесто – «Апология сплетни» (см. соответствующую главу в «Записках скорпиона»). Чтобы разъ*бать ситуацию, поясню: анализ я предпочитаю оценкам, талант – единогласию либо несовпадению с моим мнением. Если бы «Майн Кампф» или «Протоколы сионских мудрецов» были написаны талантливо, я бы признал их право на существование, идеология побоку. А «Манифест» двух небезызвестных соавторов? Скорее поэма, чем программа, но ведь и «Утопия» или «Город Солнца» – литература, а не идеология. А что такое «Пятикнижие», «Песнь Песней» и Евангелия? Религия? Как бы не так! Жаль только, что переиспользованы. И в сурах есть метафорические взлеты. Разве иначе муслимы принимали бы их на веру и шли на смерть? Религии разделены не идеологически, а метафорически. Евреи не признали своего Христа из коллективного инстинкта самосохранения, чтобы не раствориться внутри чуждой метафорической системы – христианстве, пусть и созданном одним из их пророков/лжепророков (в чем разница?), и не исчезнуть с лица земли как этнос со своим строем художественных (сиречь религиозных, моральных, эмоциональных и прочих) образов. Само собой, здесь не без участия Всевышнего: как ни относись к ним, но юденфрай, мир без евреев, уже непредставим.
Куда меня занесло, однако!
Возвращаясь к звонку из Оклахомы, я приводил тот наш разговор, но здесь он как нельзя кстати:
– Вы правильно, Володя, сделали, что написали и опубликовали письмо Бродского обо мне и свой комментарий.
Во, дает! То поднимает на меня рать своих сторонников за тот опус, а теперь выдает комплимент.
Раздрай между нами на этом закончился, чему я рад.
НИКОГДА НЕ ГОВОРИ «НИКОГДА»!
Дважды спросил, что сейчас пишу. Что мне оставалось? Я раскололся.
– Нас, православных, покусываете?
– Евреев тоже. Что эллин, что иудей – едино.
Едино?
Распотрошу, разоблачу, обесчещу и обессмерчу.
Посвящение 3. Евгению Евтушенко: добро пожаловать в ад/рай. Валентинка
Иногда трудней лишить себя муки, чем удовольствия…
Неприятности – это тоже часть жизни…
Поздравляю тебя, конечно, с днем святого Валентина, дорогая, но зачем ты пошла за меня? Ты всегда выглядела моложе, хоть мы и одного приблизительно возраста, а теперь и вовсе, когда я небрит, а небрит я по лени всегда, тебя принимают за мою дочь, а нашего сына – за твоего бойфренда, когда впервые видят нас вместе. Ты и была – и до сих пор – мне как дочь: ожидания, тревоги, даже ревность отцовского свойства: скорее страх, чем ревность – как бы с тобой чего не стряслось? Отцовский комплекс: ты была для меня папиной дочкой, а я – взамен твоего отца, которого у тебя фактически не было по причине его забубенного пьянства. А потому я был на страже твоего девства не только от других, но и от себя, физически разбудив и возбудив тебя и затянув на свою голову с первым соитием.
Мы с тобой одного роста, но для женщины – это вполне, а я – недомерок. Друзья – например, Довлатов – говорят и пишут, что я «небольшого роста», а враги называют «маленьким». У тебя комплекс из-за роста нашего сына, когда он ни в какую не хотел расти, хоть и перерос нас на пару-тройку сантиметров: «Твой непобедимый ген!» – говоришь ты, а я перечисляю высокорослых ВИПов, у которых низкорослые родаки, а заодно и недомерок, рост которых не помешал их гению и славе – от Пушкина с Лермонтовым до Наполеона, Чаплина, Пикассо и Черчилля, а уж то, что пеньки сексуальнее великанов – научно доказанный факт. «Я выше Тамерлана, Чингисхана, Александра Македонского, Карла Великого и Людовика Четырнадцатого», – говорю я. «Ты – не Александр Македонский». – «В нем было всего полтора метра. Когда он победил Дария и вскарабкался на его трон, ноги болтались, не доставая до пола», – талдычу я в деревянное ухо.
