Не только кимчхи: История, культура и повседневная жизнь Кореи — страница 38 из 85

Ещё одним отличием являются, конечно, фамилии. В Корее фамилия – не сама по себе, а в сочетании с так называемым поном (названием места, откуда происходит предок определённого клана) указывает на принадлежность её носителя к большому клану, количество членов которого может достигать десятков и даже сотен тысяч, а то и миллионов человек. В Японии концепция фамилий больше напоминает знакомую нам западную: фамилия отражает принадлежность человека к одной конкретной семье. Интересно отметить и то, что для обозначения самого слова фамилия корейцы и японцы используют разные иероглифы: в Корее это иероглиф сон а в Японии говорят сси

В 1910-х и 1920-х гг. некоторые японские чиновники критиковали введённый в 1911 году запрет на использование корейцами «имён и фамилий в японском стиле» и настаивали на том, что корейцам надо разрешать брать японские имена, а то и заставлять их делать это в принудительном порядке, однако до середины 1930-х гг. эта позиция была не слишком распространена.

В 1930-х гг. ситуация изменилась. Автором новой политики имён и фамилий обычно считается Минами Дзиро, генерал-губернатор Кореи (1936–1942 гг.), но в целом она отражала изменения в общей японской политике тех лет: Япония быстро превращалась из единственной «почти-демократии» Азии в милитаристское и ультранационалистическое государство.

Политика империалистической Японии по отношению к подданным колоний радикально отличалась от политики таких колониальных держав, как Британия или Франция. Британцы, например, прекрасно понимали, что им никогда не удастся превратить в англичан, например, индусов. В Японии же, особенно в 30-х гг. ХХ века, когда страну захлестнули радикально-националистические настроения, многие видные политические деятели и представители элиты пришли к мысли, что из корейцев (да и из тайванцев) не только можно, но и нужно со временем сделать японцев.

Нетрудно понять, чем было вызвано такое различие в подходе к колониям и их обитателям. Население Индии численно во много раз превышало население самой Англии, в то время как корейцев было примерно в два раза меньше, чем японцев. Индия удалена от Англии на тысячи километров, а Корею и Японию разделяет не слишком широкое водное пространство Корейского пролива, которое даже тихоходный пароход преодолевал меньше чем за день. Индусы и британцы принадлежат к разным расам, а вот корейцев от японцев зачастую можно было отличить только по одежде и манерам. Индия и Англия – это две совершенно разные культуры, в то время как Корея и Япония в культурном плане имеют много общего. Всё это, вместе взятое, и натолкнуло японских националистов-государственников на мысль, что ассимиляция корейцев вполне возможна. В конце 1930-х гг. Япония отказалась от той своеобразной политики апартеида, которую проводила ранее, и взяла курс на насильственную ассимиляцию корейцев.

У новой политики было официальное название, состоящее из четырёх иероглифов: На корейском оно звучит как нэсон ильчхе, на японском – найсэн иттай. В переводе на русский – «Корея и Япония как единое целое».

С конца 1930-х гг. новая политика нашла широкое применение в самых разных сферах повседневной жизни. Как говорилось в главе 11, в школах запретили преподавание на корейском, да и в целом использование корейского языка постепенно ограничивалось. Газеты, выходившие на корейском языке, были закрыты (за исключением государственной «Мэиль синбо»), а от всех корейцев стали требовать знания государственного (то есть японского) языка.

Корейцев всячески убеждали в том, что их страна является всего лишь частью Японской империи, поэтому логично и в Корее отказаться от «местного говора», как это произошло, например, на Окинаве или в регионе Кансай – там тоже имелись свои диалекты, но всех жителей этих регионов обязали знать токийское наречие и говорить на нём.

Политика ассимиляции встречала определённое сопротивление даже в самой Японии. Планы ассимиляции корейцев не поддерживали два противоположных политических лагеря: японская либеральная интеллигенция и японские крайние правые. Либералы (в первую очередь – левые либералы, а также примкнувшие к ним в данном вопросе социалисты и коммунисты) враждебно относились к японскому национализму как таковому, часто выступали против колониальных захватов и не одобряли такое ущемление прав корейцев. Высказывавшиеся против насильственной ассимиляции крайне правые руководствовались другими соображениями. Будучи по убеждениям расистами и полагая, что японцы превосходят все народы мира не только культурно, но и биологически, они опасались за «чистоту японской нации» и боялись смешения крови с представителями «низших рас», к которым они, в частности, относили корейцев.

Так, один из сторонников ультраправых утверждал: «Чистота расы Ямато может оказаться под угрозой из-за так называемой политики ассимиляции, а уровень нашего культурного развития может снизиться до уровня Кореи или Китая». Тем не менее сторонники и либералов, и ультранационалистов составляли в Японии меньшинство, а колониальная администрация конца 1930-х гг. почти полностью состояла из тех, кто верил: полная ассимиляция корейцев, превращение их в японцев и возможны, и необходимы.

