Но мои страдания по поводу «еще одного человека» начались гораздо раньше – в первом триместре.
Я искренне не могла понять, почему мне так плохо и почему я должна бросить все свои дела и сосредоточиться только на одном.
Мое воображение и мозг твердили мне: «Аня, теперь ты оболочка». Меня так пугало это слово – «оболочка». Это значит, что я теперь существую только для ребенка? Я обрамляю то, что внутри меня, и сама я теперь никому не нужна и не интересна? Я до сих пор хорошо помню это ощущение. Прошло больше года, но это чувство осталось в памяти.
В общем и целом я не могу сказать, что беременность – лучшее время в моей жизни. Наоборот, это время, когда мне пришлось резко повзрослеть, взять на себя ответственность, принять мое состояние и начать жить и работать, заново собравшись в уже другого человека. Мне в этом очень помогла работа, то есть творчество.
Во-первых, когда я занималась своим проектом, я не нервничала и не думала ни о чем плохом, поэтому работала я очень много. Вообще не помню, чтобы я когда-то столько трудилась. Благодаря этому у меня был очень спокойный и хороший третий триместр. Конец беременности выдался бы просто прекрасным, если бы не моя болезнь в конце срока[1].
Но получилось как получилось. Я до сих пор задаюсь вопросом: зачем это случилось со мной, моим мужем и нашей дочерью? Ответа я, конечно, найти не могу и вряд ли найду. Пришла к выводу, что произошедшее не имеет под собой никакого смысла. Это время вне моей жизни, и поэтому мне было крайне важно вынести пережитое из себя – во внешнюю среду.
Я долго боялась приступить к работе, потому что пришлось возвращаться в воспоминания, читать в который раз переписку с мужем, листать фотографии. Но как только серия[2] была готова, я почувствовала себя лучше. Это правда, и я этого, честно, не ожидала. Сейчас я сижу, пишу об этом и чувствую себя как будто свободной от этих жутких воспоминаний и страшного времени в нашей жизни.
Но самое важное – это то, что я получаю обратную связь от женщин, которые тоже оказались в сложных ситуациях во время беременности или родов.
Тогда я чувствовала себя очень одиноко, меня это пугало больше всего. А сейчас это общее поле растет, как будто мы чувствуем друг друга, и от этого становится очень тепло и уютно. Меня всегда удивлял тот факт, что женщины бывают довольно жестокими именно к женщинам. Поэтому мне очень хотелось создать откровенную и уютную среду, где мамы относились бы с уважением к пережитому опыту других и поддерживали друг друга. Мне кажется, что в этом большая сила.
В итоге из опыта моей беременности и родов вышел проект, который называется «Немолоко». Первая часть проекта посвящена беременности, а главный его объект – это одеяло, состоящее из множества лоскутков. Эти лоскуты хранят мои воспоминания, УЗИ, эмоции, слова врачей и диагнозы с назначениями. Форма одеяла была выбрана, потому что первый триместр я провела в кровати под одеялом. Также каждый триместр символизирует объект. Эти объекты выполнены из ткани в виде палеолитических Венер. Помимо того, что Венеры отсылают к первобытному культу богини-матери, они хорошо описывают физическое состояние во время беременности.
Вторая часть проекта посвящена родам. Она состоит из 27 работ, выполненных на ткани. Это, по сути, иллюстрации, которые рассказывают о моем опыте в хронологическом порядке. Мне было важно сделать это, потому что, несмотря на то что это было самым тяжелым временем в моей жизни, это одновременно и то прекрасное время, когда у меня родилась дочь. Я старалась вспомнить и восстановить все, перенеся эмоции и события из себя на ткань.
* Одной из частей проекта «Немолоко» Ани Самойловой стал сайт www.womanscanvas.ru – открытое пространство, где каждая мама может поделиться своей историей беременности, родов и материнства и почувствовать себя услышанной.
Письмо 4: от мамы-иллюстратора
Саша Кириенкова, живописец и иллюстратор, мама сына Оливера.
Думаю, в моем случае мне удалось удачно совместить материнство и художественные амбиции. До рождения сына были какой-то идеализм и повышенная требовательность к каждому своему произведению, большинство из которых переписывалось по множеству раз, оставаясь незаконченными.
Когда появился сынок, простые сюжеты обрели какую-то новую значимость, я стала глубже их чувствовать, и из-за катастрофической нехватки времени пришлось соглашаться на «неидеальность» собственных картинок. Их становилось все больше, я стала рисовать их все быстрее и увереннее, уже не мучая себя вопросами о том, кому это надо, насколько это важно, ценно и прочее.
