— Так, рассказываешь только о тех сбитых истребителях и больше ни о чём, — принялся инструктировать меня Панкратов по пути в штаб, где меня ждал корреспондент. — Про личную жизнь не касаешься, о прошлом тоже. О делах в тылу фашистов тоже. Про потерю памяти тем более. Нафиг сдался настолько контуженный герой, народ не поймёт. Мужик, конечно, в курсе что спрашивать можно, а что нет, но эти газетчики народ энергичный, часто входят в раж и обо всём на свете забывают, за что потом получают по рогам. Поэтому ты тоже следи за своими словами.
«Да уж я-то точно прослежу, — хмыкнул я про себя. — Уже который месяц слежу, что говорю и что делаю».
Насчёт его слов про «нафиг сдался» могу предположить только то, что народу не нужно показывать, что сражаются с врагом косые-хромые. Вдруг кому в голову придёт мысль, что, мол, дела совсем худые, раз подобные вояки не в госпитале лечатся, а проявляют чудеса героизма на фронте. Хотя, могу и ошибаться. Я с менталитетом современной эпохи сильно не в ладах.
— И ещё вот, — он достал из командирской сумки две наградные коробочки. — Цепляй к гимнастёрке. Перед газетчиком ты должен быть с наградами.
В одной коробочке обнаружилась медаль За Отвагу. Почти точно такая же у меня осталась в будущем. Во второй Красная Звезда. Первую я точно заслужил. А вот вторая награда — это завуалированный знак расположения ко мне кремлёвского правительства.
— Тебе хотели вручить их официально в штабе и тут же свести с газетчиком. Я насилу смог тебя отстоять. Объяснил, что если ты не поспишь хотя бы пару часов, то потеряешь сознание в процессе награждения или фотографирования, — сказал Панкратов. С его помощью удалось разместить на гимнастёрке медаль и орден по всем правилам. Сам я точно бы не справился. Все статуты напрочь вылетели из головы.
Корреспондентом оказался мужчина лет на десять старше меня с серым от усталости лицом и покрасневшими от недосыпа глазами. У него, как у сотрудников особых отделов на форме красовались знаки политсостава. Конкретно данный мужчина был младшим политруком.
Военкор первым протянул мне ладонь для приветствия.
— Гуров Сергей Сергеевич, — устало улыбнулся он мне.
— Дианов Андрей Михайлович, — пожал я ему ладонь.
Лишних вопросов он не задавал. Мне показалось, что он уже без меня составил свою статью. Требовались лишь фотографии. В конце нашей встречи он посетовал, что не получится заснять меня на фоне сбитых самолётов.
«Эх, жаль, что у меня не было с собой нормального фотоаппарата, когда громил станцию в Житомире. Вот где кадры так кадры были», — промелькнула в моей голове мысль.
Только попрощался с военкором и стал строить планы на отдых и ряд задумок, которые созрели в голове, пока чудесил в немецком тылу, как Панкратов вновь огорошил.
— Ты завтра с утра летишь в Москву, — сообщил он.
— Это ещё зачем⁈
— Награждать тебя будут. Забыл уже?
— Чёрт, — чертыхнулся я. — Забыл, Саш.
Вставать пришлось аж в три часа, чтобы успеть на перекладных добраться до аэродрома.
«Зря спешил только», — пришла в голову мысль, когда оказался рядом с СБ. Точнее даже ПС — пассажирская версия скоростного бомбардировщика. Скоростного по мнению конструкторов, так как к началу войны эта летающая машина уже устарела.
Вылет задерживался по непонятным причинам. Через час рядом с самолётом остановился ГАЗ и из него четверка бойцов вытащила носилки с раненым, которые аккуратно занесли в салон. После этого ожидание продолжилось. И только ещё спустя тридцать пять минут на «эмке» подъехали два майора из интендантов с огромными туго набитыми портфелями. Оба залезли в салон и крепко прижали к груди свою ношу. И только после этого пилоты сообщили о скором взлёте. Вместе с раненым нас набралось пять человек. Я, какой-то капитан из артиллеристов, те два майора и раненый. Влезла бы ещё парочка, но носилки занимали много места. Практически половина салона оказалась заполнена ими.
Компания подобралась та ещё. Странно, что ради нас, далеко не генералов, вдруг решили гнать в столицу целый пассажирский самолёт. Или всё дело во мне? Это меня страстно желают видеть в Кремле, а остальным повезло оказаться довеском?
Полёт с самого начала выдался нелегким. Стоило бывшему бомбардировщику, перешитому в пассажирский, мать иху, лайнер, подняться на полагающуюся высоту, как все мы стали мёрзнуть. Штурман откуда-то выудил потрёпанные шинели и раздал нам. Раненого накрыл двумя.
Потом вдруг самолёт рухнул вниз и совершил пару манёвров, от которых мои внутренности чуть не поменялись местами. Как минимум печень очень хотела столкнуть сердце с насиженного места, а желудок заменить собой пищевод.
— Немцы! — с трудом услышал крик пилота. — Попробую оторваться! Вы там держитесь!
— Ну всё, отвоевались, — произнёс один из майоров.
Я вцепился руками в сиденье и принялся шептать заговор, прося защиты у славянских богов. В такой ситуации спасти меня может только он.
В какой-то момент в иллюминаторах замелькали верхушки деревьев.
