Когда я в новенькой с иголочки форме явился пред очи Панкратова он одобрительно покивал:
— Вот теперь на человека стал похож. Не вспомнил где служил? Видно, что форму тебе не впервой носить. И это дело было не так давно.
Я без раздумывания и резко сказал:
— В милиции!
Всё-таки решился я кое-что дать о себе знать окружающим. Военным называться — ну-у-у… такое себе. Гражданским тем более. Сложно будет убедительно расписать наличие у меня прекрасной боевой подготовки. А вот рассказать о своей бывшей профессии очень даже можно. Всё равно рано или поздно люди заметят во мне укоренившиеся ухватки. Так пусть знают сразу, что это оперская суть лезет наружу, а не шпионская. А навыки диверсанта и бойца уложить на эту легенду будет уже проще.
— О, как! — крякнул старший лейтенант и как-то вдруг сразу иначе взглянул на меня. — А где?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Когда шил петлицы и укололся, то вспомнил, как точно также укололся иголкой, когда пришивал петлицы в милиции.
— А звание?
«Была не была», — подумал я и ответил. — Кажется, капитан. Но не уверен.
— Даже так… — в этот раз он выглядел чуть более озадаченным, чем несколько секунд назад. — Вэчэка?
— Что? — не сразу понял я его вопроса. И только потом вспомнил что это за аббревиатура. И что интересно, редкие подробности про ВЧК я узнал не так и давно. Несколько лет назад мне попалась серия из нескольких книг про перенос опера в советские двадцатые годы. Вот там кратко, но чётко описывалась данная структура. Кстати, если сильно утрировать, то НКВД, а конкретно ГУГБ можно считать потомком ВЧК. Да и КГБ и ФСБ тоже.
— Ты мог служить в ЧК. Оттуда у тебя такие боевые навыки, — пояснил он мне. — Простой милиционер так лихо с автоматом и винтовкой управляться не может. Если капитан, значит служишь давно. По возрасту вполне подходишь. Я лично знаю пару человек, кто в пятнадцать лет уже врагов революции карал в рядах ВЧК. Повоевать им пришлось много. В том числе против банд казаков и царских офицеров, которые и сами были отменными вояками. Ты мог быть таким же.
— Не помню ничего о службе в чека, товарищ старший лейтенант, — ответил я ему и прямо посмотрел мне в глаза.
— Ты мне это брось, Андрей. Перед другими командирами так обращайся, а в остальное время я для тебя Сашка. Уяснил?
— Уяснил, Саш, — чуть улыбнулся я.
— Вот и хорошо. Держи, — он из нагрудного кармана гимнастёрки достал сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его мне. — Это твоё временное удостоверение личности пока не доберёмся до штаба двадцать второй, — после чего добавил. — Теперь будет проще опознать тебя. Как вернёмся в штаб, я отправлю запрос на поиск сотрудника нашего наркомата, подходящего по описанию под тебя.
Бумажка оказалась справкой, сообщающей, что я Андрей Михайлович Дианов и сержант ГБ.
Чуть позже без особых проволочек обзавёлся ещё одной справкой, выданной полковым военврачём второго ранга Чибисовым. В ней говорилось, что после тяжёлой контузии А. М. Дианов страдает от частичной потери памяти и редким приступам потери в пространстве. Это если кратко.
На следующее утро наша троица выдвинулась в путь. Сергей остался в санбате в ожидании отправки в далёкий тыл в госпиталь. Чибисов заверил Сашку, что машины с ранеными уйдут уже после полудня и там будет наш товарищ.
Уезжали мы на старой и разбитой полуторке. Несмотря на то, что управлял ей сержант из подчинённых полковника, а старшим был всё тот же Самохвалов — он прям как затычка в каждой бочке у полковника — комполка отдавал автомобиль чуть ли не с зубовным скрежетом. Видимо опасался, что обратно даже такую рухлядь может не получить. Или в штабе куда-то пристроят, или по пути назад кто-то из старших командиров реквизирует, для которого лейтенант из штаба полка не указ.
Стоило отъехать от деревни на десяток километров и оказаться на гравийной широкой дороге, как наша скорость заметно упала из-за бесконечной вереницы беженцев и редких колонн красноармейцев, идущих к линии фронта. По расчётам на месте мы должны быть около трёх часов дня, но к часу пополудни мы проехали едва ли две трети расстояния. А в половине второго наша тарантайка встала колом. Водитель вздохнул, тихо выругался под нос, натянул брезентовые рукавицы и полез под капот.
— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса, — хмыкнул я себе под нос.
— Что? — вопросительно глянул на меня Сашка.
— Просто шутка про сломавшуюся машину.
— Да? Никогда не слышал. А почему пылесос?
— Потому что ревет, пыхтит и не едет.
Внезапно я ощутил укол тревоги. Сам не заметил, как стал крутить головой по сторонам.
— Ты чего? — спросил меня Виктор и взялся за ППД, который до этого держал промеж колен, сидя на лавке в кузове.
— Я чего? — переспросил я. — Не знаю. Как-то не по себе стало.
И тут вспыхнуло понимание. Озарение. Дорога, толпа беженцев и ясный солнечный день. Немедленно поднял голову вверх и стал вглядываться в исключительно чистое без единого облачка голубое небо. Никого. Или⁈. Я поднял ладонь ко лбу и приставил на манер козырька, сильно прищурился и посмотрел на солнце. Секунд пять пытался что-то высмотреть. И нашёл. Две крупные чёрные точки летели точно под солнечным диском, почти сливаясь с ним.
— Андрей? — окликнул меня Сашка. Он уже стоял на земле с автоматом в руках, готовый к бою.
