л лейтенант от страшной боли в одном из пальцев. Прижатый к земле и крепко связанный он не мог ничего противопоставить своему мучителю. Через минуту тот перевернул его обратно, немного подождал, чтобы немец пришёл в себя, а затем кинул ему на грудь что-то.
— Это только мизинчик. Пока, — сообщил ему сержант. — Немного постругал его, как карандашик. И вот решил показать тебе свою работу. Нравится? У хунхузов научился на Дальнем Востоке. Там такие мастера встречались, что труп могут заставить кричать от боли и вспомнить лицо повивальной бабки, которая его при родах принимала…
Хайнрик не мог отвести взгляда от того, что минуту назад было его пальцем. В какой-то момент его начало потряхивать.
— … а ещё у тебя осталось девятнадцать пальцев. Или всё-таки двадцать, — вновь к нему вернулся слух. Взглянув на сержанта, он увидел, как тот смотрит ему куда-то на низ живота.
— Я расскажу. Только прошу убить меня как солдата, — просипел немец.
— Расскажешь, куда ж ты денешься, мил человек, — покивал боец. — А коли наврёшь, то тебя отволокут вон в тот лесок, привяжут к дереву возле муравейника, вспорют брюхо и оставят умирать. А это произойдёт ой как не скоро. Пару дней будешь кричать, да только шиш кто тебя там услышит. А услышат, так максимум помогут пулей в голову, так как распоротые кишки ни один доктор не залечит.
— Я всё расскажу, — повторил сломавшийся лейтенант. Вся подготовка, стальной стержень характера сломались как спичка при виде отрезанного и очищенного до кости пальца. Собственного.
— Платон Кузьмич, а не чрезмерно вы с ним? — произнёс красноармеец, который находился вместе с сержантом, когда к мосту подъехали грузовики с диверсантами, после того, как пленник сообщил всё, что знал и был утащен бойцами куда-то подальше от моста.
— Вошкаются с ним пусткай другие, а нам нужно выполнить приказ. И как я это сделаю — моё личное дело, — отрезал он. — Ты думаешь, мне самому нравиться такое вот делать? Да только или вот такой палец, или нужно превратить его всего в кусок кровавого мяса. Ломает людей не только боль, но и вид своей крови, и мысли вот тут, — он коснулся пальцем виска, — где он представляет будущие пытки. Некоторых и пытать не нужно, достаточно нос разбить, описать что с ним скоро будут делать и дать немного времени всё в голове представить.
— Он же военный. Как и мы. Не рассказал бы, так его в расход по-простому и дальше сами, — продолжал хмуриться красноармеец. — Или в плен.
— Молод ты ещё, не знаешь, что такое война, — грустно сказал сержант. — Мы благодаря этому пальцу сохранили не одну жизнь у наших. А вот насчёт военного ты ошибаешься. Сейчас он не как мы. Ты какую на нём и остальных немцах форму видишь?
— Командирскую. Нашу.
— Вот о том и речь, Ваня. Солдат, который надел вражескую форму и пробрался в тыл чтобы совершить диверсию не попадает ни под одну конвенцию о военнопленных. Он как пёс шелудивый, которого хоть палкой забей, хоть в мешке в омуте утопи.
— Товарищ капитан…
— Всё, хватит, — резко прервал бойца «сержант». — Ступай к нашим и приведи на мост семерых. А я пока пойду переоденусь. Этого в грузовик и в тыл. Нам ещё есть о чём с ним поговорить. И раскидайте десяток трупов рядом с мостом, чтобы создать видимость боя.
Через полчаса вдалеке показался немецкий дозор на двух мотоциклах. Остановившись в полукилометре, они принялись рассматривать объект. «Сержант», уже переодетый в форму Больгера, взял свой автомат за ствол и поднял прикладом вверх. Чуть поддержав так, сделал несколько движений вверх-вниз. После чего повесил оружие на плечо и принялся ждать.
Один из мотоциклов тронулся с места и вскоре оказался рядом с мостом.
— Доброго дня, камрады! — крикнул пассажир, когда транспортное средство остановилось и смолкло.
— Доброго дня, фельдфебель, — на прекрасном немецком ответил ему «сержант». — Мост наш, можете передать, что колонны могут идти.
— Яволь, — козырнул мотоциклист. Было видно с каким облегчением он выдохнул, получив ответ. Возможно, не был до конца уверен, что под чужой формой скрываются свои. Как только мотоцикл укатил обратно, «сержант» крикнул в сторону блиндажа:
— Шилов, звони на батарею, чтобы готовились встречать фашистов! Скоро появятся, гады.
— Есть, товарищ капитан! — донеслось в ответ.
Через десять минут вдалеке загрохотали моторы и гусеницы. А ещё через пять показалась первая бронетехника с крестами на броне. Танки, несколько «двестипятьдесятпервых» и грузовики, которые тащили орудия. Впереди катили мотоциклы.
Капитан и несколько его бойцов так и стояли недалеко от моста, всем своим видом демонстрируя спокойствие.
Едва первый танк приблизился к мосту, как открыли огонь замаскированные советские «сорокопятки». Снаряды били точно и зло. За несколько секунд вспыхнули четыре бронированных машины с белыми крестами.
Красноармейцы мгновенно упали на землю и очередями из автоматов уничтожили мотоциклы с их экипажами. К ним присоединились пулемёты из замаскированных огневых точек, которые принялись уничтожать гитлеровцев, посыпавших наружу из «ганомагов» и грузовиков.
