Сейчас очевидно: комплекс «Вау» и его печальная судьба, равно как и вся программа строительства дешёвого многоэтажного муниципального жилья, оказались тупиковой ветвью в истории корейской городской архитектуры. Главным и магистральным её направлением стало строительство многоэтажных домов для среднего класса. На первых порах, то есть примерно до 1985–1990 гг., эти дома были недоступны большинству, ибо тогда средний класс составлял от силы 15–20 % населения даже крупных городов. Однако с течением времени страна богатела, и многоквартирные апхатхы становились всё более и более доступными, пока в конце концов на рубеже девяностых и нулевых они не превратились в самый распространённый тип корейского жилья.
В соответствии с существующей ныне классификацией в Корее официально принято выделять пять типов жилых помещений. Первый из них – это апхатхы, второй – это так называемые ёллип (их обычно называют виллами), которые в действительности представляют собой те же апхатхы, но только меньшие по размерам, с упрощённым оборудованием и, соответственно, менее престижные. Третий тип – это индивидуальные жилые дома, а четвёртый – так называемые многоквартирные дома (то есть дом в 2–4 этажа, в котором есть от одной до пяти-шести квартир, сдающихся по найму, а также обычно и большая квартира владельцев дома). Наконец, существуют индивидуальные дома и достаточно экзотическая и редкая пятая категория жилья – дома, которые используются как для жилья, так и в производственных целях (например, в том случае, когда на первом этаже находится, скажем, мастерская, а на втором этаже – квартира владельцев этой мастерской).
По данным статистики, на 2018 год доля многоквартирных апхатхы в корейском жилом фонде составила 61,4 % – и продолжает расти. Если добавить к ним ещё и квартиры в ёллип, то получается, что примерно 2/3 южнокорейцев сейчас живут именно в многоквартирных жилых домах, в тех самых якобы «бездушных коробках», над которыми в своё время так издевался Эльдар Рязанов в известной всем россиянам «Иронии судьбы».
При этом в Южной Корее сложилась ситуация, которая радикальным образом отличает её от большинства развитых стран – за исключением, возможно, Китая. В Корее идеальным жильём преуспевающего человека является не собственный домик с участком, находящийся в каком-нибудь «хорошем пригороде», а большая квартира в престижном многоэтажном микрорайоне, лучше – в центре города. По установившейся ещё в 1960-е гг. традиции южнокорейские многоквартирные дома всегда строят микрорайонами, каждый из которых может включать в себя от трёх-четырёх до несколько десятков примерно однотипных зданий.
Типичный пейзаж центрального Сеула – многоквартирные дома, офисные башни-небоскрёбы и горы, – Сеул располагается необычно, в горных долинах
Любопытно, что после 2010 года в Корее наблюдается достаточно неожиданная тенденция: цены на элитные индивидуальные дома в престижных районах Сеула (таких как Пхёнчхан-дон или, скажем, южный склон горы Намсан) растут довольно медленно – существенно медленнее, чем цены на квартиры в многоэтажных домах люксовой категории. Связан этот парадокс с тем, что в последние 10–15 лет южнокорейские миллионеры, и раньше не слишком жаловавшие собственные особняки, кажется, всё больше разочаровываются в этом виде жилья и со всё большим удовольствием переезжают в те самые апхатхы, которые у нас в России очень любят именовать «человейниками».
Чем вызвано такое пристрастие к многоквартирному строительству, я сказать не берусь, хотя признаюсь, что сам всю жизнь при наличии выбора предпочитал жить именно в многоквартирных домах – мне лично так удобнее, и никакой тяги к земле ни я, ни прочие члены моей семьи как-то не ощущаем. В случае с Кореей некоторую роль играют, конечно же, прагматические соображения: Корея является одной из самых густонаселённых стран мира, уступая по плотности населения только Тайваню и Бангладеш, а также городам-государствам. Понятно, что нехватка земли в Корее означает, что многоквартирные дома являются достаточно привлекательным вариантом именно в силу того, что они более экономно используют дефицитный земельно-территориальный ресурс.
Однако сводить дело к этому не приходится. Немалую роль играет, наверное, и общая престижность многоквартирных домов, ибо с самого своего появления в Корее эти дома стали восприниматься как воплощение прогресса, современности, движения в будущее. Не исключено, что программа строительства муниципального жилья могла бы существенно повредить престижу апхатхы и привести к тому, что многоквартирные дома стали бы восприниматься в первую очередь как жильё городской бедноты. Так произошло в США и в некоторых других странах мира. Однако трагический инцидент в жилом комплексе «Вау» привёл к тому, что программа строительства муниципального жилья была свёрнута. В долгосрочной перспективе результатом этого, возможно, и стало превращение апхатхы в самое престижное жильё корейских городов.
