Для подготовки партизанских командиров и специалистов-диверсантов на Севере было создано Кандонское военно-политическое училище. Возглавлял его советский кореец Пак Пён-юль (с которым я, кстати, встречался в Москве в начале 1990-х гг.), а вооружались отряды из арсеналов японской Квантунской армии, захваченных советскими войсками во время скоротечной и победоносной кампании в августе 1945 года. Делалось это для того, чтобы не было оснований обвинять СССР в поддержке партизанского движения в американской зоне оккупации (по хорошо известному и теперь принципу: «Оружие у них японское? Ну а мы-то тут тогда при чём? Наверное, они его в военторге купили!»).
Любопытно, что в те времена сами партизаны называли себя именно русским словом партизан, и только впоследствии, после 1960 года, в северокорейских документах их задним числом переименовали на исконно корейский лад: из пальчисан они превратились в юкёкдэ (впрочем, слово юкёкдэ, как и большинство корейских терминов, состоит из китайских корней). Как легко догадаться, противники партизан именовали их куда менее почтительно, используя для этого другой термин китайского происхождения – конби, то есть «коммунистические бандиты».
Основную массу бойцов составляли молодые южнокорейские коммунисты. Их тайно переправляло на Север активное коммунистическое подполье, а через несколько месяцев обучения из них формировались отряды, которые перебрасывали через 38-ю параллель снова на Юг. Впрочем, в составе отрядов были и выходцы из Северной Кореи (в те времена это были, скорее, географические, а не политические понятия).
Надо сказать, что Южная Корея – не очень-то подходящая для ведения партизанской борьбы страна. В те времена корейские горы, ныне покрытые густым лесом, были просто голыми холмами, на которых трудно скрываться от противника, если в распоряжении последнего имеется авиация. Вдобавок в Корее существовала развитая сеть коммуникаций, созданная в колониальные времена (японцы построили много железных дорог и телефонных линий, главных врагов партизан). Да и высокая плотность населения обычно скорее препятствует партизанскому движению, нежели помогает. В этих условиях относительный успех корейских красных партизан показывает, что они пользовались немалой поддержкой населения. Без поддержки на такой местности партизаны не продержались бы и нескольких месяцев.
И всё же основными районами партизанских операций были менее населённые районы страны, в первую очередь горный массив Чири на юге и горные хребты Тхэбэк, протянувшиеся вдоль восточного побережья. И там, и там горы были покрыты густым лесом, а плотность населения была по корейским меркам невелика, так что неудивительно, что именно в тех горных массивах находились основные партизанские базы.
Драматический характер приняли события на Чеджудо – острове, который в первые годы после освобождения страны находился под фактическим контролем коммунистов и их союзников. Восстание на острове Чеджудо было частью масштабной кампании, направленной на срыв парламентских выборов 1948 года. Восстание началось в ночь на 3 апреля 1948 года и привело к гибели около 10–15 % населения острова (подробнее о трагических событиях на Чеджудо см. главу 49).
Корейская деревня в 1966 году, провинция Кёнги. Всего лишь за полтора-два десятилетия до того, как был сделан этот снимок, многие из таких идиллических деревень были ареной кровавой междоусобицы
В этой связи, пожалуй, необходимо небольшое отступление. В девяностые годы маятник интеллектуально-политической жизни в Корее ощутимо сдвинулся влево, и сторонники левонационалистических взглядов практически монополизировали преподавание истории в южнокорейских университетах. После этого в южнокорейских изданиях стали говорить почти исключительно о «белом терроре», то есть о жертвах кровавых акций правительственных войск и полиции, направленных против партизан. У рядового южнокорейского читателя, особенно молодого, сейчас всё чаще создаётся впечатление, что пытками и казнями в те кровавые годы занимались только корейские «белые», в то время как корейские «красные» были рыцарями без страха и упрёка.
Лично мне это напоминает тот образ российской гражданской войны, который сформировала у молодёжи постперестроечная российская печать: благородные поручики Голицыны и корнеты Оболенские, ведущие героическую борьбу против пьяных садистов-комиссаров. В одном случае в роли «безупречных воинов Света» незаслуженно оказались белые, в другом, столь же незаслуженно, – красные. Показательно, впрочем, что в обоих случаях задним числом идеализируется именно проигравшая сторона. Похоже, лучший способ спасти свою историческую репутацию на гражданской войне – это её проиграть. В действительности, конечно, к террору прибегали и те и другие: на гражданской войне в принципе не бывает иначе.
