1920-е и начало 1930-х гг. были эпохой, когда в Корею пришёл культ знаменитостей. Танцоры, певцы и спортсмены, то есть люди, к чьим занятиям в традиционном корейском обществе относились с презрением, начали пользоваться не только известностью, но и уважением, а зачастую – и получать неплохой доход. Одной из первых корейских знаменитостей нового типа и стала Чхве Сын-хи.
Любопытно, что её выступления в начале 1930-х гг. были, как правило, выдержаны в модернистском европейском стиле того периода. Лишь начиная с 1933 года в её танце стали всё более отчётливо прослеживаться традиционные корейские мотивы, и из исполнительницы современных танцев европейской школы она стала постепенно превращаться в исполнительницу танцев национальных.
Кажется логичным связать эти изменения в её репертуаре с пробуждением национального самосознания, но не факт, что дело было именно в этом. Япония, подобно другим империалистическим державам, подчёркивала инаковость, экзотичность покорённых народов, ориентализировала их, если хотите, и потому колониальная – в том числе и корейская – экзотика в те времена была весьма востребована в самой Японии.
Чхве Сын-хи решила использовать корейские народные мотивы и по большому счёту во многом изобрела то, что многие сейчас искренне считают древней традицией корейского танца. Созданные ею танцевальные постановки, такие как «Танец с мечом» или «Буддийская искусительница», предлагали на суд зрителей модернизированную версию корейской культуры с умышленным акцентом на экзотичности.
Данный подход себя более чем оправдал. Выступления Чхве Сын-хи в Японии имели ошеломляющий коммерческий успех: с творчеством корейской танцовщицы познакомились около 2 млн японских зрителей. Как и подобает знаменитости, Чхве Сын-хи начала сниматься в рекламе, способствуя продажам косметики, лекарств и даже печенья. Её лицо часто появлялось на обложках популярных журналов, а критики считали её «самой одарённой танцовщицей своего поколения в Японской империи». Юкио Мисима, блестящий и скандальный японский писатель, со временем превратившийся в символ радикального национализма, вспоминал, как в начале 1940-х гг., будучи ещё совсем молодым человеком, восторгался танцем Чхве Сын-хи.
В декабре 1937 года Чхве Сын-хи отправилась в большое турне по США, после завершения которого гастролировала по Европе и Латинской Америке. Судя по всему, поездки частично финансировались правительством Японии, и это можно понять: мировое турне Чхве Сын-хи должно было стать частью пропагандистской кампании, которая требовалась японским властям для улучшения международного имиджа страны, немало пострадавшего после того, как Япония развязала войну в Китае. Очевидно, что японские спонсоры хотели продемонстрировать, что империя отличается терпимостью и готова принять культурные традиции всех входящих в неё народов.
Гастроли в США имели большой успех: она танцевала в Карнеги-холле, среди её знакомых были Пабло Пикассо, Ромен Роллан и Джон Стейнбек. Чхве была первой и – в те времена – единственной корейской артисткой, по-настоящему известной в мире. Любопытно, что американские критики далеко не всегда осознавали, что Чхве Сын-хи не является японкой. Например, в апреле 1940 года статья в одной из газет Сан-Франциско описывала Чхве Сын-хи как «японскую танцовщицу», только что прибывшую из «её родного Токио». Для американцев Чхве Сын-хи была таинственной, экзотической и манящей «восточной красавицей» – в таких деталях, как различие между японцами и корейцами, разбираться они совсем не хотели. Осознанно или нет, но она сама умело подыгрывала этим стереотипам и ожиданиям. В её танцы было добавлено и немного восточной эротики: одеяния Чхве Сын-хи порой были весьма откровенны даже по вольным меркам танцевальных подмостков.
Когда в современной Корее говорят о Чхве Сын-хи, то обычно стараются не упоминать о её политической деятельности. На это есть очень весомые причины – в конце колониального периода она делала много такого, чего «правильно патриотическая» кореянка, как её представляет современный официальный Сеул или Пхеньян, не должна была делать ни в коем случае. В годы войны она много выступала на фронте в Китае перед японскими солдатами, чтобы поддержать их боевой дух. За усилия, направленные на поддержку военных усилий империи, Чхве Сын-хи в 1942 году была удостоена Национальной премии и вообще всячески превозносилась японским истеблишментом. Во время войны Чхве Сын-хи пожертвовала в Фонд обороны (естественно, речь идёт о Фонде обороны Японской империи) около 75 000 иен – огромную сумму, примерно эквивалентную 200 среднегодовым зарплатам.
Подобный имперский энтузиазм не удивителен: Чхве Сын-хи получила образование в Японии и именно Япония подняла её к вершинам мировой славы. Она переехала в Японию, когда ей было всего 14 лет, и провела там почти два десятилетия. В отличие от большинства корейцев, Чхве вряд ли сталкивалась с дискриминацией из-за этнической принадлежности. Возможно даже, что она воспринимала войну именно так, как её представляла официальная пропаганда, то есть как борьбу азиатских народов против западного империализма и его приспешников.
