Однако проблемы, вынудившие южнокорейское правительство задуматься о переносе столицы в 1970-е гг., не потеряли актуальности и в начале 2000-х. Неожиданного вторжения Северной Кореи, спору нет, к тому времени стали бояться заметно меньше – в первую очередь потому, что военное превосходство Юга стало очевидным. Однако концентрация населения в Сеуле и его округе продолжала возрастать – к тому времени в столичном регионе проживало 46 % населения страны.
В сентябре 2002 года Но Му-хён, тогда ещё кандидат в президенты, пообещал, что в случае избрания он проведёт референдум по переносу столицы в центральную часть Южной Кореи. Таким образом, утверждал кандидат, удастся добиться того, что «чиновники станут ближе к народу».
Впрочем, политтехнологи сразу отметили, что у нового плана был и явный политический подтекст. В провинции Чхунчхон, на территории которой собирались возводить новую столицу, симпатии избирателей к тому времени были уже давно разделены примерно поровну между сторонниками левых националистов (то есть Но Му-хёна) и сторонниками консерваторов. Но Му-хён рассчитывал, что постройка новой столицы сдвинет баланс сил в этом регионе в пользу сторонников его лагеря.
Консервативная оппозиция немедленно выразила несогласие с планом переноса столицы, хотя план этот почти в точности повторял предложения президента Пак Чон-хи, кумира южнокорейских консерваторов. Правые выдвигали примерно те же контраргументы, что и их оппоненты 25 лет назад. Как видим, правые и левые просто поменялись местами: двойные стандарты не чужды обоим корейским политическим лагерям.
В октябре 2003 года президент Но Му-хён внёс законопроект о новой административной столице на рассмотрение Национального собрания. В южнокорейском парламенте большинство тогда составляли представители оппозиции, но они изначально были уверены, что ничего из этой затеи не выйдет, и не выступили против законопроекта. Однако сразу же после голосования противники переноса столицы подали петицию в Конституционный суд. Противники президента требовали провести референдум, рассчитывая, что планы Но Му-хёна будут отвергнуты народным волеизъявлением.
Однако Конституционный суд пошёл гораздо дальше. Вместо поддержки идеи о референдуме судьи постановили, что решение о переносе столицы противоречит тому, что они назвали «неписаной конституцией Республики Корея». По мнению Конституционного суда, перенос должен рассматриваться как поправка к Конституции и в таком качестве требует одобрения как минимум двух третей депутатов Национального собрания (получить такое большинство практически невозможно). В результате президенту пришлось пересмотреть план и объявить, что в будущую административную столицу будет выведена только часть центральных государственных учреждений.
Правые попытались отменить и этот план Но Му-хёна, но Конституционный суд снова вмешался в процесс, сохранив план в усечённом виде. В 2005 году суд постановил, что частичный перенос госучреждений в соответствии с принятым ранее законом должен продолжаться. Придя к власти в 2008 году, правые опять попытались остановить перенос части учреждений из Сеула, но потерпели неудачу.
Понятно, что проекты новой столицы, подготовленные при президенте Пак Чон-хи, давно устарели. Для административного города, который после решения Конституционного суда больше не следовало называть административной столицей, выбрали новое место. Впрочем, недалеко от того, где предполагалось строить новую столицу по плану 1977 года, – вблизи Тэджона. Город этот назвали Седжон – в честь корейского короля, правившего страной в XV веке (он известен в первую очередь как человек, под чьим руководством была создана корейская письменность хангыль).
После этого началась неспешная работа по постепенному выводу части центральных учреждений из Сеула. Работа эта затянулась на многие годы – не в последнюю очередь потому, что сотрудники министерств и ведомств вовсе не рвутся в Седжон. На 2020 год ситуация выглядит следующим образом: из 53 министерств и ведомств правительства Республики Корея 16 переехали в Седжон и его окрестности, причём из 22 министерств там оказались 12.
Население административного города Седжон на конец 2020 года составляло 353 000 человек – в три раза больше, чем в 2012 году. Тем не менее едва ли не большинство чиновников по-прежнему живут в Сеуле. По статистике, летом 2020 года из 110 чиновников 1-го (высшего) класса, официальное место работы которых находилось в Седжоне, только 48 человек приобрели там жильё, да и среди них у 36 человек была недвижимость также и в Сеуле. Иначе говоря, из 110 высших чиновников страны в Седжон полностью и всерьёз переселились 12 человек.
По действующим правилам главы министерств и ведомств, которых жестокая судьбина закинула в Седжон, должны проводить в своих «главных» офисах (то есть в офисах в Седжоне) ровно половину присутственного времени. На практике, как выяснили журналисты, в среднем они находятся в этих офисах около 30 % всего рабочего времени, проводя остальные 70 % в Сеуле.
