– Он правда выздоровеет? – спрашивает Алиса.
– Обязательно. Как только у него вырежут все лишнее. Они вскроют череп за ушами, и даже следов не будет заметно, – отвечает моя невеста.
Они же говорят обо мне, соображаю я. Я не хочу, чтобы мне делали операцию. Я боюсь. Вновь пытаюсь заговорить, но теперь уже не ощущаю своих губ.
Официант толкает коляску, груженную пивом. Я надеюсь, что он меня не видит, везет пиво другим клиентам, но он подходит прямо ко мне.
Отворачивает край скатерти, испачканной кровью, и спрашивает:
– Все как обычно, правильно?
Я отрицательно качаю головой.
– Как, ты не хочешь немного погулять? Они уже приготовили иглы, не заставляй меня терять время. Ты же знаешь, что тебе нехорошо. Дай-ка мне ручонку, я помогу тебе подняться.
Я протягиваю руку. Она кажется мне огромной, раздувшейся, словно воздушный шар. Моя рука. Я должен что-то вспомнить…
– Ручонку! – требовательно повторяет официант.
Рука. Я сплю. Сплю. Мне удается вновь обрести губы. Я слышу свой голос:
– Я сплю. Это кошмар. Меня здесь нет. Я сплю.
Пытаюсь почувствовать свое тело, спящее на кровати, и открыть глаза. Сцена теряет глубину, как спектакль на телеэкране. Надо сосредоточиться на переключении каналов, чтобы направить происходящее в верном направлении.
Это сон, но послушный моей воле. Что не в моих силах, так это его прекратить. Словно я отталкиваю набегающую морскую волну рукой. Вода уступает силе моей воли, но затем все равно наплывает на меня.
– Все, покончим с этим, – говорю я. – Алиса мертва. Валентина у себя дома. Я сплю.
Обеих женщин затягивает пелена дыма, клиенты выцветают, официант растекается серым пятном. Я поднимаюсь и иду по площади. Там, куда падает мой взгляд, предметы обретают форму. Я заставляю появиться стены, брусчатку мостовой.
Прохожу сквозь толпу, люди будто сделаны из потрескивающего льда. Напряжением воли я устраняю их голоса и другие звуки.
Тишина.
– Ты где? – зову я.
– Здесь, – слышится слабый голос, как будто за сотни километров от меня.
– Где это «здесь»?
– Здесь.
Голос звучит из глубины собора. Толкаю дверь и вхожу.
В соборе полная темнота. Я делаю усилие и вижу неф, скамьи, алтарь.
– Я тебя не вижу.
– Я здесь, поспеши.
В глубине собора, прямо за главным алтарем, вспыхивает луч света. Фрески на стенах являют собой кадры из фильмов ужасов: Фредди Крюгер сжимает в когтях Мадонну, Джейсон рубит топором апостолов, Ганнибал Лектер мечет дротики в святого Себастьяна.
– Я здесь.
Иду вдоль нефа к алтарю. Сцена теряет краски. Передо мной стол и стулья. На одном из них сидит человек, которого я хорошо знаю. У него мое лицо и мое тело.
Он дает мне знак сесть рядом.
– Привет, Компаньон, – здороваюсь я. – У меня к тебе несколько вопросов.
Он кивает:
– Знаю. Я это понял сразу же, как только ты втянул меня в твой сон. Ты поступил правильно, мне тоже многое нужно тебе рассказать.
В наших солнечных очках отражается бесконечность.
– Сандроне! Черт! Сандроне, просыпайся! – Голос молотом бил в мои перепонки. Я что-то пробормотал. – Сандроне! Ну же!
Я почувствовал, что меня тянут за руку. Веки словно склеились. Губы тоже. Горло пылало.
– Арг…
– Сандроне!
Меня пытались посадить. Я сделал усилие и открыл глаза. В зрачки больно ударил свет. Я вновь зажмурился. Пощечина. Еще одна.
– Аххр, – захрипел я. – Аххр…
Опять открыл глаза. Перед ними все вращалось дикой каруселью. Надо мной склонилось лицо. Сильвия. Я закрыл глаза.
– Со мной все в порядке, – выдавил я. – Дай мне… пару минут, и я приду в себя. – Язык с трудом шевелился, шершавый, как картонный.
– Нет, ты должен встать сейчас же. Я тебе помогу.
Она вцепилась в мои ноги и поставила их на пол. Они показались мне отлитыми из резины. Как и все мое тело.
Попробовал еще раз открыть глаза. На этот раз комната выглядела лучше. Стены стали на свои места. Я почувствовал рвотные позывы, желудок сжал сильный спазм. Но безрезультатно. Потому что все уже вышло раньше. Весь живот был в блевотине.
– Все нормально, – повторил я более твердым голосом. – Сейчас встану.
Я сделал попытку встать и, если бы Сильвия не успела поддержать меня, упал бы навзничь.
– Шагай. Давай, будь молодцом. Шаг, вот, еще один.
Я едва переставлял ноги, пока не начал чувствовать их. Каждый шаг отдавался болью в висках.
– Хватит, Сильвия. Мне уже лучше. Дай я сяду, пожалуйста. – Вонь рвоты обволокла меня.
– Садись на этот стул. Сейчас я вызову врача.
– Нет, нет, мне уже лучше. Видишь, я разговариваю, соображаю. Сейчас приду в себя. – Мозг еще работал в двух измерениях: на дне глаз отражался полумрак собора и луч света над алтарем, а напротив стояла Сильвия и смотрела на меня, как на одного из своих подопечных, с профессиональным интересом.