Новый залп противотанковых пушек — и появилось ещё четыре чадных костра. А потом ещё и ещё. Противотанкисты били быстро и метко с двух-трех сотен метров с другого берега реки. Немецкие танки не успевали их заметить, как получали «бээр двести сорок» в борт, в корму или даже в лоб, который не всегда выдерживал бронебойный подарок на столь губительно-близкой дистанции. Если танку требовалось два попадания или три, то артиллеристы не жалели снарядов. Иногда после попадания с танков отлетали экраны, усиливающие бронирование. И следующий выстрел из пушки уже насмерть разил тяжёлую машину. На столь близкой дистанции броня немецких танков не выдерживала такой горячей встречи.
Уже через минуту после первых выстрелов «сорокопяток» среди колонны и рядом с ней вспухли разрывы от мин БМ-37. Немецким «ганомагам» и «двойкам» порой хватало близкого взрыва от мины калибром восемьдесят два миллиметра, чтобы встать и задымить. Их броня не выдерживала крупные осколки. При прямом попадании машина мгновенно окутывалась огнём и дымом, а её экипаж погибал.
Разгром немецкой колонны был катастрофический.
Всё это случилось благодаря точной информации о том, когда, где, кто и как решит захватить важный мост. Капитан НКВД Ефимов мысленно пожелал удачи тем разведчикам, которые сумели добыть столь важные данные и настолько оперативно их передать. Это по-настоящему было чудом.
Когда от колонны ничего не осталось, красноармейцы отступили, перед этим подорвав мост, не пожалев для этого взрывчатки.
По планам немецкого командования был нанесён сокрушительный удар.
ГЛАВА 1
Я пришёл в себя в чаще леса в яме под старым выворотнем. Хоть убей, но не помню, как здесь оказался. Последнее, что в памяти осталось, это мой бой на дороге среди горящих танков. Я уничтожал гитлеровцев из автомата, из пистолета и с помощью гранат, забирая последние у самих же врагов. Иногда останавливался на несколько секунд, чтобы нашептать заговор на М-24 или М39, после чего отправлял их в танк или броневик. Порой попадал под случайную пулю или осколок. Но кроме толчка либо слабого удара не ощущал ничего. Только одежда страдала и пару раз повредило оружие в руках. От ран меня спасал защитный заговор. Как чувствовал, что он будет кстати.
«Интересно, на сколько лет я постарел? — подумал я, когда выбирался из укрытия. — Лет десять ушло или, надеюсь, меньше? И какого чёрта меня потащило на эту клятую дорогу? Там и так уже горело всё и вся».
Оправдать своё временное помутнение ничем другим не мог, как целой кучей заговоров, наложившихся на мою тушку. Ну, и общая усталость тоже, полагаю, сыграла свою роль. Я же без году неделя, как стал магом. Думаю, и тело, и разум должны постепенно привыкать к подобной нагрузке. А я птицами командую и боеприпасы усиливаю, себе бодрости добавляю, чтобы белку в глаз бить и невидимость набрасываю. И всё это буквально в один промежуток времени. Ах да, ещё и защиту использовал, основанную на сжигании будущих лет жизни. Вспомнив об этом моменте, я немедленно посмотрел на свои руки. Боялся увидеть морщинистые, сухие и трясущиеся ладони старца.
— Хм?
Руки если и изменились, то в лучшую сторону. Ни морщинки, ни пигментного старческого пятнышка, ни малейшего тремора. Наоборот, они выглядели крепкими с гладкой кожей. Только очень грязные. Что неудивительно, если вспомнить, что я делал и где очнулся.
И тут меня пробило очередным воспоминанием. Я как будто вновь оказался на дороге. Под коленом слабо дёргающийся гитлеровец, левой рукой я задираю кверху его голову, а правой всаживаю ему в шею кинжал. При этом громко произношу заговор на приношение немцы в жертву. Когда я взял заёмную силу и энергию, обратившись к славянским богам, совсем не помню. И зачем я это сделал тоже в памяти ни-че-го не ос-та-лось. Могло меня ранить? Под заговором вряд ли или это должен был быть выстрел в упор из танковой пушки. Или я увидел, как стремительно стареет тело и прочитал заговор, чтобы откатить это? А затем принёс в жертву фрица, на свою беду оказавшегося у меня под рукой, чтобы не тянуть с долгом? Вот в это верю больше. С тем помутнением сознания вполне мог использовать заёмную силу, а затем тут же расплатиться по долгам. Хм, ведь, у меня всё получилось. Я не просто не потерял годы жизни, но и как бы не помолодел на пару лет. Выходит, я нашёл некий обход жёстких условий, чит, так сказать? Или Книга либо высшие силы, если они существуют, меня однажды поставят на место?
Я невольно передёрнул плечами от таких мыслей.
— А ведь я ещё что-то и писал на танке или грузовике, — пробормотал я. — Вот фрицы охренеют, если надпись сохранилась. Или даже не обратят внимание. Одно из двух.
Самочувствие было двояким. Изнутри меня распирало от энергии. Обычной, не магической. Словно как следует выспался, отлично позавтракал и закинулся витаминами с тоником. И одновременно меня, если так можно сказать, рвало на части, морозило и обжигало. Как будто с одного бока в меня дует тепловая газовая пушка, а с другого веет леденящим холодом из промышленного морозильного бокса, где бутылка с водой замерзает за полчаса.