«Ребенок принес бессонные ночи. Я вставала с несвежей головой, усталой. Утром – репетиции, вечером – спектакли. Муж сладко спал до 11–12 часов. Завтракал в постели. Читал газеты, журналы. Потом немного поработает. Вечером – в Союз, в ресторан. Друзья, кофе, коньяк и литературные сплетни», – о Нине Нелиной (Нюренберг), первой жене писателя Юрия Трифонова из книги О. Ю. Тангян «Испытания Юрия Трифонова».
Конечно, мы можем и даже обязаны вспомнить несколько всемирно известных великих творческих женщин, у которых, возможно, была своя комната для творчества, но их можно пересчитать по пальцам: Джейн Остин, Фрида Кало, Анаис Нин, Симона де Бовуар, Сильвия Плат, Пина Бауш, Луиз Буржуа – кого еще сможете припомнить с наскоку? Кстати, у половины из этого списка потомства не было. Да, так исторически сложилось – творческий мир словно песочница для одних только беспечных мальчишек. Но мы не должны следовать этому сценарию, хотя это и проще всего: «У меня нет времени писать книгу – сами знаете, ДЕТИ».
«Женщины – это клей, соединяющий множество вещей. Не только артистки, это относится к женщинам любой профессии: и к тем, кто работает в офисе, и к тем, кто занимается домом. Невозможно увидеть всего, что они делают. И им никогда по-настоящему не воздается за это», – сказала как-то исландская певица Бьорк, у которой, кстати, двое детей. Это факт: клеем, на котором все держится (вообще все!), быть очень сложно. Именно поэтому мы так боимся расклеиться – заболеть, выгореть, впасть в депрессию, сломаться. И именно по этой причине мы часто отказываемся от своих собственных увлечений, словно бережем свою зарядку, чтобы нас хватило на основное, а лично наша жизнь, жизнь творческой единицы – это уже так, на сдачу.
В 1968 года аргентино-французская художница Леа Люблин, впервые став мамой, заявила, что не будет разграничивать свою художественную практику и уход за малышом – и представила свою выставку Mon fils («Мой сын»). По замыслу художницы, одна из комнат Музея современного искусства в Париже была переделана в детскую, в которой Леа проводила время со своим семимесячным сыном Николасом, играла с ним и меняла ему подгузники. Акт Люблин начался почти одновременно с протестами в Париже в мае 1968 года. В своей работе художница исследовала вопрос, является ли забота о ребенке исключительно женским трудом или призванием женщины и как матери на самом деле являются молчаливыми участницами социальных и политических событий. Перенеся частную жизнь в публичное пространство музея, Леа присвоила ежедневной рутине статус художественной работы.
Художница указывала на то, что мужчины получают общественное признание за свои действия вне дома, в то время как женщины заботятся о детях и домашнем хозяйстве в тени.
Спустя более 50 лет после перформанса Леа Люблин художница Яна Малышева-Джонс создала оммаж акту «Мой сын». В ходе ее проекта под названием Mon fils II («Мой сын II») она жила обычной жизнью с ребенком в прямом эфире своего сообщества «Мамадец!» – ежедневно находясь там по часу в течение двух недель. Так она последовала примеру Люблин и перенесла свой материнский опыт в публичное пространство, но уже с помощью медиумов современного мира. Работа была показана в московской галерее Cube в ходе параллельной программы Московской международной биеннале молодого искусства в августе 2020 года. А через год Яна Малышева-Джонс открыла временную резиденцию для художниц с детьми «Мамадец!» – поддерживающее пространство, объединяющее две важные стороны жизни участниц – занятие искусством и уход за детьми.
Мы можем бесконечно сетовать на то, что именно женщинам приходится быть универсальным клеем. Но в наших силах также – не винить этот мир за разбалансировку, не держать зуб на партнеров, которым несправедливо больше отвесили свободы в принятии решений и распоряжении своей жизнью, в том числе и творческой.
В наших силах – двигаться вперед по своей, иногда весьма извилистой, траектории, не давая обиде и внутренней ярости сбить нас с пути. Даже если этих сил почти совсем не осталось.
Ниже плинтуса: критика и самоедство
Скажите честно, насколько серьезно ваше ближайшее окружение относится к тому, чем вы горите? Если это, конечно же, не материнство, а что-то важное только для вас самих – увлечение, хобби, страсть. «А мама у нас такая, с прибабахом», – нежно-язвительный комментарий от любящего мужа, когда за праздничным столом поднимается тема увлечений и к слову приходится тот факт, что по ночам жена до кровавых мальчиков в глазах валяет войлочных мышат, а потом шьет им сюртучки и крошечные ботиночки. «Да зачем тебе это нужно, лучше бы отдохнула!» – закатывают глаза родные, узнав, что вечно занятая мать семейства записалась еще и на курс 3D-анимации или плетения настенных панно.
«Вот вечно тебя тянет на всякое чудное!» – это уже присказка моей мамы, которая только сейчас, когда дочь подобралась к отметке 40, смирилась (кажется!) с тем, что в семье уродилась творческая личность.