Впрочем, дело не ограничивается высшим начальством. Среди тех сотрудников центральных учреждений, которые всё-таки перебрались в Седжон, ровно половина (48 %) переехали туда без своих супругов. При том что в современной Южной Корее раздельное проживание супругов по служебным обстоятельствам – явление куда более распространённое, чем в современной России, такая доля соломенных вдовцов и вдов всё-таки необычна. Эта цифра ясно показывает, что для чиновников этот странный город остаётся своеобразным «полевым лагерем», в то время как их настоящая жизнь продолжает протекать в Сеуле. Учитывая такой состав местных чиновничьих семей, не приходится удивляться тому, что по выходным Седжон превращается в город-призрак, город без людей: значительная часть его населения откочёвывает в Сеул, к жёнам и детям.
На практике это означает, что большинство служащих центральных ведомств проводят значительную часть времени в поездах, автобусах и машинах, странствуя между Седжоном и Сеулом. Для них созданы специальные скоростные автобусные маршруты, соединяющие правительственный комплекс в центре Сеула, где компактно расположены оставшиеся там министерства и ведомства, и город Седжон. Дорога занимает около двух часов в одну строну. В целом на финансирование командировок чиновников из располагающихся в Седжоне министерств и ведомств на протяжении 2016–2018 гг. было потрачено около $80 млн.
Такая система даёт возможность при желании попросту «исчезать»: заявив в Седжоне, что отправились в Сеул, а в Сеуле – что уехали в Седжон, изобретательные чиновники отправляются домой или по своим делам. К подобным комбинациям особенно склонны бюрократы среднего звена, которые, с одной стороны, имеют больше свободы, чем младшие служащие, а с другой – не привлекают к себе такого внимания, как высшее начальство. Как показало одно из расследований, самый изобретательный (и самый наглый) из таких чиновников в 2015 году ухитрился, провалившись в пространство между Сеулом и Седжоном, прогулять почти 100 рабочих дней. Впрочем, куда более распространённой является ситуация, при которой чиновник появляется на рабочем месте два дня в неделю, а остальное время проводит в Сеуле, действительно решая там самые разнообразные вопросы. Всё чаще можно услышать и жалобы на то, что перевод государственных учреждений в город Седжон, который, как мы помним, должен был «сблизить» служащих с народом, в действительности привёл к тому, что чиновники оказались в ещё большей изоляции от людей, проблемы которых им полагается решать.
В принципе, первая попытка переноса столицы сорвалась, а вторая завершилась лишь частичным успехом. Однако похоже, что сейчас назревает третья попытка: президент Мун Чжэ-ин, считающий себя учеником и продолжателем Но Му-хёна, в 2020 году стал снова продвигать идею о переносе столицы. Он надеется, что Конституционный суд, состав которого сильно изменился, пересмотрит старое решение и даст добро на полный перенос столицы.
Пока неясно, чем закончится третья попытка побега корейской центральной власти из Сеула. Ожидается, что в случае успеха инициативы Мун Чжэ-ина в Седжон и его округу переедут все центральные министерства и ведомства, а также парламент страны. Однако, к чему бы ни привели все эти усилия, первенство Сеула и его статус как главного города страны всё рано останется непоколебимым. Ни у сурово-прагматичного диктатора Пак Чон-хи, ни у велеречивого популиста Но Му-хёна не получилось пошатнуть доминирующее положение этого города – скорее всего, не получится и у их преемников.
В 1960-е и 1970-е гг. были и другие попытки устранить стратегические угрозы, нависавшие над Сеулом, и сделать развитие столицы более сбалансированным. Одной из таких попыток стал проект застройки южного берега реки Ханган. В отличие от переноса столицы, он оказался успешным, и как раз об этом мы поговорим в следующей главе.
48Каннам-стайл: начало
1970-е гг. – Каннам становится центром «нового Сеула»
Сейчас в Корее найдётся немного мест, способных соперничать с сеульским районом Каннам по богатству и, скажем так, урбанистическому совершенству. Уже не первое десятилетие Каннам, то есть та часть Сеула, что расположена на южном (левом) берегу реки Ханган, рассматривается как обиталище людей богатых и влиятельных, а порой – и как символ социального неравенства. В связи с этим Каннам превратился в излюбленный объект обличительных речей корейских левых, лидеры которых, кстати сказать, сами в своём большинстве почему-то проживают именно там, в этом гнездилище порока и привилегий.
В такой ситуации кажется весьма странным, что всего полвека назад правительство Южной Кореи было вынуждено реализовывать специальные программы, направленные на заселение Каннама, к которому жители Сеула относились примерно так же, как сейчас жители российской столицы – к районам Новой Москвы (и примерно по тем же причинам).
Развитие Каннама началось в первой половине 1960-х гг. В 1961 году южнокорейское правительство обратилось за помощью к известному бизнесмену Пак Хон-сику. Пак некогда был одним из богатейших людей Кореи. В колониальные времена он основал универмаг «Хвасин» – первый в стране универмаг, чьим владельцем был кореец, а не японец. После восстановления независимости Пак Хон-сик лишился большей части состояния и дважды подвергался аресту: сначала за прояпонскую деятельность в годы колониального правления, а затем – за коррупционные контакты с режимом Ли Сын-мана.