В этой обстановке Отдел образования колониальной администрации предложил не только отменить закон 1911 года о запрете использования корейцами «имён в японском стиле», но и стремиться к тому, чтобы корейцы брали себе полностью японские имена. Показательно, что с этой идеей выступили сотрудники Отдела образования, поскольку именно на них лежала задача проведения в жизнь политики ассимиляции. Однако эта инициатива не вызвала энтузиазма у полиции, поскольку силовики как раз хотели, чтобы корейцы чётко отличались от японцев.

Тем не менее генерал-губернатор Минами Дзиро и большая часть его окружения поддержали идею о смене имён. Они надеялись таким образом решить сразу две задачи. Во-первых, смена имён должна была нанести удар по этнической идентичности корейцев, что облегчало процесс ассимиляции. Вторая цель была не столь очевидна, но именно её сами колониальные власти считали наиболее важной: смена имён должна была подорвать влияние традиционных корейских кланов. Будучи подданными японского императора, корейцы должны были быть преданы ему и его государству, а не своим предкам или дальним родственникам. Чтобы ещё больше разорвать связи внутри кланов, колониальные власти настойчиво рекомендовали каждой семье брать отдельную фамилию.

Новый закон был опубликован в конце 1939 года. Назывался он  – «Чхансси Кэмён» (дословно – «создание фамилий, изменение имён»). Как уже упоминалось, корейцы и японцы используют разные иероглифы для обозначения слова «фамилия». Поэтому, с точки зрения японцев, у корейцев действительно не было «нормальных» фамилий (сси), и их надо было создать. Имена у корейцев были, так что их следовало просто сменить – на те, которые не отличались бы от японских. Закон должен был вступить в силу в феврале 1940 года.

Стоит отметить, что генерал-губернатор Минами официально заявил, что никого не будут заставлять менять имя насильно. Разумеется, в реальности это было не совсем так – давление на население оказывалось, но генерал-губернатор был вынужден придерживаться подобной позиции (или, по крайней мере, декларировать её) не столько из-за опасений протестов со стороны корейского населения, сколько для того, чтобы не злить японских турбопатриотов, бывших, как мы помним, против идеи смешения «низшей» корейской крови с «высшей» японской.

Процесс был официально запущен 11 февраля 1940 года, то есть в день, когда во всей Японской империи с немалой помпой отпраздновали 2600-летие императорской династии. Первыми имена поменяли известные корейские коллаборационисты, о чём сообщалось в газетах. Официальная печать в ярких красках описывала радость, испытываемую корейцами по поводу того, что им наконец-то предоставили шанс избавиться от фамилий предков.

У жителей Кореи было шесть месяцев на то, чтобы подать официальную заявку на смену имени – весь процесс должен был быть завершён до 10 августа 1940 года. Для генерал-губернатора Минами и его администрации успех мероприятия был крайне важен с политической точки зрения, поэтому они прилагали все возможные усилия для того, чтобы заставить корейцев поменять имена. Когда в мае, после трёх месяцев активной административно-пропагандистской кампании, вдруг выяснилось, что заявки на смену имён подали всего 7,6 % от общего населения Кореи, администрация усилила давление, продолжая при этом настаивать, что процесс носит чисто добровольный характер.

Их основной мишенью являлись корейцы, находившиеся в более-менее привилегированном положении: учителя, административные работники, полицейские. Им говорили, что смена имён является требованием империи, так что упрямство может быть расценено как признак недостаточной преданности императору, а это, в свою очередь, могло грозить потерей места. В некоторых учебных заведениях наличие у корейца японского имени фактически сделали обязательным условием поступления. Впрочем, степень давления сильно зависела от конкретной ситуации по месту работы или жительства.

К 10 августа 1940 года, когда кампания должна была официально завершиться, 80,3 % всех корейцев значились как поменявшие имена на японские. Остальные 20 % продолжали официально использовать корейские фамилии.

Почему большинство корейцев сменили имена и фамилии? Положим, у чиновников или учителей (людей подневольных даже при менее авторитарных режимах) не было выбора, но ведь они составляли лишь небольшую часть тех, кто сменил имена. Получить представление о том, что двигало людьми, можно из письма Ли Кван-су, основателя современной корейской литературы и на тот момент активного коллаборациониста. Он стал одним из первых, кто сменил имя на японское – Каяма Мицуро. В статье по этому поводу он написал: «Я – верный подданный японского императора. И мои потомки будут верными подданными императора. Не то чтобы я не мог быть верным подданным под именем Ли Кван-су, но имя Каяма Мицуро подходит для этой цели много больше. Политика «Корея и Япония – единое целое» проводится нашим государством ради корейского народа, и мы должны искренне её поддерживать. О чём ещё можно мечтать, если исчезнут дискриминационные различия между корейцами и японцами? Разве не этого мы хотим, разве не на это направлены наши усилия?»