— Падаем! — по-бабьи вскрикнул всё тот же интендант. — О, господи!..
Потом ему пришлось заткнуться, так как самолёт принялся резко набирать высоту. От этих качелей меня стало подташнивать. Оба майора сидели бело-зелёные. Капитан на удивление держался стойко. только побледнел немного. Но полагаю, что я сам выгляжу также.
«Им бы бедолагам пакетики аэрофлота», — вдруг подумалось мне при взгляде на интендантов. А потом неожиданно вспомнился анекдот на эту тему.
Летит самолет.
В нем одного рвет, а все остальные пассажиры косо посматривают на него, но ничего не говорят.
Стюардесса видит, что пакет у него вот-вот наполнится, а запасные все закончились. И решает отойти из салона и принести их запас. Но когда она вернулась, то увидела
такую картину: у всех пассажиров кроме первого бедолаги тошнота. Девушка в ужасе думает, что ей конец, что причина рвоты в несвежей еде, которую она недавно разнесла пассажирам. С трудом находит в себе силы спросить у пассажира, которому принесла пустые пакеты:
«Что случилось с этими людьми?»
Тот отвечает:
«Да, понимаете, они все стали спорить польётся у меня из пакета через край или нет. А я взял и отхлебнул».
— Всё, отбились. Улетели эти гады назад. Видать топливо заканчивается или боеприпас весь отстреляли до железки! — обрадовал нас приятной новостью всё тот же пилот, который единственный из всего экипажа с нами общался, надрывая горло. Или все остальные в прошлых рейсах охрипли?
В Москве нас встречали. Раненого забрал санитарный автобус, а нашу четвёрку отвезли в гостиницу. Как мне ни хотелось прогуляться по старой столице и сравнить свои впечатления, я решил потратить время с умом. Просто как следует отдохнуть. В половине десятого вечера ко мне в дверь постучались. Открыв её, я увидел молоденького щеголеватого сержанта ГБ. Такого хоть прям сейчас на агитплакат фоткай.
— Товарищ Дианов? — спросил он меня. Я вышел к нему в гражданской синей рубашке навыпуск и пижамных штанах выпуска конца тридцатых тёмно-серого цвета в едва заметную тончайшую светло-серую вертикальную полоску. Пижамного верха у женщины, у которой я купил штаны и кое-какое бельишко ещё до рейда к Житомиру, не было. Штаны же были в прекрасном состоянии и точно моего размера. Из-за этого и решил их взять.
— Да.
— Можно ваши документы?
— Разумеется. Сейчас принесу. Проходите внутрь. Чего в коридоре топтаться и любопытных смущать, — произнёс я.
Внимательно рассмотрев моё удостоверение, сержант вручил мне конверт из желтоватой бумаги.
— Это ваш пропуск. Быть к восьми утра в форме со всеми наградами, без оружия.
— Ясно.
Пропуск привёл меня в Большой Кремлёвский дворец, в одном из залов которого должно было состояться награждение. Как оказалось, приказ явиться к восьми означал обычную перестраховку. В армии и МВД — это стандартное дело. Кто из служивших не стоял по паре часов на плацу или в не сидел в «ленкомнате», пока ждал высокую комиссию? Думаю, что таких нет. Правда, среди награждаемых хоть и было полно людей в форме, но попадались и обычные гражданские. Их манеры и походка ясно показывала, что если они и имеют отношение к армии, то сильно опосредованное.
Далее нас расставили по ранжиру и принялись подробно инструктировать, как и что делать, что говорить, как отвечать, как двигаться и куда. Ничего нового для себя в этом действе я не нашёл. Сам я в Кремле не бывал на подобных мероприятиях, но знаком с парнями по СВО, кто бывал на награждении и кому жал руку Путин. Примерно то же самое они и рассказывали, что я видел и наблюдал лично в этот момент.
Нас набралось тридцать один человек. Четверо штатских, остальные армейские и энкавэдэшники. Первых значительно больше, чем вторых. Несколько генералов, половина полковников и подполковников, значительно меньше майоров и несколько капитанов с лейтенантами, в числе которых был я.
— Ты тут уже бывал? — шепнул мне старлей с петлицами танкиста. Высокий, выше меня на пяток сантиметров, подтянутый, выбритый до синевы брюнет лет двадцати семи.
— Нет, — тихо ответил я ему. — Мне другие награды вручали на месте в штабе.
— Ясно. У меня также. Интересно, как здесь всё пройдёт… — сказал он и замолчал на полминуты. Потом не выдержал и вновь зашептал. — Интересно, фотографировать нас будут? Я бы взял карточку, чтобы показать в полку и потом отправить своим. Я сибирский, из Кемерово. Слышал?
— Слышал. Сердце Кузбаса.
— Точно! — ещё больше оживился он. — Там такая красота!
Тут рядом с нами появился старший лейтенант с гэбэшными петлицами. Он уставился на нас ледяным взглядом:
— Товарищи, прекратите разговоры. Помните, где вы находитесь.
— Простите, — покраснел танкист.
Спустя полчаса двери в зал, наконец-то, распахнулись. Через них к нам вошли трое мужчин. Узнал я только Берию. Нарком НКВД внимательно провёл взглядом по шеренге и, как показалось, дольше остальных рассматривал меня.