Чон Тхэ-илю пришлось бросить учёбу и заняться поиском работы. Поначалу он зарабатывал уличной торговлей, но, поскольку благодаря отцу немного разбирался в швейных машинках, в возрасте 17 лет смог устроиться мастером по обслуживанию этих не самых сложных, но очень важных в то время устройств: швейная промышленность быстро превращалась в одну из главных экспортных отраслей страны и, соответственно, в один из основных источников валютных поступлений.
Чон Тхэ-иль работал в Сеуле, в огромном комплексе на рынке Тондэмун, где и были в основном сосредоточены швейные мастерские, работавшие на экспорт. Хотя проучился в школе Чон и недолго, по меркам своего времени и своей среды, он был неплохо образованным молодым человеком: он много читал и хорошо писал. Как и многие другие молодые корейцы его поколения, он вёл дневник.
На рынке у самого Чон Тхэ-иля дела пошли неплохо. Его вскоре повысили до техника, и благодаря его усилиям семья вновь начала выбираться из нищеты. Однако Чон был потрясён тем, что увидел в мастерских рынка Тондэмун.
Корейское экономическое чудо изначально основывалось на экстенсивном использовании дешёвой рабочей силы. В сущности, избыток рабочих рук был единственным конкурентным преимуществом Южной Кореи в 1960-х гг. В долгосрочном плане эта ставка на дешёвую рабочую силу себя оправдала, но она потребовала немалых жертв от простых людей, и жертвы эти не были добровольными (что бы ни писали про «всенародный порыв» и «массовый героизм», массовые жертвы вообще редко бывают добровольными, и это подтвердит любой непредвзятый историк).
Правительство сделало ставку на то, что реализация продукции, произведённой за счёт дешёвого труда, в итоге создаст условия для экономического роста и со временем даст возможность повысить уровень жизни всех корейцев. Так оно в итоге и случилось. Режим Пак Чон-хи оказался прав в своих расчётах, и, честно говоря, сейчас, с высоты прошедших десятилетий, я не вижу никакой другой стратегии, которая имела бы шансы на успех в те времена и в такой стране, как Южная Корея. Но, как бы то ни было, именно простые люди должны были расплачиваться за рискованную игру элиты (удачную – в этом случае, гибельную – во многих других).
Как ни странно, осталось мало фотографий, которые бы показывали жизнь текстильных заводов и швейных мастерских в Корее шестидесятых. Поэтому мы приводим в качестве иллюстрации кадр из современного (1995 г.) фильма, в котором речь идёт о тех временах и событиях
В мастерских в районе рынка Тондэмун в подавляющем большинстве работали девушки из провинции. Средний возраст работниц был восемнадцать лет, а некоторым девочкам не исполнилось ещё и тринадцати. Смена начиналась в 8 утра и продолжалась до 11 вечера. К концу дня работницы полностью выбивались из сил, но наутро им снова надо было выходить на работу. В месяц у них был один выходной или в лучшем случае два, а воскресенья были обычными рабочими днями. Девушки зачастую голодали, поскольку их зарплаты не хватало даже на еду. Обычной болезнью был туберкулёз, а некоторые из девушек принимали наркотические стимуляторы (амфетамины), чтобы подержать себя в рабочем состоянии и не засыпать за швейными машинками.
В 1968 году Чон узнал о положениях трудового законодательства, которое существовало (и даже было не таким уж и суровым) в теории, но беззастенчиво игнорировалось владельцами мастерских на практике. Будучи молодым идеалистом, Чон вместе с единомышленниками, такими же молодыми рабочими, попытался организовать профсоюз. Эти планы Чон Тхэ-иля не понравились ни работодателям, ни властям. О владельцах тут не приходится и говорить – их беспокоила возможная и даже неизбежная потеря прибылей. У властей, однако, тоже были причины для недовольства. Во-первых, независимый профсоюз выглядел как нечто подрывное, потенциально почти коммунистическое. Во-вторых, профсоюз наверняка стал бы требовать повышения зарплат, что поставило бы под угрозу экономическую стратегию правительства, которая базировалась именно на изобилии в стране дешёвой рабочей силы. В результате Чона просто уволили.
Чон Тхэ-иль вернулся на рынок Тондэмун в сентябре 1970 года. К тому времени ему было 22 года, у него появилась кое-какая квалификация и была перспектива со временем стать техником или, может быть, даже мелким предпринимателем. Однако идеализм заставлял Чона выбрать иной путь, который никак не был связан с личным успехом: он возобновил борьбу за организацию профсоюза работниц местных мастерских.
Чон провёл опрос и собрал большой объём фактического материала об условиях труда на Тондэмуне. В октябре 1970 года он решил обратиться с этим материалом в СМИ, надеясь привлечь внимание общественности к тяжёлой доле работников швейных мастерских. Сначала он пошёл на радио, но там интереса к материалу не проявили. Вскоре после этого, однако, «Кёнхян синмун», одна из крупнейших общенациональных газет, использовав данные Чон Тхэ-иля, опубликовала статью об ужасающих условиях труда в мастерских Тондэмуна. Статья обсуждалась по всей стране, а Чон вместе с другими активистами скупил 300 экземпляров газеты и раздал их рабочим на рынке Тондэмун. Но в результате этой публикации ничего в мастерских не изменилось. Чтобы ещё раз привлечь внимание к ситуации, Чон Тхэ-иль хотел провести митинг, но полиция не дала разрешения на организацию этого мероприятия.
