али они в среднем вдвое больше, чем те ныряльщицы, которые трудились только у берегов родного острова.
Сравнительно высокие доходы укрепили общественное положение хэнё, которые стали зарабатывать больше своих мужей. В те времена многие мужчины с Чеджудо тоже отправлялись работать в Японию, но, будучи чернорабочими, всё равно зарабатывали там меньше, чем их жёны. Некоторые из мужчин паразитировали на своих более состоятельных супругах, но чаще заработанное инвестировалось в землю, недвижимость и образование детей. Поэтому недостатка в желающих стать ныряльщицами не было: в 1930-е гг. этим промыслом зарабатывала приблизительно каждая десятая жительница Чеджудо. С другой стороны, даже перспектива неплохих заработков так и не привлекла к сбору ракушек и водорослей ни одного мужчину: работа эта по-прежнему считалась ниже мужского достоинства.
В новых условиях проблемой стала переработка: стремясь увеличить свои доходы, многие ныряльщицы работали с рассвета до заката. Дело доходило до преждевременных смертей, так что местами деревенская администрация стала по своей инициативе устанавливать ограничения на максимальную продолжительность рабочего дня хэнё.
Кровавые события, развернувшиеся на Чеджудо в 1945–1953 гг. и описанные в предыдущей главе, не привели к заметным переменам в экономике острова. Как и в прежние времена, в пятидесятые и шестидесятые молодые островитянки обычно шли по стопам своих матерей. Именно в начале 1960-х гг. промысел хэнё переживал период расцвета. Их улов активно экспортировался в Японию и приносил неплохие деньги. Число ныряльщиц достигло максимальной отметки – 23 000 человек, что тогда составляло приблизительно пятую часть всего женского населения Чеджудо.
Хэнё на фотографии, сделанной в 1962 году. Именно тогда индустрия хэнё достигла своего пика – примерно 20 % жительниц острова занимались этим промыслом. Любопытно, что изображённые на фотографии хэнё ещё не используют гидрокостюмы, которые вошли в обиход около 1970 года
К тому времени среди ныряльщиц стали появляться и женщины весьма пожилого возраста. Как отмечалось в пятидесятые и шестидесятые годы, пожилые хэнё зачастую контролировали местную администрацию. Когда хэнё становилась настолько старой, что больше не могла заниматься своим промыслом, она передавала права на него местной девушке, причём во многих деревнях предусматривалось, что за это право молодая ныряльщица будет платить старой женщине арендную плату, которая становилась для неё чем-то вроде пенсии.
Вот так выглядела типичная хэнё в 2015 году – к тому времени эта тётушка была то ли представительницей вымирающей профессии, то ли туристской достопримечательностью
За бумом, однако, последовал спад, который стал заметен в 1970-е гг. Причин у этого спада было много. Одной из них стало появление марикультуры: водоросли начали выращивать на морских фермах – не только на Чеджудо, но и в других районах Кореи. Распространение мандариновых садов и развитие туризма тоже сыграли свою роль в упадке промысла хэнё, поскольку оказались более выгодными и престижными формами заработка.
В 1970-х гг. среднее образование в Корее стало обычным делом даже для детей из самых отдалённых рыбацких деревень. Выучившись в школе, девочки с Чеджудо больше не хотели идти по стопам матерей и становиться хэнё. Они предпочитали устраиваться в офисы, идти работать в туристический бизнес или, в крайнем случае, выращивать мандарины.
Начиная с 1980-х гг. лишь очень немногие молодые женщины на Чеджудо решались вступить в быстро редеющие ряды хэнё. Результат не заставил себя ждать: старинный промысел начал приходить в упадок. Если в 1970 году на Чеджудо было 14 100 хэнё, то десять лет спустя, в 1980 году, их осталось 7800. В дальнейшем снижение числа ныряльщиц замедлилось, но неуклонно продолжалось, и в 2020 году на острове насчитывалось всего лишь около 1400 хэнё. Характерно, что среди них не было уже ни одной женщины моложе 30 лет – 91,3 % всех хэнё в 2020 году были старше 60 лет.
И власти, и общественность острова обеспокоены постепенным исчезновением старинной профессии. Хэнё давно стали важным символом традиционной культуры Чеджудо и его туристической достопримечательностью. Поэтому в наши дни для сохранения профессии ныряльщицы предпринимаются сознательные усилия.
Вернёмся, однако, на материк. Здесь тоже заметно исчезновение одного культурного феномена, расставаться с которым, впрочем, совсем не жалко. Речь идёт о курении, долгое время считавшимся, в отличие от добычи моллюсков, исключительно мужским занятием.