В то же время поиск Великой Красоты, который до того не был ограничен никакими пределами и потому мог длиться вечно, теперь должен был происходить среди тысячи новых, но притом рутинных и очень бытовых процессов, потому и здесь получалось быть и художником, и мамой одновременно – довольно удобно. Находить что-то красивое в этой рутине, грязной посуде, усталости, разбросанных игрушках, тем самым спасая себя, маму, от этого хаоса, за счет найденного или придуманного художественного образа (кажется, так появился один из моих любимых жанров с недоеденными остатками еды на тарелках).
Сейчас сыну почти два с половиной года, и, если раньше я себя довольно нерешительно определяла как человека рисующего и боялась говорить казавшееся тогда слишком громким слово «художник», теперь я чувствую себя художником и верю в то, что могу им быть. И в то же время сейчас я начинаю чувствовать некую конкуренцию внутри себя обязательных для меня ролей матери и художника. Раньше этого не было, наверное, потому, что, очевидно, роль матери была значимее.
Это довольно странная и неприятная война, потому что рационально и логически довольно легко сказать себе, что, один (или даже несколько) раз родив, ты не становишься только мамой, ты становишься, кроме всего прочего, теперь ЕЩЕ и мамой. То есть, конечно, какое-то время эта новая роль занимает почти все время и отнимает вообще все силы и внимание, но по-прежнему не означает, что, если ты сейчас только мама, ты перестаешь быть подружкой кому-то или великолепной танцовщицей и всем тем, чем была до того, как появился ребенок.
По идее, спектр твоих чувств, мыслей и ощущений (а кстати, значит, и возможностей, но просто не сразу) становится значительно шире, а не сужается до одной-единственной роли.
Но каждый раз переключение дается с некоторым скрежетом в виде чувства вины, например.
Есть некоторые установки относительно того, что может и чего не может позволять себе мама. Одна из составляющих художника во мне – это довольно странные тусовки, много случайного, много как будто слишком смелого, это и пища для мозга, и часто способ переработки каких-то впечатлений. И всякий раз, отдавая сына папе (мы живем отдельно), я ловлю себя на странном неприятном чувстве контрастности двух этих ролей. Как будто маме нельзя быть такой (и, может, это верно?). Но в то же время почему, родив ребенка, я должна отказываться от каких-то своих сторон?
Художник внутри меня требует жизни и непредсказуемости, какого-то вечного поиска и вихря. Мама, наоборот, хочет спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. И все же есть иногда места, где их можно подружить. Вот, например, я только что нарисовала для сына азбуку. Это, конечно, не совсем про художника, каким я себя чувствую, но каким тоже могу быть.
Письмо 5: от мамы-режиссера
Нигина Сайфуллаева, режиссер фильмов «Верность», «Как меня зовут», сериала «Детки» и мама Вани.
У нас стопроцентная киносемья. Мама-режиссер и папа-режиссер. И кайф, и боль. Между собой мы еще как-то справлялись, хотя и это было задачкой. Одни конкурсы, одно сообщество, хочешь не хочешь, а кто-нибудь ляпнет что-то типа: «Обожаю фильмы твоего мужа, а твои – не совсем мое». А потом мы стали родителями мальчика Вани. И он решил как минимум одну проблему – объединил нас перед лицом любого сообщества и отодвинул мелкие соревновательные переживания на задний план. Зато поставил совершенно новую задачу: как продолжать заниматься кино, оставаясь хорошими родителями.
Съемки не предполагают системной работы или расписания. Слишком много спонтанности и овертайминга по занятости. Если раньше я могла увлечься раскадровкой и просидеть в офисе хоть до утра, то теперь это невозможно.
Пошло звучит, но творческий полет перестал быть полетом. Его пришлось строго регламентировать.
Как минимум это обусловлено часами работы няни. Мой муж договорился почему-то на восьмичасовой рабочий день. Поэтому мы вечно что-то не успеваем. Подменяем друг друга или опаздываем к ней.
Удача в том, что мы с мужем очень понимаем друг друга в плане профессиональных потребностей. Через три недели после рождения Вани на «Кинотавре» была премьера фильма, в котором была моя новелла. И конечно, мне очень хотелось немедленно туда, со всеми. Предполагаю, что, если бы Миша[3] работал где угодно, кроме кино, он посмотрел бы на меня как на сумасшедшую. Но он сказал: «Ну поехали все вместе». И вот я с еще не окрепшим, мягко говоря, животом и младенцем на руках, с мужем и платьем в чемодане полетела на кинофестиваль. Показ, кстати, дерьмово прошел, а я даже не всплакнула. Младенец и тут повлиял. Он в принципе отменил такое режиссерское состояние, как «всему пипец, кино никому не понравилось». Сместил акценты, приоритеты – очень удобно для впечатлительных творческих личностей.
Вообще, я никак не планировала совмещать работу и ребенка, потому что я очень долго его ждала. Хотела целиком отдаться материнству. Была готова «сидеть дома», и это совсем меня не беспокоило, я именно этого и хотела.
Я возлегла на кровати и без перерыва кормила мальчика грудью, утопая в молоке и интернет-покупках.