— Воздух.
— Что?
— Немецкие истребители идут на нас со стороны солнца, — пояснил я и протянул руку в озвученном направлении. — Они хотят здесь устроить бойню.
Панкратов обвёл взглядом дорогу и закусил нижнюю губу. Я словно читал его мысли: ничего сделать нельзя, ни разогнать людей, ни отогнать вражеские воздушные машины.
Я тоже принялся осматриваться. Увидел идущую колонну красноармейцев, в спину которым сейчас заходили далёкие самолёты. Хотя, далекие — это относительно. Минута-две и они уже будут здесь. Я их и заметил только потому, что произнёс заговор на усиление физических возможностей.
— Саш, к бойцам! — крикнул я. Потом сообразил, что без документов те могут и послать нас несмотря на гэбистские знаки на форме и добавил. — Бери лейтенанта с нами, у него корочки есть!
Не знаю есть ли тут в ходу это жаргонное слово, но старлей меня мигом понял.
— Самохвалов, с нами! Быстрей!
Красноармейцы поняли нас мгновенно. Тут шагала стрелковая рота под командованием старшего лейтенанта. Он с ходу понял, что от него требуется. А требовалось уложить красноармейцев спинами на землю и дружно палить по истребителям из всех стволов.
— Пулемёт! — потребовал я и протянул руку к ДП.
Боец нахмурился и отступил на шаг назад.
— Чирков, передай товарищу сержанту своё оружие, — мгновенно крикнул командир роты. — И рядом с ним будь, вдруг поможешь чем.
Буквально через несколько секунд с неба донёсся очень далёкий рокот самолётных моторов. Все сразу же задрали головы вверх, остановившись на месте. Кто был с глушинкой принялись на них натыкаться, а потом тоже последовали примеру.
Рёв усиливался с каждой секундой. Самолёты уже стало худо-бедно видно даже несмотря на слепящее солнце. Но не знай изначально, где они, были бы потеряны драгоценные мгновения.
Краем уха услышал крики командиров, принявшихся только сейчас разгонять людей с дороги в поле. Сейчас меня интересовали только враги и пулемёт.
Я вскинул тяжеленный ДП вверх, прижал приклад к плечу и стал ждать. Как и раньше во время обычной стрельбы из винтовки я интуитивно знал, куда попаду и попаду ли вообще.
«Рано, рано, рано… ну-у-у… а-а-а-а!» — под собственный внутренний рёв я нажал на спусковой крючок. Кажется, сделал это одновременно с началом стрельбы немецкими лётчиками.
«Дегтярь» бешено задёргался в руках и принялся биться о плечо. Без пистолетной рукоятки стрелять вверх было дико неудобно. Но я всё же справился. Как минимум десять пуль я влепил куда-то в лобовую проекцию. А когда лобастый истребитель пронёсся надо мной в какой-то сотне метров или немногим выше, засадил остаток «блина» ему в брюхо.
«Эх, как жаль, что нет у меня тех патронов, с той головкой, что страшна любой броне, про которые скоро напишут в стихотворении», — отстранённо посетовал я про себя.
Второй самолёт пронёсся буквально тут же, оглушив рёвом. Обострившееся зрение рассмотрело его брюхо в мельчайших подробностях. Вплоть до грязных разводов, появившихся при взлёте с полевого аэродрома. Обратил внимание на выпуклость воздухозаборника или радиатора под передней частью. И особенно резануло взгляд небольшое неубранное колесо под самым хвостом. Последнее так и должно быть или у пилота какие-то проблемы с ним?
— Диск! — крикнул я своему напарнику и бывшему владельцу пулемёта. — Да живей ты! Они на второй заход идут!
Пулемёт оказался в моих руках раньше, чем немцы развернулись и пошли вновь вдоль дороги. Истребители заходили точно на меня. Вокруг на дороге не осталось ни одного человека в радиусе полусотни метров. Стояли только я и мой невольный напарник. Под сердцем вдруг кольнуло. И я, даже не поняв, что совершаю, машинально сделал два шага вправо, чуть не столкнув с ног бойца. В то же мгновение рядом закипела от пуль и снарядов утоптанная сухая земля. Одновременно и я открыл огонь. Теперь я сроднился с «дегтярёвым». Он стал продолжением меня, а каждая пуля чуть ли не моими пальцами ощущалась, которыми я мог ткнуть во врага. В любое место.
Эта дуэль продлилась всего несколько секунд. Помня, что за первым истребителем следует второй, я сохранил часть патронов в магазине для него. И не прогадал. Дюжина пуль, никак не меньше, кучно вошла куда-то сразу позади выпуклости радиатора. И это немедленно дало свои плоды!
Самолёт резко дёрнулся вниз и вправо. И буквально через десять секунд врезался в землю. В том месте вспух огненный шар, тут же затянувшийся дымом и пылью.
Ничуть не лучше ситуация обстояла с ведущим истребителем. Две очереди в лобовую проекцию и длинная очередь при первом заходе в брюхе что-то серьёзно в нём повредили. На моих глазах он попытался набрать высоту и сделать разворот направо. Но вдруг из-под винта и из патрубков позади него на лобовой части толчками стал вылетать чёрный дым. Вираж получился слишком резким для повреждённого мотора. Немец не смог вытянуть и выровнять самолёт. Тот быстро завалился на правое крыло, а потом клюнул носом и вошёл в пике. И так и не выйдя из него ткнулся в землю. В этот раз взрыва не последовало. Останки истребителя за считанные секунды запылали, принявшись источать в чистое голубое небо столб ядовито-чёрного дыма.