нных пар, то к 1941 году их число, по некоторым данным, достигло 5474 (впрочем, есть и иные, более скромные, цифры: для последних лет колониального правления характерны разночтения в статистике). Кроме того, брачные союзы между японцами и корейцами в очень больших количествах стали заключаться в самой Японии, куда с конца тридцатых годов в массовом порядке отправлялись молодые корейские трудовые мигранты как мужского, так и женского пола.
Особенностью последнего десятилетия колониального режима было значительное увеличение числа таких супружеских пар, в которых мужем был кореец, а женой – японка. К 1942 году они превысили количество браков между японскими мужчинами и корейскими женщинами (такие браки были распространены в более ранний период).
Примерно с 1940 года колониальные власти активно поддерживали смешанные браки – и даже поощряли создание специальной службы знакомств, которая должна была заниматься такими союзами. Однако даже из публикаций в официальной печати, которая в те годы окончательно превратилась в рупор колониальной пропаганды, очевидно: несмотря на все усилия, значительная часть населения по-прежнему относилась к смешанным бракам негативно.
Это неприятие поддерживалось с обеих сторон. В конце 1930-х гг. в Японии достигла пика националистическая/ расистская истерия, и идея о чистоте крови (или по меньшей мере о культурном превосходстве японцев) соответствовала духу времени. В условиях цензуры и ужесточения политического режима даже самые верноподданные националисты и ультралоялисты больше не могли открыто критиковать официальную линию Токио, которая, как мы помним, была направлена на поощрение смешанных браков. Однако недовольство японских ультранационалистов было настолько сильным, что о нём даже упоминалось в официальных публикациях (разумеется, позиция ультранационалистов там объявлялась ошибочной).
Впрочем, таким бракам в Японии противились не только националисты: литература того времени не оставляет сомнений, что в большинстве случаев и рядовые японские родители вовсе не хотели, чтобы их сын или дочь привели в дом невестку-кореянку или зятя-корейца. Известны случаи, когда молодые люди скрывали от родителей национальность своего избранника или избранницы – благо, к тому времени многие корейцы, долго жившие в Японии, безукоризненно говорили по-японски, да и по иным признакам были неотличимы от местных жителей. Впрочем, и в корейских домах не радовались перспективе появления японской невестки или японского зятя.
Тема смешанных браков нашла отражение в художественных произведениях, многие из которых появились после 1940 года. Среди наиболее известных можно назвать роман «Сердца должны встретиться друг с другом», автором которого был Ли Кван-су – человек, которого можно считать основателем современной корейской литературы. В молодые годы Ли Кван-су активно участвовал в движении за независимость, но к 1940 году он стал ярым (и, судя по всему, вполне искренним) сторонником колониального режима. Именно в этом новом качестве он и написал роман, где излагается история любви японца и кореянки. Кстати, написан этот роман был на японском языке, которым Ли Кван-су владел в совершенстве. Текст романа был обильно приправлен рассуждениями о величии Японской империи, отражавшими то ли текущую конъюнктуру, то ли личные воззрения автора.
Примечательно, что родители обоих героев романа Ли Кван-су поначалу выступают против их брака, что, как мы помним, было вполне типичной реакцией в те времена. В итоге молодой человек (японец) отправляется в Китай сражаться за империю, а его девушка (кореянка) становится военной медсестрой и воссоединяется с возлюбленным, с которым потом делит тяготы и опасности фронтовой жизни. Благословение на подвижничество ей даёт отец, когда-то сидевший в тюрьме за участие в движении за независимость Кореи, а позже «узревший свет истины» и проникшийся пониманием величия империи. Возможно, что Ли Кван-су списал этого персонажа с самого себя – слишком уж похож и возраст, и общая траектория идеологической эволюции. Концовка романа намеренно оставлена неоднозначной: читатель не знает, что в итоге станет с героями, и даже не уверен, останутся ли они в живых. Роман оканчивается, когда главные герои оказываются в китайской тюрьме после попыток убедить китайского генерала в том, что в его интересах – не просто сдаться, но и перейти на сторону японской армии, которая, конечно, борется за счастье всех жителей Азии, спасая их от англосаксонского империализма и русского коммунизма.
Что происходило со смешанными парами после освобождения Кореи в 1945 году? Как известно, восстановление независимости сопровождалось насильственным выселением из Кореи всех японцев. Депортация эта была обязательной и проводилась жёстко по этническому признаку. Судьбы смешанных семей в этих условиях складывались по-разному. В некоторых случаях корейские жёны разводились с японскими мужьями, а те возвращались на родину. Кажется, однако, что гораздо чаще кореянки решали отправиться со своими мужьями в Японию, где с годами, как правило, полностью ассимилировались. С другой стороны, японские жёны корейских мужей после 1948 года обычно принимали корейское гражданство и жили в бывшей колонии до конца своих дней. Ещё в начале 2000-х гг. их можно было иногда встретить в Корее, и на вид эти японские старушки, полностью ассимилировавшиеся в корейской среде, ничем не отличались от своих сверстниц – престарелых кореянок. Не исключено, что их правнуки в некоторых случаях даже не знали об истинной национальности своих стареньких прабабушек.