51Курить – здоровью вредить
1990-е гг. – в Корее набирает силу кампания по борьбе с курением
В настоящее время курение медленно (но верно) превращается в ещё один вид социально неприемлемого поведения, которому, как уверены многие, нет места в будущем. Скорее всего, это действительно так. Корея до недавнего времени была раем для курильщиков, но с начала XXI века в Корее с этой (как считают многие, пагубной) привычкой, стали бороться с невероятным рвением.
Табак – растение американское, и европейцы столкнулись с ним после экспедиций Колумба и открытия Америки: в середине XVI века он был завезён в Испанию и Португалию. Моряки из этих двух стран тогда часто появлялись и в Восточной Азии, так что их усилиями курение табака стало распространяться и в Японии, а уж японцы, в свою очередь, познакомили с табаком корейцев. Некоторое время табак в Корее называли намчхо (то есть «южная трава»), что отражало его происхождение: поскольку испанские и португальские корабли приближались к Корее с юга, члены их экипажей считались не западными, а южными варварами. Однако иностранное происхождение табака было на удивление быстро забыто, так что в более поздних корейских легендах табак фигурирует как исконный корейский или китайский продукт. Неслучайно в корейских сказках древность часто описывается как «время, когда тигры курили трубки».
Табак распространялся по Восточной Азии с такой скоростью и поначалу казался таким необычным новшеством, что его внезапное появление было замечено некоторыми современниками, которые зафиксировали в письмах и дневниках возникновение новой и поначалу странной привычки. Все эти записи указывают на то, что корейцы стали регулярно курить табак в период между 1605 и 1615 гг. Таким образом, они немного отстали и от японцев, которые начали курить в 1570-х гг., и от китайцев, которые пристрастились к табаку чуть позже японцев.
Однако корейцы быстро навёрстывали упущенное. Как уже упоминалось, в 1653 году в Корее оказался голландский моряк Хендрик Хамель, корабль которого потерпел крушение около острова Чеджудо. Хамель провёл более десяти лет в Корее в качестве пленного – в те времена выезд из Кореи попавшим туда выходцам из стран Запада был, как правило, запрещён. В конце концов ему всё-таки удалось бежать, и впоследствии он подробно описал свои корейские приключения. В записках он также отметил исключительную популярность табака в Корее того времени. По его словам, дети в Корее начинали курить уже в пятилетнем возрасте, а среди взрослых курили поголовно и мужчины, и женщины.
Рассказы о курящих детях пяти лет от роду, мягко говоря, пугают современного читателя, с детства знакомого со страшными историями о последствиях курения. Однако тогда, три столетия назад, у корейских целителей было совсем иное мнение о медицинских свойствах табака. В те времена считалось, что табак является лекарственным средством, помогающим от многих болезней. Хо Чун, считающийся классиком корейской традиционной медицины, в пользе табака не сомневался: он считал, что табак помогает при простуде. Многие также полагали, что табак помогает и при болезнях желудка.
Этот рыбак, как и все корейцы в начале XX века, не расставался со своей длинной трубкой. 1904 год
В XVII веке в Корее установился обычай, доживший до наших дней: курить в присутствии старшего считается невежливым. В былые времена простым людям запрещалось курить даже тогда, когда высокопоставленный чиновник и его свита проезжали по улице перед домом курильщика. В настоящее время этот обычай соблюдается не так строго, как раньше, но и в наши дни трудно представить, например, студента, курящего во время разговора с профессором.
Итак, где-то к 1700 году Корея стала страной заядлых курильщиков и оставалась таковой в течение следующих трёх веков. На большинстве старых фотографий, сделанных на рубеже XIX и XX веков, почти все корейцы появляются с трубками.
Сначала корейцы использовали короткие трубки, заимствованные в Японии (японцы, в свою очередь, следовали европейским образцам). Однако примерно с 1700 года корейские трубки становились всё длиннее и длиннее. Как правило, чем выше были социальное положение и доходы человека, тем длиннее была трубка, которую он курил. Длина корейских трубок часто достигала одного, а в некоторых случаях – и полутора метров. Именно длинная трубка, а также характерная шляпа с полями кат, по форме похожая на привычную нам европейскую шляпу, превратились в Корее в символы принадлежности к дворянскому сословию.
Одной из главных причин, по которым знатные и состоятельные корейцы курили очень длинные трубки, была, как ни парадоксально, именно непрактичность этих устройств: закурить метровую трубку без посторонней помощи было невозможно, и таким образом её владелец показывал всем, что у него есть слуга (который при необходимости и позаботится о трубке). Так, длинная трубка демонстрировала обеспеченность и привилегированное положение её обладателя. Любопытно, что на лубочных народных картинках тигр, как и полагается начальнику, изображён с очень длинной трубкой, а в качестве слуги, который должен управляться с этой трубкой, всегда выступает заяц.
Люди победнее курили трубки покороче – хотя, по меркам других стран, всё равно очень длинные. Понятно, что хорошие трубки стоили недёшево, а их изготовление требовало особых навыков.