оказано получение взяток десятью конгрессменами, но виновных, скорее всего, было больше).
До 1972 года режим Пак Чон-хи носил характер мягкого авторитаризма, являясь, как говорят политологи, имитационной демократией. В стране действовали оппозиционные политические партии, печать не могла позитивно высказываться о Севере и коммунистах, но в остальном была относительно свободна, регулярно проводились конкурентные выборы (впрочем, пресловутый административный ресурс при этом был задействован тоже). Однако в 1972 году Пак Чон-хи объявил о реформе Конституции, фактически совершив переворот и превратив умеренно авторитарный режим в откровенную диктатуру с элементами культа личности, а также сделав себя пожизненным президентом.
После переворота 1972 года прямые выборы президента были ликвидированы, цензура резко ужесточилась, против оппозиционных лидеров стали проводиться спецоперации. Наиболее известной из таких операций стало похищение Ким Тэ-чжуна, самого популярного из оппозиционных политиков, совершённое в Токио в 1973 году. Конечная цель затеи с похищением до сих пор не ясна: возможно, Ким Тэ-чжуна хотели просто припугнуть, но нельзя исключить и того, что планировалось убийство, но потом, не желая огласки, организаторы от первоначального плана отказались.
Можно, конечно, долго спорить о причинах, по которым Пак Чон-хи решился на переворот 1972 года. Скорее всего, он элементарно опасался потерять власть. Выборы 1963 и 1967 гг. он выиграл с немалым преимуществом и минимальными фальсификациями, но вот на выборах 1971 года экс-генерал набрал всего лишь 51,2 % голосов (против 43,6 % у Ким Тэ-чжуна). При этом существуют подозрения, что и эти скромные результаты появились на свет во многом стараниями волшебников из Центризбиркома. Впрочем, для своего окружения (и, возможно, для самого себя) Пак Чон-хи объяснял переворот 1972 года заботой о национальных интересах. Он считал, что передача контроля над страной гражданским политикам приведёт к хаосу и не даст возможности выйти на следующий этап экономического развития.
Действительно, произошедший в 1972 году переход от мягкого к жёсткому авторитаризму экономике не повредил. Наоборот, модернизация вступила в новую стадию: с начала семидесятых Южная Корея начала активно развивать тяжёлую промышленность. Именно тогда правительство составило список приоритетных отраслей тяжёлой промышленности, на которых следовало сосредоточить всё внимание. К таковым отраслям отнесли автомобилестроение, судостроение, нефтехимию и металлургию.
Решающую роль в экономике Южной Кореи к тому времени стали играть крупные гигантские концерны чэболь. Чэболь – это огромная многопрофильная фирма, которая, как правило, не имеет чёткой специализации и выпускает всё – от швейных машин до компьютеров, от стального проката до микросхем. Концерны чэболь появились на свет благодаря сознательной политике правительства, которое отбирало бизнесменов, казавшихся достаточно перспективными, и создавало их компаниям режим наибольшего благоприятствования. Другими словами, олигархов в Южной Корее фактически назначали – именно так появились и Hyundai, и Samsung, и LG.
Ставка на небольшое количество компаний-тяжеловесов была связана с экспортной ориентацией экономики. Пак Чон-хи и его советники считали: только крупные фирмы имеют шанс всерьёз преуспеть на мировом рынке. Поскольку крупных фирм в Южной Корее не было, а их возникновения, так сказать, естественным путём пришлось бы ждать слишком долго, гигантов решили вырастить искусственно.
В те времена стратегия выращивания карманных олигархов часто подвергалась критике. Несогласные, помимо всего прочего, указывали на то, что подобная модель чревата коррупцией. Они были отчасти правы, и коррупция действительно имела место, но была, по меркам большинства стран Азии, умеренной. Возможно, некоторую роль тут сыграла личность самого Пак Чон-хи, которого даже самые неистовые из его многочисленных противников ни в какой коррупции обвинить не могли. Деньги от олигархов он брал, но тратил не на дворцы и колье для любовниц, а на финансирование мероприятий, получить деньги на которые легальным путём было затруднительно (например, на разработку ядерного оружия). Возможно, личное бескорыстие правителя несколько охлаждало коррупционные аппетиты его окружения. Впрочем, идеализировать южнокорейское общество не следует (попилы и откаты там имели место), и по меркам Европы или США оно действительно и казалось, и являлось коррумпированным.
Участие правительства в экономике отнюдь не сводилось к поддержке карманных олигархов. Власти крупно вкладывались в транспортную инфраструктуру (ещё до начала массовой автомобилизации было запущено строительство скоростных дорог), энергетику, образование – то есть в те области, которые частному капиталу были не по силам или просто неинтересны.
Однако экономический успех постепенно подрывал политическую базу южнокорейского авторитаризма. Экономическое развитие неизбежно вело к росту образовательного уровня населения и к формированию в стране среднего класса, а это делало неизбежными и политические перемены. Подобные перемены произошли и на Тайване, и в Корее, причём случились они практически одновременно, в конце восьмидесятых годов.