Одна из немногих сохранившихся фотографий Чон Тхэ-иля
Всё это довело Чона до отчаяния, и он в конце концов решил пожертвовать собой, причём сделать это таким образом, чтобы о положении рабочих, наконец, заговорили. Публичное самоубийство как форма протеста издавна было традицией в конфуцианских странах Восточной Азии (где, кстати, в отличие от христианской Европы, в самоубийстве никогда не видели ничего плохого). В те времена протестные самосожжения часто происходили в Южном Вьетнаме, и об этих самосожжениях много писала мировая печать, сообщения которой тоже могли повлиять на решение Чон Тхэ-иля.
Действительно, самоубийство Чон Тхэ-иля не прошло незамеченным. «Тона ильбо», главная оппозиционная газета тех лет, назвала его важнейшим событием 1970 года. В университетах прошли митинги, посвящённые его памяти.
Огромное впечатление на всех произвёл его дневник, который был обнаружен корреспондентом «Чосон ильбо» и вскоре опубликован. Многих поразило не только содержание дневника, в котором речь шла о тяжёлой жизни работниц швейных мастерских, но и его стиль. Обнаружилось, что Чон Тхэ-иль, заочно окончивший среднюю школу, мог писать грамотно и красиво.
Для профсоюзного движения Чон Тхэ-иль немедленно превратился в героя борьбы за права трудящихся – и остаётся таковым поныне. Фактически он стал одним из общепризнанных национальных героев, частью государственного пантеона, перед памятью которого преклоняются и правые, и левые.
Смерть Чон Тхэ-иля стала первой в череде самосожжений, которые в течение последующих двух десятилетий совершили около 40 южнокорейцев, по большей части – молодые радикалы.
Эти жертвы оказали большое воздействие на южнокорейское общество. Чон Тхэ-иль превратился в символ сопротивления и источник вдохновения для профсоюзного движения Южной Кореи, которое к концу 1980-х гг. стало одним из самых мощных в мире.
Самоубийство Чон Тхэ-иля и реакция на него общественности стали тревожным сигналом и для южнокорейской элиты. Южнокорейские руководители, многие из которых и сами в молодости увлекались коммунизмом, хорошо понимали, что революции не происходят по причине происков зловредных агитаторов. Поэтому правительство, движимое отчасти инстинктом самосохранения (хотя и не только им одним), инициировало ряд мероприятий, направленных на повышение уровня благосостояния простых людей и снижение уровня социального неравенства.
Вообще, в годы военных режимов общественные движения, организованные и направляемые сверху, были важной чертой корейской жизни. Многие из этих кампаний сейчас вспоминаются с раздражением или с издевательской ухмылкой, но некоторые их них были вполне осмысленны – как, например, кампания по мобилизации населения для участия в программе восстановления корейских лесов. Об этой программе пойдёт речь в следующей главе.
45Возрождение корейского леса
1972 г. – принят Первый план лесовосстановления
Южная Корея занимает одно из первых мест в мире по плотности населения – по состоянию на 2020 год приходилось 517 человек на квадратный километр. По этому показателю Корею опережают только Бангладеш, Ливан и Тайвань (а также несколько городов-государств). Вместе с тем корейская провинция на удивление зелена: холмы и горы, занимающие две трети всей территории страны, сплошь покрыты густыми лесами. Гостям Кореи, как, впрочем, и молодому поколению корейцев, эта картина кажется естественной, и они, не особо задумываясь, полагают, что так было всегда.
Однако ещё совсем недавно, в середине шестидесятых, Корея была страной абсолютно голых, безлесных холмов и гор. В горах вдоль восточного побережья ещё можно было иногда увидеть лес, но на большей части территории страны преобладающей цветовой гаммой в сельской местности тогда были коричневый и жёлтый, а не зелёный, как в наши дни. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть кадры кинохроники времён Корейской войны, которых сохранилось немало: бои идут на фоне унылых холмов, лишённых не только лесного покрова, но даже и кустарников.
Разумеется, много веков назад весь Корейский полуостров был покрыт густыми лесами, но высокая плотность населения – а она была высокой уже с давних времён – постоянно оказывала негативное воздействие на леса: древесина постоянно была нужна многочисленному населению полуострова и как топливо, и как строительный материал.
Нельзя сказать, что правители старой Кореи не понимали необходимости сохранять лесные массивы. Наоборот, они как раз старались защищать леса от вырубки, но их усилия не имели большого успеха. Когда в XIV веке к власти в стране пришла династия Ли (Чосон), на многих территориях был введён запрет на ведение тех видов хозяйственной деятельности, которые могли бы нанести ущерб лесам. Однако и это не помогло.