То обстоятельство, что Ли Кван-су, который в двадцатые был активным участником движения за независимость, к началу сороковых стал прояпонским писателем и активистом, не должно нас удивлять: многие из ведущих деятелей корейской культуры следовали по ещё более замысловатым идеологическим траекториям. Одной из показательных в этом отношении фигур стала танцовщица Чхве Сын-хи, первая деятельница корейской культуры, добившаяся мировой известности, и героиня следующей главы.
24Первая из великих
1937 г. – танцовщица Чхве Сын-хи отправляется в мировое турне
Кажется, не существует ни одной человеческой культуры, не знающей танца, и корейцы, конечно, тут не являются исключением. Хотя выходцы из стран Запада, посещавшие Корею в конце XIX века, на традиционную корейскую культуру в целом часто смотрели свысока, они с восхищением писали о традиционных корейских танцах, которые демонстрировались во время королевских приёмов и по иным торжественным случаям.
Именно кисэн – корейские куртизанки, которые в основном и были танцовщицами при королевском дворе, – начали давать первые публичные представления в Корее. До начала 1920-х гг. из всех корейских женщин только кисэн не считали выступления на публике постыдным занятием, и естественно, что первые актрисы и танцовщицы вышли именно из их рядов.
В начале XX века корейцы начали постепенно знакомиться с различными видами европейского танца – как с классическим балетом, так и с современными направлениями танцевального искусства. В 1920-х гг. японские танцевальные школы, служившие центрами распространения новейших форм танца, начали принимать корейских студентов. В 1926 году одна из таких студенток, девятнадцатилетняя Пэ Гу-чжа, вернулась на родину. Она занялась постановкой народных танцев, переделывая и адаптируя их к новому для Кореи формату публичного танцевального представления. Пэ Гу-чжа открыла свою танцевальную школу, в которой преподавала основы как современного танца, так и классического балета, а также обучала традиционным танцам в своей собственной интерпретации.
В том же 1926 году, когда состоялось первое публичное представление Пэ Гу-чжа, в Сеул приехал гость куда более знаменитый, чем молодая корейская танцовщица. Это был Исии Баку, который часто считается «отцом современного японского танца». Он воспитал целое поколение молодых японских танцоров, деятельность которых, в свою очередь, определила развитие японского (да и всего восточноазиатского) танцевального искусства на много десятилетий. Выступления Исии Баку в Сеуле покорили публику и стали источником вдохновения для множества юных корейцев из верхушки среднего класса. Лет десять назад они и думать не стали бы об «унизительной карьере артиста», но времена быстро менялись.
Среди зрителей на выступлениях Исии Баку была девочка-подросток из зажиточной корейской семьи, пришедшая в полный восторг от увиденного. Звали её Чхве Сын-хи, и ей суждено было стать первой всемирно известной корейской танцовщицей, да и вообще первым деятелем корейского искусства, которому удалось добиться по-настоящему мировой известности.
Чхве Сын-хи родилась в 1911 году в родовитой и влиятельной, хотя и не очень богатой, дворянской семье. Она получила современное образование, что в 1920-е гг. было для девочки ещё большой редкостью. После встречи с Исии Баку Чхве Сын-хи решила поступить в его танцевальную студию. Получив разрешение от родителей, она отправилась в Японию. Отношения между учителем и ученицей бывали порой непростыми и напряжёнными (как и у большинства выдающихся балерин, характер у Чхве Сын-хи был, скажем так, непростой), но, как бы то ни было, на родину Чхве вернулась первоклассной танцовщицей, чьи выступления вызывали всеобщий восторг. Впрочем, в тридцатые годы в Кёнсоне (Сеуле) она особо не задерживалась: её основной базой была Япония, где на дальней окраине Токио танцовщица открыла собственную школу (сейчас это район Дзиюгаока, столица японских десертов).
В 1931 году Чхве Сын-хи вышла замуж. Её мужем стал Ан Мак, известный литературный критик левого толка, который был связан с коммунистическим подпольем и время от времени оказывался в тюрьме за антияпонскую деятельность. Впрочем, к концу тридцатых он стал занимать прояпонские позиции, но потом, после падения колониального режима, снова превратился в левого (в 1945 году). Ан Мак стал для Чхве Сын-хи менеджером, маркетинговым стратегом и даже стилистом. Поговаривают, что именно он посоветовал Чхве Сын-хи сделать короткую стрижку, которая стала самой узнаваемой особенностью внешности танцовщицы. Несмотря на то что оба супруга были более чем склонны к кратковременным романам на стороне (что поделаешь – богема), они оставались вместе до самого конца и, кажется, любили друг друга.