Режим Пак Чон-хи прежде всего поддерживали корейцы, успевшие на момент переворота 1961 года достичь среднего возраста. Это были люди, выросшие в нищете и имевшие возможность оценить стремительность экономического роста и связанных с ним новых возможностей. К концу семидесятых большинство южнокорейцев впервые в жизни получили возможность есть досыта, жить в относительно приличных домах и смотреть телевизор, а концу восьмидесятых к списку общедоступных благ добавился и собственный автомобиль. Вполне понятно, какое впечатление этот рывок производил на людей, родившихся в лачугах под соломенными крышами, если в их детстве белый рис был доступен только по большим праздникам, а мясо вообще считалось пищей богачей. Кроме того, это поколение хорошо помнило и кровавый хаос конца сороковых, когда в Корее фактически шла гражданская война, и последовавший за этим северокорейский блицкриг 1950 года. В своей массе эти люди боялись нового нападения Севера, а ещё больше – политической нестабильности. Они считали авторитаризм неизбежной (и не столь уж дорогой) ценой, которую приходится платить за внешнюю и внутреннюю безопасность.
Однако их дети, родившиеся в пятидесятые и шестидесятые и в массовом порядке получившие высшее образование, относились к происходящему совсем иначе. Они всё больше тяготились диктатурой со всеми её неизбежными атрибутами – подцензурной печатью, странными происшествиями, которые случались с неугодными политиками, жёстким контролем над интеллектуальной жизнью. Экономический рост, конечно же, ценили и эти люди, но для них возможность есть белый рис три раза в неделю казалась чем-то естественным: о голоде они слышали только от старшего поколения. Кроме того, стиралась память о хаосе сороковых и пятидесятых, росла уверенность в собственных силах, и диктатура стала казаться ненужной даже некоторым из тех, кто в шестидесятые приветствовал её как неизбежное зло.
Южная Корея 1980 года резко отличалась от Южной Кореи, которой она была двумя десятилетиями ранее. За это время уровень ВНП на душу населения увеличился примерно в четыре раза, с $1100 до $4300 (в долларах 1990 года). Доля городского населения выросла в полтора с лишним раза: с 35 % в 1960 году до 57 % в 1980 году. Резко расширился доступ к образованию. В 1960 году в среднюю школу поступали 49 % детей соответствующего возраста (остальные после начальной школы шли работать), а к 1980 году среднюю школу оканчивали уже 96 % корейцев. При этом в 1980 году четверть всей молодёжи (27,1 %) получала высшее образование, о чём подавляющее большинство в предшествующем поколении и не мечтало. Все эти изменения свидетельствовали об успехе диктатуры развития, но – парадоксальным образом – они же подтачивали её политические основы.
В октябре 1979 года Пак был убит начальником собственной разведки, и в стране началось движение за демократизацию. Оппозиционно настроенные студенты вышли на улицы с требованием пересмотра Конституции, перехода к демократии и введения прямых выборов президента. Началась так называемая сеульская весна. Её кульминацией стала демонстрация на площади перед Сеульским вокзалом, в которой участвовали более 100 000 человек.
К тому времени фактическим главой правительства стал генерал Чон Ду-хван, захвативший власть в армии ещё в декабре 1979 года. Понимая, что развёртывающееся массовое движение ставит под угрозу вновь обретённую власть, в мае 1980 года Чон Ду-хван объявил о введении военного положения. Контроль над Сеулом военные восстановили быстро, но вот на юге страны, в городе Кванджу (родина Ким Тэ-чжуна и самый оппозиционный город страны) они столкнулись с вооружённым сопротивлением. Восстание в Кванджу было подавлено ценой немалых жертв и стало одним из главных символов сопротивления авторитарным режимам.
К лету 1980 года военной верхушке удалось отбить натиск первой волны демократизации. В итоге Южная Корея опять превратилась в авторитарный режим, похожий на режим позднего Пак Чон-хи.
Чон Ду-хвану удалось продержаться у власти несколько лет – и немало обогатиться за это время (в отличие от аскетического предшественника, Чон Ду-хван был весьма вороват, и народ об этом, в принципе, догадывался). Однако ему пришлось править в условиях постоянной нестабильности. Университеты в 1981–1987 гг. находились в состоянии почти перманентного мятежа, и массовые студенческие демонстрации вспыхивали по любому поводу. В те времена студент, высказавший позитивное мнение о власти, скорее всего, немедленно подвергся бы остракизму со стороны товарищей.
С другой стороны, в правление Чон Ду-хвана экономика продолжала двигаться по проложенным при Пак Чон-хи рельсам и, соответственно, по-прежнему росла рекордными темпами (среднегодовой рост ВНП в 1981–1987 гг. составил 8,8 %).