– Сколько ты их принял? – спросила она.
– Дай подумать… кхм… только две, – соврал я.
– Ты уверен?
– Клянусь.
– Нельзя принимать снотворное с алкоголем, может крыша съехать.
– Да я выпил всего ничего. – Я прилагал огромные усилия, чтобы голос не походил на голоса мультяшных ведьм, но это мне не удавалось. – Слушай, подруга, сядь и не строй из себя занудную мамашу.
Сильвия уселась напротив меня на кровать, выбрав место, каким-то чудом избежавшее моих желудочных извержений.
– Я вернулась домой как раз в тот момент, когда тебя всего крючило и рвало. Ты понимаешь, что мог умереть от удушья, идиот?
– Но этого же не случилось. – Кто-то дятлом долбил мне в темечко. Голова просто раскалывалась от боли.
Тон Сильвии стал мягче:
– Сандро, что-то не так? Ты переживаешь из-за работы? Поговори со мной, я твой друг, черт тебя побери!
Я изгадил ей кровать, она обнаружила меня нажравшимся снотворного, а я не знал, что ей сказать. Все опять поплыло перед глазами, и я вперил взгляд в какую-то точку на стене, пытаясь остановить ускользающую действительность.
– Сильвия, прости меня, но сейчас мне слишком хреново, чтобы говорить. Пожалуйста. Позволь мне принять душ, потом я объясню тебе все. Правда.
– Иди. Я дам тебе переодеться. Только потом поговорим обязательно.
После душа, натянув чистую рубашку, я почувствовал себя мерзавцем, то есть намного лучше. И мне даже удалось сварганить для Сильвии историю, которая едва стояла на ногах и вообще, по-моему, выглядела идиотской.
Она, конечно же, мне не поверила, но мой мозг еще не заработал на всю катушку, и я был не в состоянии придумать ничего более пристойного. Ограничился тем, что, приведя в норму простейшие функции организма, словно заевшая пластинка, повторял инструкции, полученные от Компаньона.
Контроль над ситуацией теперь перешел в его руки. Все мои блестящие умозаключения, согласно его оценке, оказались полным бредом, а у меня не осталось ни капли сил, чтобы оспорить это. Мне оставалось только пасть к его ногам и просить совета. Конечно же, он прав, потому что разбирается в жизни лучше меня, не отвлекается на банальности типа человеческих чувств, не комплексует по поводу зла и добра и не ломает голову над тем, что правильно, а что ошибочно.
Все происходящее представляется моему Компаньону просто суммой событий. Он смотрит на мир, словно энтомолог на насекомое через лупу, – с любопытством, но бесстрастно. Никаких грез, только факты. Отлично, командуйте, мистер Спок. [4] Вероятно, под действием снотворного, которое еще гуляло в моей крови, или, может, из-за странного состояния между сном и бодрствованием какая-то пружина внутри меня ослабла, и я был рад пассивно следовать за своей копией, не совершая больше никаких глупостей.
Отныне, какую бы хреновину я ни учудил, все претензии к моему Компаньону. Я в отпуске. Офис закрыт. Абонент, вызываемый вами, в настоящий момент недоступен.
В четыре утра я покинул квартиру Сильвии, звонком подняв с постели мою клиентку. В этот ранний час чертова Старуха была в отличной форме.
5
– Побойтесь бога, сейчас только пять утра, – канючила графиня Карапелли, сидя в роскошном кресле в стиле Людовика XV. – Чего еще вам рассказать о Николо?
– Августа, прекрати строить из себя невинного ребенка. – Вот уже четверть часа Роза Гардони пыталась убедить свою подругу быть откровенной с нами и начала терять терпение.
А я тем временем, из последних сил держась на ногах, дышал по разработанной мною методике, стараясь не упасть со стула. Я до сих пор чувствовал себя отвратительно.
– Мы подняли тебя в такую рань, потому что это очень важно. Речь идет об убийстве моей внучки, не забыла? – тоном тюремной надзирательницы осведомилась Старуха.
– Я понимаю, Роза. Мне очень жаль, но я-то тут при чем?…
– Ты ни при чем, – ответила Старушенция строго. – Но твой шофер – очень даже при чем. Мне нужно, чтобы ты ответила на вопросы синьора Дациери. Прямо сейчас.
– А нельзя перенести на завтра? Если я не высплюсь, я буду чувствовать себя разбитой весь день.
– Ты уже проснулась, Августа. А мы должны знать все немедленно.
– Я… Ну ладно тогда… – Графиня шмыгнула носом.
– Синьора… извините, графиня Карапелли. – Голос мой противно скрежетал. Я прокашлялся, чтобы прочистить горло. Оно отозвалось болью и пламенем, и я решил больше так не делать. – Вы помните ночь, когда Алиса сбежала из дома?
– Как я могу забыть? Это было ужасно, ужасно! – Казалось, она не в состоянии разговаривать, не впадая в пафос, словно актирисульки из телемыла.
– Это было ужасно, вы правы. Вы ведь уехали домой не на своей машине, не так ли?
– Да. Николо плохо себя почувствовал. Его кто-то избил. Я вернулась домой на такси.
– Но именно Николо должен был отвезти вас домой после приема? У вас с ним была такая договоренность?
Я с нетерпением ждал ответа: мой Компаньон считал этот вопрос ключевым. Карапелли же отвечать не спешила, по ее лицу было видно, что она в нерешительности.