Большинство корейских авторов испытывают крайнюю неловкость при упоминании перечисленных выше фактов и стараются не говорить о них вовсе. Это и понятно: национализм в обеих Кореях является фактически гражданской религией, а уж на исторических факультетах корейских университетов национализм (в его «левом» варианте) давно уже превратился в единственно правильное учение, сомнения в правильности которого являются смертельно опасными для карьеры. Понятно, что в соответствии с этим единственно правильным учением женщина, признанная светочем корейской национальной культуры, ни в коем случае не может жертвовать деньги императорской армии, ведь в современной Корее нет обвинения страшнее, чем обвинение в сотрудничестве с японскими колонизаторами. История, однако, обычно не так однозначна, как представляется приверженцам любой версии политкорректности.
Чхве Сын-хи исполняет «танец шаманки». Фотография Фукуда Кацудзи, 1938 год
Вопреки широко распространённому в нынешнем Сеуле мифу, прояпонское прошлое и активный коллаборационизм не всегда были препятствием для тех, кто делал карьеру в северокорейском искусстве после 1945 года. Из-за подозрительного прошлого проблемы могли легко возникнуть, допустим, у бывших мелких чиновников уездной управы, но вот на былую прояпонскую активность людей знаменитых, да ещё и обладающих полезными для новой власти навыками, на Севере закрывали глаза точно так же, как и на Юге. Многие из заметных северокорейских функционеров от культуры в начале 1940-х гг. были самыми ретивыми поборниками Японской империи. Среди них выделяется Хан Сор-я, ставший председателем Союза писателей и, соответственно, главным литературным начальником Северной Кореи. В своих романах начала 1940-х гг. он рисовал портреты героических японских солдат, ведущих борьбу за реализацию цивилизаторской и освободительной миссии Японской империи.
Таким образом, решение Чхве Сын-хи и её мужа Ан Мака уйти на Север в 1946 году вовсе не выглядело странным – тем более, что их, кажется, активно туда приглашали.
В Пхеньяне именитых беглецов встретили с энтузиазмом. Для зарождавшегося северокорейского режима Чхве Сын-хи стала важным приобретением – ведь, как уже говорилось, на тот момент она была единственным деятелем корейского искусства с мировой славой.
Первые десять лет жизни в Северной Корее для Чхве Сын-хи были временем славы и успехов. Она пользовалась исключительными привилегиями, неоднократно успешно гастролировала за границей, исполняя и старые, и новые танцы.
Здание Пумингвана (буквально – «Дом горожан»), главного культурного центра корейской столицы в колониальный период. Здание построено в 1934–1935 гг. и в настоящее время используется Сеульским муниципальным советом
Не будет особым преувеличением сказать, что Чхве Сын-хи единолично сформировала современные танцевальные традиции Северной Кореи. Институт танца Чхве Сын-хи, основанный по прямому указанию Ким Ир Сена, был школой для одарённых детей. В первое десятилетие северокорейской жизни Чхве Сын-хи имела хорошие личные отношения с Ким Ир Сеном и пользовалась большим влиянием в Пхеньяне. Её супруг Ан Мак был назначен заместителем министра культуры и пропаганды.
Всё резко изменилось в конце 1950-х гг., когда Ким Ир Сен и его окружение начали масштабную репрессивную кампанию против писателей, артистов и прочих интеллигентов, после освобождения страны бежавших на Север с Юга. Главной причиной немилости властей были прошлые связи левой творческой интеллигенции с коммунистами Юга, которых Ким Ир Сен всегда считал своими соперниками и от которых отделался при первой же возможности.
Ан Мак, муж Чхве Сын-хи, был репрессирован в 1958 году. Чхве Сын-хи выступила с покаянием и отреклась как от мужа, так и от знакомых и покровителей из числа бывших героев южнокорейского коммунистического подполья, но это ей не помогло: в 1959 году она тоже исчезла. По всей видимости, её тогда сослали в провинцию. В 1966 году, когда её балет «Хэнё» («Ныряльщица») был поставлен в Пхеньяне, она ненадолго вернулась, и некоторые из её книг снова появились в продаже. Однако в 1967 году Чхве исчезла снова – и на этот раз уже навсегда.
Обстоятельства её смерти остаются невыясненными. Согласно одной из версий, она пыталась бежать в Китай (на тот момент – страну, скорее, враждебную), но в последний момент была задержана северокорейскими органами безопасности. Согласно другой версии, причиной её окончательного низвержения стала неудачная попытка отправить несколько откровенных писем в Японию, где у неё по-прежнему оставалось множество друзей и поклонников. Я бы не стал воспринимать эти версии всерьёз и ограничился бы констатацией факта: в 1967 году Чхве окончательно впала в немилость, была арестована (возможно, сослана) и вскоре умерла.
Мои знакомые из числа северокорейских артистов и писателей рассказывали, как в конце 1960-х гг. им приходилось принимать участие в «собраниях по борьбе с реакционным наследием клики Чхве Сын-хи». Учеников балерины тогда подвергали долгим проработкам, а её имя из северокорейских публикаций было вымарано. Тем не менее созданные ею танцы навсегда остались основой танцевальной культуры Севера.