Не знаю, как у вас, а лично у нас дома слово «художник» всегда произносилось с легким презрением. Хуже было только «богема» – это вообще всегда звучало как плевок. Что под этими словами имелось в виду: бездельник, тунеядец, просиживатель штанов, асоциальный элемент, нищеброд с претензией. В моей семье амбициозных выпускников МГИМО такое было неприемлемо и просто непонятно. Даже когда у меня родился сын и я объявила родителям, что назвала его Кит (а точнее, Keith) в честь Кита Ричардса, великого «Роллинга», мама печально изрекла: «Ох, с таким именем мальчик просто обречен стать богемой». Черт подери, ответила я, если он будет миллионером и рок-звездой, я совершенно не стану возражать против такого «тунеядства»!
Конечно же, не все выросли в атмосфере недоумения по поводу жизни творческих людей. Я знаю счастливых выходцев из семей потомственных живописцев, бардов и даже легендарных клоунов. В таких семьях креативная стимуляция ребенка начиналась с младенчества и воспитание протекало в ключе «ничто не слишком». Впрочем, к 30 годам некоторые дети из принципа становились юристами и финансовыми аналитиками. Классика жанра!
Тут, конечно, дело в наших самых глубинных установках. С чем у вас ассоциируется слово «мама»? Забота, нежность, самоотверженность – вот, пожалуй, самые первые ассоциации, которые приходят на ум. Мама защищает, успокаивает, кормит, поддерживает, отгоняет серенького волчка от кроватки. Когда ей, спрашивается, писать натюрморты или эротические триллеры?
Мама как будто бы по определению отдает всю себя материнству – ну, по крайней мере, по всяческим канонам и скрепам.
А как только эта самая мама вдруг решает приберечь часть себя на какие-то другие дела, причем, скажем так, факультативные, а не, например, приносящие в семью деньги, сразу поднимается вопрос о той самой фундаментальной самоотверженности. Как это – не все лучшее детям? Как это – «мне нужно в студию»? Максимум, на что может рассчитывать «нормальная» мама из «нормальной» семьи, – это безобидное хобби. Что-то такое, что никак не влияет на регулярность поставки борщей к обеденному столу и не приводит к повышению среднестатистического уровня высохшего, но не разобранного чистого белья на кресле в углу гостиной. Впрочем, это еще хорошо, если чистого…
У западных исследователей взаимоотношения материнства и творческого самовыражения женщин (да, представьте себе, есть такие исследования!) для описания подобных ситуаций существует выражение working on borrowed time. То есть мамы как будто бы украдкой улучают время на творчество, берут его взаймы, а то и приворовывают у семьи. Пять минут тут, пока мультики. Полчасика там, пока тихий час. Закрыться в ванной, чтобы подумать, – да-да, это сложно объяснить кому-то, у кого никогда не было маленьких детей!
Отпроситься у мужа, чтобы сходить в арт-магазин за кисточками (как это печально звучит, вы только вслушайтесь – отпроситься). Впишите свое, как говорится.
Те самые «западные исследователи» обнаружили, что вот это самое творчество «на времени взаймы» – основная причина депрессий и панических атак у мам с креативными, так скажем, наклонностями.
Ну, не то чтобы мы тут сильно удивились, верно? Еще эти же самые исследователи обнаружили, что один из самых страшных страхов мам-творцов – знаете какой? Что их посчитают матерями-эгоистками, если они начнут прытко гнаться за своим вдохновением и пытаться выстраивать творческую карьеру. Подумают, что так себе из них матери. Да и художницы – тоже не фонтан. Потому что – ну а откуда у них время, чтобы полноценно отдаться искусству? Замкнутый круг, ты такой круглый.
Вот это еще один важный момент: когда кажется, что ничего толком у тебя не выходит. Как будто бы за время декрета ты разучилась держать карандаш. Как будто бы каждая написанная строчка – сплошное общее место. Как будто каждая мысль – дрянь, а не идея. И тут очень легко (нет, не легко!) махнуть рукой и сказать: «А ну и черт с ним. Зато – зато! – я мама чудесных тройняшек».
Да, мама. Но нет, не черт с ним. «Зато я мама!» – это миф, над развенчанием которого мы тут собираемся хорошенько поработать. Потому что каждая из нас – не только она, и вы сами это прекрасно знаете.
Конечно, наши семьи и ближайший круг устроены по-разному.
Кого-то с детства хвалили за любой исчерканный фломастерами листок, а кому-то внушали – и продолжают это делать! – что хорошо бы заняться чем-то серьезным.
Кому-то оказывают поддержку со всех сторон: внимательный муж и равноценный партнер в родительстве, включенные бабушки и надежные дедушки, друзья, вдохновляющие своим примером и готовые подставить плечо в сложные моменты.
А у кого-то совсем иначе: детство, в котором не заложили любви и уважения к своему творческому началу, бесконечное жонглирование бытовыми задачами вместо радости самовыражения, сложные жизненные обстоятельства, борьба с ожиданиями близких.