Способ быстро и без проблем покинуть город нашёлся чуть ли не сам. Во время поисков мешков для документов я услышал разговор фрица по телефону с неведомым абонентом. Немец упомянул отделение из роты пропаганды, документы на которое сейчас оформляются. Шестое чувство подсказало не проходить мимо. И в результате в мои руки «попал» штабс-фельдфебель с полным набором документов, позволяющих свободно перемещаться по городу и за его пределами, общаться с гражданским населением, частями вермахта, СС, местной полиции и охранными подразделениями с использованием военнопленных и задержанных для сбора материала.
«Штабс» командовал шестью шутце и одним ефрейтором, которые с комфортом перемещались в автобусе. Чуть позже узнал, что это был трофейный советский командный автобус ГАЗ-05–193. Машина с личным составом ждала своего командира на соседней улице. Держа фрица за запястье левой рукой, чтобы подчиняющий заговор не слетел, я дошёл с ним до автобуса. Пятеро из работников, трудящихся на ниве пропаганды сладко спали. Бодрствовали два рядовых, включая водителя.
Увидев это, я поблагодарил судьбу и удачу, после чего быстренько всех перестрелял. Когда последняя пуля из барабана вынесла мозги дрыхнущему немцу, пустившему струйку слюны из приоткрытого рта, то сам поразился, как быстро и легко всё прошло.
«Надо же, становлюсь настоящим жнецом смерти», — пронеслась в голове короткая мысль.
Зачарованный «штабс» с моей помощью перетащил водителя из кабины в салон и затёр кровавые следы на кузове. После этого сел за руль и покатил в сторону подвала, где меня ждали товарищи. Я пристроился рядом с ним на пассажирском сиденье, держа руку на его ноге для продления действия и усиления заговора. По пути нас остановили только два раз. В последний недалеко от нужного мне места. Улица для техники оказалась закрыта. Требовался особый пропуск. К счастью, у автобуса германских пропагандистов таковой имелся.
За время моего немалого отсутствия никто в подвал не совался, если судить по устроенному мной завалу. Мы с пленником в четыре руки кое-как откинули в сторону часть мусора и подобрались к двери, после чего негромко я окликнул товарищей:
— Народ, это я. Здесь вы?
Через секунду услышал знакомый голос латыша:
— Здесь, здесь. Куда ж мы денемся отсюда. Знатно ты нас привалил. Сами тихо не вышли бы.
Убрав остатки завала, я завел фрица внутрь и тут же ударил его ребром ладони под основание затылка. Тот рухнул как подрубленный.
Из угла донёсся тихий детский голосок:
— Настоящий фашист? Так ему и надо!
— Уезжаем, Саш. Я транспорт нам добыл. Только внутри, хм, — я машинально покосился на горожан, — грязно. Вытаскивать и чистить будет долго и опасно.
— Я взгляну? — вопросительно сказал он.
Вдвоём мы поднялись из подвала и забрались в салон автобуса. Внутри всё пропахло кровью. Да и пропиталось тоже. Первый же заглянувший сюда патруль поднимет тревогу. Но других вариантов выбраться из Житомира у нас не было.
— Как бы закрыть их, а? — вздохнул Панкратов. — У нас же дети.
До меня только сейчас дошлая вся соль ситуации. Во время войны на Украине и на службе в органах я серьёзно очерствел. Как говорят психологи: случилась профдеформация. Я из-за своего, так сказать, украинского «стажа» каждый год катался проходить упрощённую ВВК, где основной упор был сделан на проверку устойчивости психики. И таких со мной набиралось под два десятка человек. Нас там то тесты заставляли проходить, то проводили релаксацию чуть ли не лёжа на ковриках под успокаивающую музыку. В общем, я так привык к смерти и трупам, что свою картину мира перенёс на окружающих, забыв, что те дети и обычные гражданские.
— Сейчас что-нибудь придумаем, — ответил я ему.
— Да вытаскивать их нужно, чего тут думать. Не поместимся мы внутри со всем этим барахлом и мертвецами.
В салоне было полно рабочих материалов роты пропаганды. Картины с фюрером, карикатуры на евреев и большевиков, плакаты с надписями на немецком, русском и украинском о том, как же хорошо, когда к тебе в дом пришла великая и щедрая Германия. И так далее в том же духе.
Действовать пришлось очень быстро, чтобы в случае, если нас заметят за выносом тел, то не успели никуда сообщить до отъезда. Я подогнал автобус почти вплотную к спуску в подвал дверью к лестнице. А потом Хари быстро и ловко стащил внутрь убитых. Солдатскими накидками и большими кусками чёрной ткани, которые использовали немецкие фотографы, мы застелили пол и часть сидений, чтобы скрыть кровь. Там, где не хватило материи пришлось ставить какие-то чемоданы и ранцы с личными вещами фрицевских вояк.
— Быстрей, быстрей! — поторопил я товарищей, увидев, как из-за угла в конце квартала вывернула пара караульных, посмотрела на автобус и целеустремлённо зашагали в нашу сторону.
И сам шагнул навстречу гитлеровцам.
— Герр шарфюрер, — чуть вытянулись патрульные передо мной и следом потребовали документы и объяснить причину нахождения в закрытой части города.