С днем святого Валентина, милая!
По всем статьям, ты – красава, в тебя до сих пор влюбляются, а один, увидав по телику, сказал, что ты выглядишь школьницей, и добавил: «Ну, как и в жизни», а тогда ухажеров было навалом, ты была недотрога, и не ты в конце концов предпочла меня, а я оказался настойчивее других – влюбленнее, страстнее, безумнее. Как в том шансоне: Je t’aime, moi non plus. Я тебя люблю… Я тебя тоже нет. Ну и что? Влюбленный божественней любимого. Одной любви хватит на двоих. Хватило? Запал на тебя, балдел, в отпаде, а потому отражение моей любви к тебе принимал за твою любовь ко мне и, несмотря на все начальные неудачи, знал, как дважды два, не сомневался нисколечко, что ты достанешься мне, так суждено, а ты об этом даже не подозревала: ждала принца, а влюблялась в учителей и профессоров, вдвое тебя старше, геронтофилка! Когда ты говорила, что не любишь меня, я отвечал, что ты любишь меня, но пока еще этого не знаешь, а потому лжешь самой себе, пусть и бессознательно.
С днем святого Валентина, моя хорошая!
Нет, никаких тогда у меня комплексов не было, но теперь боюсь, что и сексуально тебе не соответствую: не в смысле количества, тут я неутомим – помногу и подолгу, а по параметрам, хоть размер и не имеет значения, но на самом деле – еще какое! Когда было нерожалое влагалище – куда ни шло, а теперь, с годами – всё иначе. В длину, может, и как раз, но в толщину – не всегда достигаю стенок влагалища: процесс трения недостаточен.
Да?
– Тебе бы азиатку. С узкой минжой и прямыми волосами на лобке, – смеешься ты в ответ.
– А тебе бы негра.
– Нет, у негров слишком, – говоришь ты, как будто пробовала.
Почему негр Отелло, у которого болт больше по определению, ревнует к белому Кассио с его статистически скромными причиндалами? Впрок: экзотка Дездемона неизбежно вернется к товарищу школьных игр из ее круга и ее цвета, изменит чужому со своим, потому что изменила своим – с чужим. Да и сколько можно любить этого ниггера за его муки? Дездемона – вымысел приболевшего на голову мавра, ей давно осточертели его рассказы о своих подвигах, тем более он повторяется, а ей хочется к своим, равным, ровесникам, белым. В каждом из нас немножко Отелло, но во мне не немножко, а очень даже множко – через край. Ты мне не изменяла, разве что раз-другой, что, конечно, не в счет, а я все равно время от времени тебя пытаю, но ты – молчок, а в книге, которую читала, забыла стереть свою карандашную птичку на полях против фразы: «Сколько жен, обманувших своих мужей, губят себя, бросая в лицо правду», хотя на самом деле, конечно, наоборот: следы измен ведут в будущее, отравляя его. Мое отравлено навсегда. Господи, да я бы тебе, попереживав, давно простил этот одно-, ну от силы двухразовый перепих – из любопытства, похоти, желания новизны, по слабости воли или по пьянке, я знаю? – всё было бы давно в прошлом, а так я застрял в нем до конца моих дней и ношу этот ад в себе и донесу до могилы, и мой прижизненный ад не слабее того посмертного, который то ли есть, то ли нет, но за этот ручаюсь – голову на отсечение!
С днем святого Валентина, моя секретная!
Тайно, догадываюсь, ты жалеешь, что пошла за меня, а однажды проговорилась, что все твои университетские подружки были матримониальными карьеристками, а ты – нет. Я – случайность на твоем пути, а оказался – муж да еще на всю жизнь. Как-то я сказал, что мой папа всегда был от тебя в восторге: «Еще бы!» – сказала ты. Знала себе цену, а со мной явно продешевила. К тому же, недобычлив, что раньше не так бросалось в глаза, но теперь в эпо