Пожалуй, тут к месту будет вспомнить Бориса Пастернака, который, говоря о другой Гражданской войне, писал: «изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали». Так оно, в общем, бывает всегда и на всех гражданских войнах – ведь на таких войнах сражаются люди с примерно одинаковым образованием, с похожими представлениями и добре и зле, о долге, о границах допустимого. Сражающиеся друг с другом на гражданской войне стороны могут сильно отличаться по своей исторической правоте (впрочем, о правоте можно судить только потомкам), но вот по уровню взаимного озверения они друг от друга отличаются не слишком сильно…
В Южной Корее часто получалось так, что та или иная деревня целиком или почти целиком становилась или на сторону коммунистов, или на сторону их противников. Исследования историков показали, что едва ли не важнейшим фактором, определявшим политическую позицию всей деревни (и в результате её судьбу в гражданской войне), были убеждения нескольких авторитетных сельчан, в первую очередь школьного учителя. Однако иногда получалось так, что деревня раскалывалась, и война начиналась уже на её улицах.
Характерный пример – деревня Курим. В этой деревне, население которой сейчас составляет примерно 600 человек, в начале 2000-х гг. поработали историки, действия которых поддержала местная администрация. В результате их исследований мы имеем неплохое представление, как в этой деревне развёртывалась малая гражданская война. Подобную информацию трудно переоценить: в большинстве случаев о делах тех времён предпочитают не вспоминать – слишком уж много страшного случилось, слишком уж много поводов для сведения счётов.
Основные события в деревне Курим развернулись осенью 1950 года, то есть уже во время Корейской войны, которая тесно сплеталась с гражданской войной корейских красных и корейских белых. Сначала деревня была занята северокорейскими войсками, однако к началу октября, после высадки американских войск и захвата Сеула белыми, у деревенских красных не осталось сомнений, что на данном этапе война проиграна. Поэтому 7 октября 1950 года красные активисты схватили 28 человек, которых они считали либо активными сторонниками лисынмановской власти, либо излишне активно верующими христианами. Всех их заперли на постоялом дворе, а потом сожгли. Совершив этот акт революционного возмездия, активисты покинули деревню, решив пробиваться либо на Север, либо к партизанам. Однако вскоре в деревню пришли белые, то есть южнокорейские части и поддерживавшие их ополченцы. Белые схватили друзей и членов семей бежавших активистов (около 90 человек) и расстреляли их – при этом некоторых мужчин перед казнью сильно били, а женщин раздевали догола. Кроме того, в январе в родную деревню приехал сержант южнокорейской армии, чью семью тоже сожгли в начале октября красные. И его эмоции, и итоги его поездки были предсказуемы: сержант и трое его друзей покинули Курим, оставив в соседней долине ещё 13 трупов.
К началу Корейской войны партизанское движение на Юге было почти подавлено: к тому моменту на всей территории действовало около 450–500 партизан, главным образом сконцентрированных в горах Чирисан и Тхэбэксан. Однако драматические события первых месяцев войны привели к резкой активизации партизанского движения. В ходе контрнаступления американских и южнокорейских войск осенью 1950 года значительная часть северокорейской армии оказалась в окружении и перешла к партизанским действиям. В начале 1951 года, когда численность партизан достигла своего пика, в отрядах насчитывалось около 15 000 бойцов, в основном солдат-окруженцев. Главным партизанским районом оставались горы Чирисан, где находилась партизанская зона под командованием знаменитого Ли Хён-сана, ветерана корейского коммунистического движения, заброшенного в тот район задолго до войны.
Однако с весны 1951 года численность партизан стала опять быстро сокращаться. Снабжать их по воздуху было невозможно в силу полного господства в небе Кореи американской авиации, а после установления стабильной линии фронта весной 1951 года стало почти невозможным и снабжение по суше. Лишённые оружия, боеприпасов и медикаментов, отряды быстро таяли. Вдобавок отношение местного населения к ним заметно изменилось в худшую сторону: после краткосрочной коммунистической оккупации летом и осенью 1950 года многие жители Юга пришли к выводу, что лисынмановская власть – при всех её серьёзных недостатках – всё-таки лучше, чем власть кимирсеновская (см. главу 28).
В июле 1953 года Корейская война завершилась. Однако партизанское движение на Юге продолжалось и после формального прекращения боевых действий. Ли Хён-сан был убит в сентябре 1953 года. Отдельные мелкие группы партизан в горах Чирисан действовали до конца 1950-х гг., а потом ещё некоторое время там же скрывались, уже не имея возможности проводить какие-либо операции. 10 октября 1962 года была взята в плен Чан Ток-сун – партизанка, которая к тому времени провела в горах более 10 лет. Её задержание можно считать символической точкой в истории южнокорейского партизанского движения.
Начало операций партизан в 1946 году стало первым шагом на пути к полноценной гражданской войне, которая достигла кульминации 25 июня 1950 года, в день, когда северокорейские войска нанесли внезапный удар по Югу (для одних это было, конечно,