Я показал им свои «корочки», затем достал из автобуса пропуск. В этот момент из подвала показался сторож с двумя детьми и Хари. При виде немцев гражданские замерли и чуть не бросились назад. А латыш схватился за автомат.
— Живее их грузите! — громко крикнул я. — Если боятся, то дайте им шоколадку, — после чего повернулся опять к патрульным. — Мы действуем вместе с ротой пропаганды. И нам нужны местные жители, дети в основном и женщины. У этих ещё и фактура хорошая, ни на каком хуторе похожих не найти.
Хари мгновенно сориентировался и стал подталкивать в спину обитателей подвала, что-то тихо шепча им на русском. В этот момент появился Панкратов. При виде офицера в высоком звании и из серьёзной службы патрульные окончательно потеряли желание лезть в наши дела. Отдав честь, они торопливо убрались обратно.
— Нужно будет опять завалить подвал, — произнёс Сашка, смотря в спину уходящим гитлеровцам. — Они обязательно сунутся в него. И когда увидят трупы, поднимут тревогу.
Так мы и сделали.
Из Житомира выбрались даже легче, чем въехали в него несколько дней назад. Пропуск, доставшийся нам от пропагандистов, работал не хуже того, который я с помощью заговора заполучил тогда, когда приехали в город за взрывчаткой.
Стоило нам оказаться среди своих, и парни чуть не задушили и не переломали нам рёбра от радости. Даже здоровяку Хари пришлось нелегко. Как только первые страсти поутихли, Витька утащил командира в сторонку, так как Сашку ждали шифровки из штаба.
После диверсии на железнодорожной станции Житомира командование отозвало нашу группу из немецкого тыла. Всех нас — я не был исключением — это решение сверху расстроило. Мы вошли во вкус и уже готовились совершить новую диверсию на «чугунке». Сидя в подвале, даже успели начерно составить план будущей операции и на трофейной карте прикинуть место. А тут… Но приказ есть приказ. Почему-то мне особенно не хотелось возвращаться. Шестое чувство подсказывало, что это может быть связано со мной. Только не мог понять связано с хорошим или плохим? И то, и особенно другое мне было не нужно. Как там говорится у классика? Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. А всё потому, что «любовь» идёт с такого верха, где не бывает чего-то одного и всегда имеет двойное и тройное дно. А то и больше.
Вытащенных из Житомира гражданских мы пристроили в какой-то деревушке к северо-западу от города в паре десятках километров. Здесь была болотистая глушь с кучей рощ, перелесков и оврагов, куда оккупанты ленились совать нос. Никакого гарнизона не было и в помине, только четвёрка полицаев, вооруженная захваченными немцами на складах длинными «мосинками». И конечно староста. Куда же без этой характерной черты на захваченных советских землях. Его-то я и подчинил заговором, чтобы узнать обстановку, царящую в этом поселении. И знаете, что? Всё оказалось далеко не так плохо. И староста, и пара полицаев работали на партячейку, которая руководила партизанским отрядом и партийными с комсомольскими активами, скрывающимися на данной территории. Себя мы выдали за окруженцев, пробивающихся к своим. Поели, отмылись в баньке, постирались, переночевали и с рассветом покинули деревню.
Заодно отсортировали те бумаги и карты, которые я забрал из кабинета Блобеля. Примерно две трети по уверению Сашки были просто мусором, который особой важности не нес. Эти бумаги мы спалили в деревенской печке. Оставшиеся разделили на пять тонких пачек. По одной на брата.
Практически до линии фронта мы добрались на попутках. С помощью подчиняющего заговора я охмурил какого-то индентанта в звании майора, возглавлявшего колонну из четырёх грузовиков под охраной лёгкого броневика с крупнокалиберным пулемётом в открытой башенке. Мы загрузились в один из «блитцев» под хмурые и слегка удивлённые взгляды солдат, что уже там сидели на лавках. Наши с Сашкой звания и принадлежность к СД помогли избежать ненужных расспросов. Хари щеголял в той же форме, которую получил в Житомире моими стараниями. У нас с Сашкой была новая, на которую мы перешили знаки отличия со старой. А Иван с Виктором натянули поверх своего камуфляжа немецкие камуфлированные куртки-накидки. Все кроме меня и Панкратова носили шлемы. А те уже по моему предложению закрыли их камуфляжными чехлами, сшитыми на скорую руку из трофейных накидок. Получилось очень неплохо. Я про общий вид парней. Сплошной камуфляж сверху и немецкие сапоги снизу нивелировали торчащие штаны советского камуфляжа. Да и не думаю, что простая немецкая «махра» особенно прям уж разбиралась в видах маскировки, что своей, что чужой. Тем паче что с советской маскировочной формой почти никто не сталкивался из них. Вещь эта очень редкая. Много такой формы осталось на складах, попавших в руки гитлеровцев этим летом, и ведь всё так и случилось. Штаны моих товарищей не заинтересовали никого, кто их видел. Ах да, хочу ещё сказать, что камуфляжные накидки делали сразу две работы. Они притягивали к себя чужие глаза и закрывали знаки различия. Все фрицы, видя меня с Сашкой, носящих погоны и петлицы СД, считали, что и остальные в нашей команде такие же «безопасники».