Разумеется, новые комплексы были построены куда добротнее и судьба «Вау» им не угрожала. Жителями этих комплексов в большинстве своём становились люди, получившие высшее образование, – и людей таких в Корее становилось всё больше и больше, поскольку система высшего образования развивалась вслед за экономикой страны. О высшем образовании в Корее после освобождения страны и пойдёт речь в следующей главе.
43Образование, построенное на костях
1970-е гг. – в Корее вводится система ЕГЭ
«Наш университет построен на коровьих костях», – с гордостью говорят студенты старейших корейских университетов, прежде всего – Университета Корё, второго (или третьего – мнения на этот счёт, как скоро станет ясно, расходятся) университета страны. Казалось бы, какое отношение кости одомашненных парнокопытных имеют к высшим учебным заведениям? Как мы увидим, самое прямое.
В Корее, как и во всех странах конфуцианской Восточной Азии, к образованию трепетно относились с незапамятных времён. Во многом это вызвано вполне материальными причинами: на протяжении веков в этих странах именно образование было пропускным билетом в ряды правящей элиты.
У конфуцианской образовательной политики была одна интересная особенность: считалось, что доступ к образованию и тесно связанной с ним чиновничьей карьере должен быть равным для всех. В идеале предполагалось, что в правильно организованном обществе успеха должны добиваться самые талантливые и работоспособные – вне зависимости от происхождения и доходов их родителей. Решению этой задачи была подчинена система государственных экзаменов на чиновничьи должности, которая в этих странах на протяжении многих веков лежала в основе формирования госаппарата (и отчасти – правящей элиты в целом). Такое отношение, в общем, нетипично для большинства обществ древности и Средневековья, где существовала сословная структура.
Корея времён династии Чосон (1392–1910) не соответствовала этому высокому конфуцианскому идеалу: в ней царили законы сословного общества, позволявшие дворянам пользоваться немалыми наследственными привилегиями, в том числе по части доступа к карьере и образованию. Вместе с тем многие корейцы уже тогда относились к этой особенности общественного устройства как к чему-то не совсем правильному – слишком уж явно принцип сословности противоречил конфуцианскому идеалу.
С началом Нового времени эгалитаризм восторжествовал: стремление обеспечить максимально равный доступ к образованию стало одним из главных движущих факторов всей корейской политики в этой области на протяжении последних 70 лет. И общество, и правительство в Корее едины в мнении о том, что доступ к образованию (в первую очередь – высшему) должен определяться способностями и трудолюбием кандидата, а не толщиной кошелька и связями родителей.
Хотя начальное образование в Корее стало обычным для мальчиков уже к концу колониального периода, строить систему высшего образования после восстановления независимости пришлось почти с нуля. В 1945 году во всей стране – при населении порядка 30 млн человек – насчитывалось всего около 2000 выпускников университетов. В колониальный период в Корее был только один вуз – Кёнсонский имперский университет, большинство студентов которого составляли японцы, а также несколько двухгодичных колледжей. Однако уже к концу 1940-х гг. по всей стране возникло несколько десятков вузов. В большинстве случаев это произошло за счёт превращения в университеты как колледжей, так и наиболее престижных средних школ.
В Южной Корее работают два типа вузов – с четырёхлетним сроком обучения (их обычно называют университетами) и вузы с двухлетним сроком обучения. Последние – это, скорее, аналоги советских техникумов, которые в постсоветские времена в массовом порядке переименовывали в колледжи. Впрочем, между советско-российскими техникумами и корейскими двухлетними вузами есть одно формальное различие, которое, однако, сказывается на статистике. В СССР и России техникумы считаются учреждениями среднего специального образования, а в Южной Корее вузы с двухлетним сроком обучения считаются своего рода неполноценными вузами: два года обучения в таком вузе более или менее приравниваются к двум курсам университета, и в некоторых случаях выпускник «вуза-техникума» теоретически может поступать в университет сразу на третий курс, сдав специальные переводные экзамены (впрочем, на практике сделать это очень непросто). Система эта в общем возникла ещё в колониальные времена, а свои нынешние очертания окончательно приобрела в 1979 году.
В 1948 году в корейских вузах обучались 24 000 студентов. Вскоре, однако, стало ясно, что страсть корейцев к образованию, неудержимое стремление отправить своего ребёнка в вуз, желательно – в университет, создаёт серьёзные проблемы. Оставленная поначалу на самотёк образовательная лихорадка привела к появлению самозваных «университетов», дающих образование крайне низкого качества. Для решения этой проблемы правительство ввело систему квот, ограничивая приём в вузы. Однако власти постепенно сдавали позиции под натиском неуёмных родителей – образование было слишком важно для будущего их детей. Количество университетов и студентов продолжало расти, причём в целом – темпами, опережающими рост спроса на специалистов с высшим образованием на рынке труда.